Двойная рокировка

На следующее утро после своего триумфального участия в торгах Элизабет ван дер Меер, директор Национальной галереи современного искусства, сидела на краю своего стола, сложив на груди руки. Выражение лица у нее было весьма неприветливое. Светлые крашеные волосы стягивала простая черная лента, а красная губная помада смотрелась не столь аккуратно, как обычно. Она сверлила глазами бригаду ночной охраны, сидевшую в ее кабинете. Четыре охранника, диспетчер и их начальник.

— Вчера вечером, в двадцать один двадцать две, мы зарегистрировали потерю связи с охраной, — начал Коэн, проведя рукой по редеющим волосам. — Мы попытались связаться с ними по радио, но они не отвечали. На экранах их тоже не было видно. Все залы и коридоры казались пустыми. Мы перемотали назад пленку и обнаружили, что за двадцать девять минут до этого охрана на экранах присутствовала, но потом неожиданно исчезла. Позже мы обнаружили, что кто-то проник в наш компьютер и замкнул телесеть, так что все экраны продолжали показывать помещения на тот момент, когда там еще никого не было.

В это же самое время охрана приняла по радио сообщение, что на третьем этаже какое-то движение. Каждая пара охранников получила отдельные инструкции, согласно которым они направились в противоположные концы третьего этажа. С ними говорила женщина таким же голосом, как у мисс Эйвери. Мы потеряли связь, но датчики движения продолжали действовать и зафиксировали вторжение в щитовую. Я стал звонить в полицию, но телефон не работал. Тогда я решил идти сам, как я вам уже говорил.

Ван дер Меер постучала указательным пальцем по руке и прикусила изнутри левую щеку.

— В этой истории мне многое не нравится… — заговорила она. — Не знаю, с чего начать. Кто-то проник в наш компьютер. Это уже плохо. Но потом еще выясняется, что в здание никто не входил. Довольно странно, не правда ли? Тогда что за движение было в щитовой и в зале номер девять?

— Мы попытались это выяснить, но, к сожалению, безрезультатно, — вздохнул Коэн. — Похоже, они управляли нашей компьютерной системой извне. Хакер заставил сработать датчики в обоих помещениях. Мы не обнаружили никаких следов вторжения.

— Мне не нравится, что этому вторжению нет разумного объяснения. А я не сомневаюсь, что это именно вторжение.

— Иногда хакеры взламывают компьютеры просто так, чтобы показать, на что способны, — осторожно предположила Эйвери.

— Не пойдет, дорогая моя. Закодированная охранная система — это не гора Эверест, на которую может взобраться каждый, кому заблагорассудится. Они намеренно разделили охранников и заманили Тоби в подвал, перед тем как в залах сработала сигнализация. Но больше всего меня бесит, что прошлой ночью воры могли вынести кучу картин. Тот, кто за этим стоит, продемонстрировал нам свои неограниченные возможности.

Ван дер Меер стала раздраженно прохаживаться перед своим столом.

— Но компьютер не может снять со стен картины и вынести их из музея. Для этого нужен живой человек. И если хакер взломал нашу охранную систему, он с таким же успехом мог запустить в здание грабителя. Однако этого не произошло.

Она остановилась.

— Нужно проверить все сетевые заслоны и коды, чтобы полностью исключить взлом нашей компьютерной системы. Будем надеяться, что это всего лишь игра мускулами, а не злонамеренное нападение. Но впредь такого быть не должно. Я никого из вас не виню, все действовали по ситуации… Но хочу предупредить: никто не должен знать об этом случае, даже полиция. Ведь ничего не украли и никто не пострадал. На этот раз пронесло. Мы не можем допустить, чтобы об уязвимости нашей охранной системы стало известно, особенно в криминальных кругах. Наш музей только что приобрел очень ценную картину. Как раз вчера вечером, когда случилась эта история. Сегодня мы объявим о своем приобретении на пресс-конференции. Картина привлечет большое внимание к нашему музею, и мне бы не хотелось испортить впечатление. Поэтому ни слова о вчерашних событиях. Благодарю за внимание.

Супрематическая композиция неизвестного художника была доставлена Роберту Грейсону в Сент-Джон-вуд и стояла нераспакованной в коридоре большой квартиры с тремя спальнями, где он жил один в окружении роскошных машин и увешанных драгоценностями соседских жен.

Грейсон слушал диск Спрингстина.

В квартире имелось лишь одно живописное произведение, которое можно было отнести к разряду «стоящих»: гравюра Джаспера Джонса, изображавшая американский флаг, в огромной раме из сплавных стволов, по мнению Грейсона, придававшей ей суровый морской вид. Владелец галереи уверял его, что это самая продаваемая гравюра в истории. Кроме нее, на стенах висели лишь немногочисленные репродукции и фотографии в рамках: черно-белое фото Теда Уильямса, на котором он наносит свой знаменитый удар, повергающий в трепет принимающего и судью; репродукция картины Джексона Поллока «Сиреневый туман» с надписью М-О-М-А внизу полотна; длинная горизонтальная фотография в серебристой металлической рамке с видом ночного Бостона; изречение, написанное белым курсивом по черному фону, гласившее: «Время — деньги. Подумай об этом».

Грейсон был в зеленой рубашке с изображением игрока в поло на груди и брюках защитного цвета. Держа в одной руке сигару, а в другой — стеклянный стакан, он пританцовывал в такт музыке.

Зазвонил мобильный телефон.

— Алло! О, привет, Чарли. Да-да, конечно. Никаких проблем. Так чем ты меня порадуешь? Я прилетаю сегодня в одиннадцать вечера по нью-йоркскому времени. Пусть он встречает меня в аэропорту Кеннеди. В десять у меня переговоры в центре города, а в половине второго я обедаю с Гарри Хэнкоком в кафе на Юнион-сквер. Ну конечно, я закажу гамбургер с тунцом. С тобой мы встретимся за ужином. Я прилетаю только на один день и сразу же обратно. Это, конечно, сумасшествие, но у меня дел выше крыши, и потом, «Манчестер юнайтед» играет с «Ливерпулем», так что я должен быть здесь. Ты, естественно, скажешь, что это не футбол, но я от него тащусь. А своих сорокадевятников можешь засунуть себе в… Что? Нет, это подходит. Никаких проблем. В восемь в таверне «Грамерси». И у меня еще останется время провернуть одно дельце с Барри Гринграссом, перед тем как Сол повезет меня в аэропорт. Я собираюсь провезти контрабандой дымчатого соболя. Это моя единственная слабость. И еще сигары. Да, и виски. Так что у меня всего три слабости. Ты, конечно, наберешь больше, но об этом лучше умолчим. Ну все, Чарли. Увидимся завтра вечером. Я выезжаю часа через два. Пока.

Положив телефон, Грейсон подошел к деревянному ящику, стоявшему у двери. Присев рядом, он нежно провел рукой по шероховатой фанере.

— Разрешите приветствовать представителей прессы и общественности, собравшихся в этом зале, — начала Элизабет ван дер Меер, стоя за кафедрой в конференц-зале Национальной галереи современного искусства. Строгий черный костюм подчеркивал все достоинства ее стройной фигуры. — Мы рады сообщить вам о приобретении знаменитой супрематической композиции выдающегося художника Казимира Малевича, первой и самой большой в его серии картин «Белое на белом». Она займет почетное место в постоянной экспозиции музея, но прежде будет показана на нашей предстоящей выставке «Красота и выразительность минимализма». Публика увидит картину в день открытия. Сейчас она находится в отделе консервации, где ей меняют раму, после чего станет главным экспонатом упомянутой выставки. До этого…

— Она что, вся белая? — шепотом спросил один из представителей прессы у своего коллеги.

— Думаю, да, — ответил тот.

— Тогда из-за чего весь сыр-бор?

— Не знаю, старик. А вот птичка за кафедрой очень даже ничего. Я бы не отказался.

— Я тоже. О чем это она там талдычит?

— А черт ее знает. Давай снимай, и пойдем пропустим пивка.

Человек, стоявший в глубине зала, слегка усмехнулся, услышав этот разговор. На нем был прекрасно сшитый костюм, из-под которого виднелись тщательно отглаженные манжеты с запонками.