Последний завет

ГЛАВА 10

Рамалла, Западный Берег реки Иордан, вторник, 16:46

Скоротечность путешествия ее поразила. Всего пятнадцать минут назад она села в черный консульский «лендкрузер» и тот вырулил на улицу Агрон, и вот уже шофер, сержант морской пехоты Кевин Ли, сообщил ей, что они пересекают Зеленую демаркационную черту, которая разделяла «исконный» Израиль и те территории, которые евреи захватили в результате «шестидневной войны» в 1967 году.

Несмотря на свое название, граница существовала лишь в сознании местных жителей и ничем не была отмечена: ни будок с охраной, ни шлагбаумов — ничего. Дома как дома, деревья как деревья, улицы как улицы.

— Даже местные обыватели не всегда бывают уверены, пересекли они Зеленую линию или еще нет, — объяснял сержант Мэгги.

Мэгги пялилась в окно. Неудивительно, что переговоры протекают столь тяжело и вокруг них ломается столько копий. В проекте мирного соглашения содержался пункт о разделе Иерусалима между двумя сторонами и о присвоении ему статуса «столицы двух государств». Но Мэгги просто не представляла себе, каким образом можно было достичь этого на практике. Западная и восточная части Иерусалима настолько срослись и переплелись между собой, что отыскать между ними разделительную линию просто немыслимо. Это даже не сиамские близнецы. Это нечто единое.

— Ну, теперь вы в курсе, что у них тут творится, — весело проговорил Ли. — Но это еще цветочки. Посмотрите направо — это Израиль, а теперь посмотрите налево — это Палестина.

Увиденное обрушило все недавно пришедшие Мэгги на ум гуманистические, всеблагие мысли. Разница между пейзажами по разные стороны дороги была разительна, даже шокирующа. Арабская сторона представляла собой то ли свалку, то ли вечную стройку. Наполовину возведенные стены из серого кирпича, голые арматурные скелеты домов, всюду мусор, ржавые канистры, запустение. Израильский же город был почти неотличим от любого американского — за исключением того, что он был выстроен из иерусалимского камня.

— Все очень просто. Справа люди живут, слева — прозябают, — вынес суровый приговор увиденному сержант Ли.

Какое-то время они ехали молча. Мэгги внимательно разглядывала окрестности. Можно прочитать хоть тысячу листов аналитических материалов и изучить с карандашом в руке сотню самых подробных карт, но ничего не сравнится с рекогносцировкой на местности. Мэгги знала это по опыту Белфаста и Белграда и не сомневалась, что Иерусалим не станет в этом смысле исключением.

— Эй, смотрите-ка… — вновь привлек ее внимание шофер. — Видите?

По обе стороны дороги тянулись длинные цепочки людей.

— Вы можете остановить? — попросила Мэгги. — Я хочу подойти к ним.

Ли свернул к обочине, колеса прошуршали по гравию.

— Сначала позвольте мне, мэм. Надо убедиться, безопасно ли здесь.

«Мэм…»

Мэгги попыталась прикинуть разницу в возрасте между ними. По всему выходило, что сержанту Ли чуть больше двадцати, теоретически, чисто теоретически, она могла бы быть его матерью.

— Все чисто, мисс Костелло. Можете выходить.

Мэгги вышла из машины и пригляделась к выстроившимся у дороги людям. Цепи тянулись по обе стороны до горизонта, прерываясь лишь у дорожного полотна. Люди стояли, взявшись за руки, многие держали транспаранты. Мэгги сразу обратила внимание на то, что все они были одеты в оранжевые одежды — традиционный цвет политического протеста. Транспаранты гласили: «Ярив посеет кровь и смерть», «Арестовать изменников» — и тому подобное в том же духе. У одного из пикетчиков был в руках портрет-карикатура израильского премьера, которого художник нарядил в традиционный палестинский головной убор, который в свое время прославил на весь мир Арафат. На другом портрете премьер щеголял в униформе нацистского офицера-эсэсовца…

Женщина, державшая в руках эту карикатуру, заметила Мэгги и крикнула:

— Хотите спасти Иерусалим? Присоединяйтесь к нам!

У нее было чистейшее нью-йоркское произношение. Мэгги приблизилась.

— Это акция «Живое кольцо вокруг Иерусалима», — пояснила демонстрантка. — Мы защищаем вечный и неделимый город, который всегда принадлежал и всегда будет принадлежать евреям. Мы будем стоять здесь до тех пор, пока Ярив и вся его преступная клика не сгинут и Иерусалим не будет спасен.

Мэгги вежливо кивнула, а женщина между тем заговорщически понизила голос:

— Будь моя воля, я бы выступала за более активные действия. Меня не послушали. Но ничего. Вы походите здесь, и скоро узнаете, что люди думают о готовящемся предательстве.

Мэгги виновато указала в сторону машины, давая понять, что у нее нет времени. А демонстранты тем временем запели. Вразнобой, но с большим чувством. Это была красивая мелодия…

Сержант Ли захлопнул за ней дверцу и вернулся за руль, а Мэгги меж тем размышляла над увиденным. Яриву приходится по-настоящему туго. С одной стороны, палестинская сторона, с другой — собственная оппозиция… Что он может поделать вот с этими людьми, которые приготовились стоять здесь до победы?..

Движение по дороге не было оживленным. Лишь изредка им попадались джипы с эмблемой ООН на бортах и БТРы израильской армии. Других машин не было.

— А где, собственно говоря, палестинцы-то?

— Они эту дорогу не любят и обходят кружным путем.

Они доехали до блокпоста, и Ли притормозил, пристроившись в конце небольшой очереди. Здесь был разрешен проезд только представителям международных организаций, врачам и журналистам. Одна из табличек гласила: «Остановись у черты! В случае проезда без разрешения мы открываем огонь!»

Шофер забрал у Мэгги ее паспорт и вместе со своими документами подал через окошко проверяющему. Тот скользнул внимательным взглядом по салону. Он был совсем молод, этот паренек — худой и смуглый, на вид не старше восемнадцати. Наконец он дал сержанту Ли знак, что проезд разрешен, и они миновали какой-то неприглядный амбар, на стене которого почему-то красовалась вывеска: «Отель „Сити Инн“». Амбар был весь изрешечен пулями. Шофер перехватил взгляд Мэгги.

— Палестинцы держали здесь оборону в течение двух недель. Армии пришлось с ними изрядно повозиться. — Он вдруг улыбнулся. — Полагаю, после этого номера здесь стоят недорого.

Еще пару минут они ехали по относительно цивилизованным кварталам, а затем пейзаж радикально переменился. Вокруг по-прежнему было царство иерусалимского камня, но попадались убогие дома, а многие и вовсе были заброшены. Вывески на иврите исчезли, сменившись табличками на арабском. Каждая из них, впрочем, дублировалась и по-английски: «Автосалон аль-Рами», «Исламский банк Аль-Акса»… На углу одной из улиц Мэгги заметила ветхий, продавленный диван, на котором сидела стайка подростков. Они смолили сигаретки и не спускали внимательных взглядов с американского джипа. То и дело дорогу «лендкрузеру» перебегали смуглые детишки, возвращавшиеся из школы и сгибавшиеся под тяжестью огромных рюкзаков.

На стене почти каждого дома красовались фотопортреты мужчин и подростков, забранные в рамки под цвет национального флага Палестины.

— Мученики, — прокомментировал Ли.

— Шахиды-самоубийцы?

— Да, но не только. Также дети, которые имели неосторожность стрелять в израильских поселенцев, а потом были пойманы с поличным и убиты.

Машина подскочила на выбоине, и Ли крепко выругался. Мэгги вновь обратила взгляд за окно. Так всегда происходит на гражданской войне. Всегда наступает момент, когда люди начинают убивать детей своих врагов. А дети становятся солдатами и с рождения ходят увешанные оружием. Мэгги видела это и раньше, в других местах. Гражданская война — она везде одинакова. У нее вдруг предательски задрожали губы, и ей стоило немалого труда вновь овладеть собой.

Машин по-прежнему было мало, но улицу заполнили арбы и прохожие, которые не особенно-то охотно сторонились. Один раз им попалась целая стайка женщин в черных шалях, закрывавших лица до глаз. Ли терпеливо ехал за ними до тех пор, пока они не соизволили свернуть в переулок. Затем он не без труда втиснул «лендкрузер» меж двух фургонов, доверху нагруженных фруктами: персиками, яблоками и киви. Проезжей частью пользовались буквально все, даже домашний скот. Это был настоящий Вавилон.