Двойная рокировка

— Но если он на это пошел, мы быстро его прижмем. Единственное, что он может сделать, так это лишить нас Караваджо. Все остальное прошло как нельзя лучше.

— Но я…

Она прижала палец к его губам.

— Ты только подумай, как здорово мы все провернули. Стоит ли зацикливаться на том, что нам не досталось, когда мы так много получили. Караваджо — это просто мечта, которой не суждено было сбыться. Мы же все это задумали, чтобы спасти твое поместье, и нам это удалось.

— Просто я его боюсь. Ты только подумай, какие у него возможности…

— Да, но все это он делал для нас. Он осуществил разработанный тобой план. Ты выставил на аукцион свою фамильную ценность, «Белое на белом» Малевича, — сказала Элизабет, указывая на висящую на стене картину. — Я купила ее для своего музея. Ты получил шесть миллионов триста тысяч фунтов, выплатил все свои долги и сохранил фамильную усадьбу. Потом, как ты и планировал, он украл картину из музея, чтобы возвратить тебе. И вот теперь она опять висит в твоем кабинете, а ты имеешь круглую сумму от ее продажи. Твой план блестяще удался. Ну и кто здесь главный? У тебя все под контролем. Поэтому не стоит расстраиваться из-за какой-то химеры. Не жадничай, Малькольм.

— Ты держалась просто потрясающе, Элизабет. Никто ничего не заподозрил.

— Это было нетрудно, поскольку меня не посвятили во все тонкости и я не знала, что произойдет в следующую минуту. Поэтому мои реакции оказались вполне естественными.

— Не скромничай. Главное было сохранить в тайне наши отношения. И здесь ты отлично справилась.

— Малькольм, почему ты так переживаешь из-за какой-то несчастной картины?

— Я заказал ему украсть Караваджо для меня. Но у меня его нет и я даже не знаю, где он находится, — сказал лорд Хакнесс, откидываясь на спинку кресла и кладя руки на бедра Элизабет, сидевшей верхом на его коленях. — Насколько мне известно, он просто исчез.

Элизабет стала медленно расстегивать голубую рубашку Хакнесса, сшитую на заказ у «Тернбула и Эссера». Ворот ее слегка потерся от носки.

— Думаешь, он продал ее кому-то другому?

Хакнесс задержал ее руку.

— Вполне возможный вариант. Он ведь все продумал. Потребовал выкуп за мою картину, украл ее у тебя из музея, потом возвратил фальшивого Малевича, под которым был не менее фальшивый Караваджо, подкупил эксперта, чтобы тот подтвердил подлинность этого Караваджо, и все — дело закрыто.

Элизабет выпрямилась у него на коленях.

— А ты знаешь, как он украл ее из музея? Нам известно только то, что выяснила полиция. Я знала его как прекрасного копииста, но воровством он никогда не занимался.

— Мне тоже ничего не известно. Обычно он только разрабатывает план и делает копии. Возможно, он кого-то нанял, чтобы проникнуть в музей. Или же сам проявил незаурядные атлетические способности. Поразительно, сколько его творений висит в музеях вместо похищенных оригиналов. Лувр, Эрмитаж, Метрополитен, Уфицци, Гетти буквально нашпигованы ими. И никто ничего не заподозрил. У него и впрямь незаурядный талант.

— Послушай меня, Малькольм. Не стоит недооценивать свой вклад в успех этого дела. Ведь это была твоя идея заплатить выкуп от имени музея. Благодаря этому ты стал национальным героем. А все, что от тебя требовалось, — это выплатить самому себе шесть миллионов триста тысяч фунтов. Хотя он и предложил подкупить эксперта, чтобы тот подтвердил подлинность фальшивого Караваджо, именно ты посоветовал пригласить Саймона Барроу. С его темным прошлым он был идеальной кандидатурой для подобной работы.

Вздохнув, Хакнесс провел рукой по ее бедрам.

— Все шло как по маслу. Никто не усомнился в оценке Барроу, музей возвратил Караваджо церкви, и дело было закрыто. Святые отцы уверены, что получили свою картину обратно, полиция так ничего и не поняла, но дело тем не менее закрыли и никто не разыскивает Караваджо, который должен висеть на моей чертовой стене. И где сейчас эта картина? Он вымостил себе дорожку, чтобы взять у меня деньги, а потом продать Караваджо на сторону и заработать еще больше.

— А что мы можем с ним сделать? — спросила Элизабет, поглаживая Хакнесса по волосам. — Если мы его сдадим, он в свою очередь сдаст нас. Если ты наймешь кого-то, чтобы его припугнуть, все может выйти наружу. Даже если его убить, Караваджо от этого не появится. Не забывай, что, пока он в безопасности, нам ничто не грозит. На шахматной доске два короля. Деловые отношения возможны только при относительном равновесии. Сейчас он не в силах нам навредить. Ты сохранил свой дом, избавился от долгов и вернул себе Малевича. Мы в полном порядке.

— Здесь что-то не так. У него безупречная репутация и редкая профессиональная порядочность. Наверное, мы его чем-то обидели или он думает, будто мы ведем двойную игру…

— Может, это из-за того, что мы украли картину у Роберта Грейсона? — спросила Элизабет.

— Это единственное, что могло его задеть. Но он обещал, что Караваджо будет под лотом тридцать четыре, который должны были купить мои люди. А здесь оказалась лишь белая грунтовка.

Хакнесс посмотрел на то, что осталось от лота двадцать семь, прислоненного к стене. Белый загрунтованный холст.

— Я не люблю неясности. Когда ты придумала историю принадлежности, позволившую выставить лот двадцать семь на торги у «Кристи», он попросил тебя состряпать происхождение и для лота тридцать четыре, нужное ему для выполнения какого-то другого заказа. Я что-то заподозрил и поэтому велел своим людям купить на всякий случай и лот тридцать четыре. Может быть, он поэтому… И только когда оказалось, что под лотом двадцать семь нет никакого Караваджо, я распорядился, чтобы мои люди украли лот тридцать четыре у того американца, Грейсона. Но меня по-настоящему беспокоит, что под лотом тридцать четыре оказался фальшивый Караваджо. Значит, он опасался, что я могу его купить, несмотря на его просьбу.

— Может, он наказал тебя за недоверие к нему, за нечестную игру? — предположила Элизабет.

— За нечестную игру? Так я же имею дело с вором!

— Это не важно. Возможно, ты нарушил этику. Очень может быть, что лот тридцать четыре был как бы тестом на порядочность, частью задуманного плана.

— Элизабет, ты что, всерьез считаешь, что у вора могут быть высокие моральные устои?

Она поцеловала его в лоб и прошептала на ухо:

— Ш-ш. Все будет хорошо. И пусть твой Габриэль Коффин подавится своим Караваджо.

Прохладным солнечным утром в квартире Роберта Грейсона раздался звонок. Грейсон, уже собравшийся залить мюсли обезжиренным молоком, пошел открывать дверь. На нем был только синий банный халат и шлепанцы. За дверью стоял детектив с унылым лицом.

— Доброе утро, мистер Грейсон. Я принес вам вашу собственность.

У ног детектива, облаченных в коротковатые коричневые брюки, стояло нечто прямоугольное, завернутое в бумагу и перевязанное веревочкой. Переведя взгляд чуть выше, Грейсон увидел ничего не выражающие слезящиеся глаза.

— Инспектор Уикенден, я вам очень признателен за возвращение картины, тем более что вы предпочли сделать это сами. Я бы вас пригласил, но…

— В этом нет необходимости. Я вижу, что вытащил вас из постели. Приношу свои извинения. Когда я что-то расследую, то обычно болею за исход дела, и поэтому, мистер Грейсон, чувствую огромное облегчение, когда дело считается закрытым. Вот почему мне приятно выступить в роли курьера. Однако должен с сожалением отметить, что хотя потерпевший, а именно римская церковь не помню какого святого, вполне удовлетворен результатом, о себе я этого сказать не могу. Меня не устраивают такие ситуации, когда, решая кроссворд, ты засыпаешь, а проснувшись, обнаруживаешь, что он уже решен. Но похоже, власти верят в чудеса и не затрудняют себя выяснением, как они могли произойти. Конечно, здесь затронуты интересы церкви, а ей сам Бог велел безоговорочно верить в промысел Божий. Есть какая-то поговорка о дареном коне и его зубах, но я не помню, как именно она звучит. С моей точки зрения, преступление это не раскрыто, и постоянно будет давить мне на психику, разъедая ее как язва. Так по крайней мере выражается мой врач. Вот ваш шедевр. Владейте и наслаждайтесь. Всего наилучшего.