Самозванцы

— Есть кое-что, что я хотел бы знать, падре, — сказал я. — Когда вы определили это дело как «опасное», о какой степени опасности конкретно шла речь?

— Видите ли, — ответил он несколько смущенно, — не хочу вас обманывать. Нашему помощнику из архива они вставили воронку в задний проход и лили туда кипяток.

— А, понимаю.

Машина въехала на пандус, развернулась вокруг площади и остановилась перед дверью гостиницы.

Я посчитал, что должен дать ответ, но Ословски, чтобы успокоить меня, сказал:

— Идите к себе в номер, отдохните и подумайте. Поспите. Завтра утром я приду позавтракать с вами, и мы поговорим. Спокойной ночи.

Чжоу, будто услужливый шофер, с поклоном открыл мне дверцу. Потом они уехали.

Я очень устал и решил поужинать в ресторане гостиницы: равиоли на пару с соевым соусом и пастой из красного перца. Горшок белого риса и три блюдечка: утка под соусом, овощи и мясо с луком. Зеленый чай, для пищеварения, а главным образом ради удовольствия видеть, как его подают в очень странном чайнике с длинным носиком. Эти священники, сказал я себе, — особые типы. Помочь им найти пропавшего кюре и вывезти документ из Китая. Почему я должен это делать? В конце концов, книга принадлежит китайцам. Хорошо это или плохо, но это их книга. Как поступил бы в подобном случае обожаемый мною Мальро? Мальро был человек действия и, без сомнения, он бы не колебался. «Боксеры». Я вспомнил «55 дней в Пекине» с Чарлтоном Хестоном и Авой Гарднер. Забавно видеть, как история повторяется.

Интересное приключение, а по правде говоря, в моей жизни, не считая двух или трех романтических историй, о которых я уже рассказал, было маловато действия. Это же казалось реальным приключением, непохожим на все то, что я делал до сих пор. Пети — бывший дипломат, ставший секретным агентом! Как любопытно. Казалось, жизнь каким-то образом говорит мне: «Тебя заметили и решили дать тебе возможность стать чем-то большим, чем уехавший из своей страны приспособленец и зануда. Если сокращение радиопрограмм и сражение с журналистами соответствует твоим интеллектуальным ожиданиям, возвращайся в Париж первым самолетом; если нет, если еще есть немного горячей крови в твоих жилах, помоги им, согласись». Я слышал голос священника: «Когда знаешь, что правильно, трудно этого не сделать».

Выпив пару глотков с симпатичным перуанским профессором, Гисберт поднялся в свой номер, открыл мини-бар и достал холодное пиво. Потом соответствующим образом разложил приобретенные книги и принялся с наслаждением рассматривать их, перескакивая с одной на другую, радуясь своей удаче и представляя себе статью, очень индивидуальную по стилю, что-то вроде повести о путешествиях, в которой он расскажет, как нашел эти тома и, может быть, историю хозяина книжной лавки о потерянном тексте Ван Мина, которая, право же, стоила того, чтобы провести расследование. Подумав об этом, Гисберт открыл книгу Лоти, начал перечитывать параграфы, которые подчеркнул ранее, и не находил там ничего, чего не знал бы до этого, пока его внимание не привлекло следующее: «Видя обугленные руины здания и гору трупов, разбросанных вокруг, я спросил себя, было ли так когда-нибудь в истории человечества, что столько людей умерщвляли столь жестоким образом — и они умирали, защищая книгу. Стоило поискать ее, узнать, что говорят ее страницы. Примера подобного ужаса не было ранее в истории». Этот абзац чрезвычайно его взволновал. Лоти знал о рукописи! Как могло случиться, что это замечание, когда он читал в первый раз, не пробудило его любопытства? По правде говоря, профессор проскочил его, не сделав никакой заметки, что с точки зрения науки можно было считать серьезнейшей ошибкой. Он попытался понять этот факт, чтобы сохранить самоуважение, но единственное, что мог бы сказать, — что он читал дневник в приступе самозабвенной страсти, прежде всего задерживая внимание на запуганном соотношении между литературой и опытом.

В конце концов, важно было, что теперь он обратил на это внимание. Каким-то образом профессор Клаус заметил невидимую связь между парижской книгой, в которой прочел эту историю, и Пекином, который открыл ему самое важное в ее содержании. Единственное, в чем он был уверен, — это в том, что отреагировал правильно, взял верный курс. Лоти интересовался тем манускриптом. Иначе и быть не могло. С этой новой точки зрения Гисберт начал перечитывать дневник.

Итак, он последовал дальше по тексту и с удивлением осознал, что была часть книги, которую он не прочел и которая относилась ко второму путешествию Лоти в Пекин начиная с 18 апреля 1901 года. В первый раз Гисберт остановился на возвращении Лоти, примерно в ноябре 1900 года, и прервал чтение, предположив, что дальше последует повествование о его путешествии во Францию. Но, несмотря на то что Лоти уехал из Пекина, он остался в Китае и несколько месяцев спустя вернулся в столицу, поскольку произошло необычайное событие: Дворец императрицы, занятый немецким маршалом Вальдерзее, был разрушен пожаром, при котором погиб начальник генерального штаба, генерал Шварцхоф. Получив это известие, французский адмирал просил Пьера Лоти вернуться в Пекин, чтобы выразить соболезнования французского правительства и присутствовать на похоронах.

И тот вернулся, на сей раз поездом — железные дороги, разрушенные «боксерами», уже были восстановлены — и присутствовал на погребальной церемонии немецкого воина, который, как написал в дневнике Лоти, «был одним из самых больших врагов Франции».

После похорон Лоти решил на некоторое время остаться в Пекине, на что получил разрешение от французского адмиралтейства. Поселившись водной из комнат Летнего дворца, первый свой визит он нанес монсеньору Фавье, одному из епископов французской католической миссии. Встреча состоялась, когда тот руководил восстановлением собора, «который сверху донизу был окружен строительными лесами из бамбука». Епископ сообщил Лоти, улыбаясь с вызовом, что китайские рабочие, занятые на работах, — почти все бывшие «боксеры».

Здесь Гисберт почувствовал, как кровь прилила к щекам, потому что наткнулся на следующие строки: «Все экземпляры знаменитой книги сгорели, но, кажется, рукопись была спасена. Так утверждает гид, молодой человек, которого мне предоставила миссия. Он сказал, что слышат о книге и что пытался узнать побольше у бригады китайских рабочих, которые собираются вернуть первоначальный блеск фарфоровым крышам Дворца неба, этого чуда архитектуры, фасад которого вследствие боев посерел от дыма и картечи. Некоторые из этих молодых людей — бывшие восставшие бойцы, какие могут быть сомнения. Многие узнают друг друга по взгляду и молчат, никто не хочет больше смертей. Быть может, мое любопытство чрезмерно, но мне странно, что никто в этой неразберихе из криков, приказов и выстрелов не остановился и не подумал о рукописи». Последнее замечание Лоти показалось Гисберту многообещающим и интригующим: «Гид наладил с ними контакт, меня хочет видеть некто и узнать, что же возбудило во мне такой интерес». В последней фразе Лоти не упомянул о рукописи, и вообще он больше не возвращался к этой теме, но Гисберт был уверен — речь шла о тексте Ван Мина.

Несмотря на вычурность изложения, на количество деталей и персонажей, которые разгуливали по страницам книги, профессор, кажется, заметил, что Лоти использовал особый язык, атмосферу полунамеков, когда речь заходила о рукописи. В конце концов, он был гуманитарий и тонко чувствовал такие вещи. Потом Лоти поехал в Пекин, разрушенную столицу, вместе с полковником Маршалом, французским офицером. Они вместе пересекли Мраморный мост, тот самый, что Марко Поло с воодушевлением описывал в своей хронике. Потом Лоти уехал, уверенный, что присутствовал, как он выразился, при «крушении одного из миров».

В этом месте размышления Клауса Гисберта примяли новый поворот. Почему Лоти больше не упоминал о рукописи? У профессора возникли две гипотезы: первая — потому что Лоти больше ничего не удалось узнать, но, хорошенько обдумав, профессор отодвинул эту мысль на второй план. Вторая — Лоти обнаружил рукопись и решил не оставлять письменных свидетельств, потому что знал, что рано пли поздно он опубликует свои дневники, и боялся, что от этого будут неприятности. Вторая гипотеза была интереснее.