Она и он

— Мне? Ничего не нужно… Хотя нет! Я бы очень хотел познакомиться с ней; я знаю ее только в лицо и понаслышке. Я спрашиваю ее адрес по просьбе одного человека, который хочет заказать ей свой портрет.

— Вы знаете мадемуазель Жак в лицо?

— Черт побери! Она теперь знаменитость, кто же не обратит на нее внимание? Она просто создана для этого!

— Вы находите?

— Ну, а вы?

— Я не знаю, право. Мы с ней большие друзья, поэтому мне трудно судить.

— Вы с ней большие друзья?

— Да, видите, я сам так говорю, а это доказывает, что я за ней не ухаживаю.

— Вы с ней часто видитесь?

— Иной раз видимся.

— Так, значит, вы только ее преданный друг?

— Ну да, в какой-то степени… Почему вы смеетесь?

— Потому что я этому не верю; в двадцать четыре года нельзя быть только преданным другом женщины… молодой и красивой!

— Ну вот еще! Она не так молода и не так красива, как вы утверждаете. Это хороший товарищ, на нее приятно смотреть, вот и все. Впрочем, она не в моем вкусе, и я принужден прощать ей то, что она блондинка. Блондинок я люблю только на полотне.

— Не такая уж она блондинка! У нее бархатистые черные глаза, волосы ее скорее каштановые, и она их как-то оригинально причесывает. Впрочем, это ей идет, она похожа на добродушного сфинкса.

— Это хорошо сказано; но… вы ведь любите высоких женщин!

— Она не слишком высокая, у нее маленькие ножки и ручки. Это настоящая женщина. Я подолгу смотрел на нее, потому что я в нее влюблен.

— Вот как? Что это вы придумали?

— Вам же это безразлично; ведь как женщина она вам не нравится?

— Дорогой мой, даже если бы она мне и нравилась, это ничего бы не изменило. Тогда я постарался бы еще больше сблизиться с ней, но я бы не влюбился — я вообще не влюбляюсь, а значит, и не ревновал бы. Попытайте счастья, раз вам так хочется.

— Я? Попытаю, если представится случай. Но у меня нет времени искать его. Да, в сущности, я такой же, как и вы, Лоран. Я могу терпеливо ждать, тем более что в мои годы и в обществе, в котором я вращаюсь, нет недостатка в развлечениях… Но раз уж мы говорим об этой женщине и раз уж вы ее знаете, скажите мне… — уверяю вас, с моей стороны это чистое любопытство — она вдова или…

— Или кто?

— Я хотел сказать: она вдова любовника или мужа?

— Понятия не имею.

— Не может быть!

— Честное слово, я у нее не спрашивал. Мне это так безразлично!

— Знаете, что о ней говорят?

— Нет, это меня мало интересует! Так что же говорят?

— Вот видите, это вас все-таки интересует! Говорят, она была замужем за человеком богатым и титулованным.

— Замужем…

— Самым настоящим образом. Брак ее был засвидетельствован господином мэром и освящен господином кюре.

— Что за глупости! Тогда она носила бы имя и титул своего мужа.

— А! Вот в том-то и дело! Здесь какая-то тайна. Когда у меня будет время, я разузнаю это и расскажу вам. Говорят, у нее нет постоянного любовника, хотя живет она очень свободно. Впрочем, вы-то ведь должны знать все это?

— Ровно ничего не знаю. Вы что, думаете, я только и делаю, что наблюдаю за женщинами и расспрашиваю их? Я не такой волокита, как вы! По-моему, жизнь так коротка… Едва хватает времени, чтобы жить и работать.

— Жить… не спорю. Вы, кажется, живете вовсю. Что же касается работы, говорят, вы не слишком себя утруждаете. А ну-ка, что это у вас здесь? Покажите-ка!

— Нет, тут ничего нет, ничего начатого.

— Да вот, например, эта головка… Это прекрасно, черт побери! Дайте же посмотреть, иначе я выругаю вас в следующей своей статье о Салоне.

— Конечно, с вас станется!

— Ну да, если вы этого заслужите; но эта голова великолепна, ею можно только глупо восхищаться. Что это будет?

— Почем я знаю!

— Хотите, я скажу вам?

— Буду очень рад.

— Сделайте из этого сивиллу. У нее может быть любая прическа, это ни к чему не обязывает.

— А верно, ведь это идея!

— И потом, вы не скомпрометируете особу, на которую она похожа.

— Разве она похожа на кого-нибудь?

— Черт побери! Вы что, шутите? Думаете, я не узнаю ее? Послушайте, мой милый, вы надо мной смеетесь, вы отрицаете все, вплоть до самых очевидных вещей. Вы возлюбленный этой женщины!

— Доказательством может служить то, что я еду в Монморанси! — холодно ответил Лоран, берясь за шляпу.

— Одно другому не мешает! — заметил Меркур.

Лоран вышел, и Меркур, спустившийся по лестнице вместе с ним, видел, как он сел в фиакр; но Лоран велел кучеру ехать в Булонский лес, где он пообедал один в маленьком кафе и откуда вернулся в сумерках пешком, погруженный в свои мечты.

Булонский лес был в то время не таким, как теперь. Он был гораздо меньше, запущеннее, беднее, таинственнее, в нем вы чувствовали себя ближе к природе и могли предаваться мечтам.

К Елисейским полям, не таким роскошным и не так густо населенным, как теперь, примыкали новые кварталы, где еще сдавались по недорогой цене домики с очень уютными садиками. Там можно было жить и работать.

В одном из этих белых, чистеньких домиков, среди цветущей сирени, за высокой живой изгородью из боярышника с выкрашенной в зеленый цвет калиткой жила Тереза. Был май. Погода стояла великолепная. Каким образом Лоран очутился в девять часов вечера у этой изгороди на пустынной незастроенной улице, где еще не было фонарей и по краям которой еще росла крапива и сорная трава, — он сам затруднился бы объяснить.

Живая изгородь была очень густая, и Лоран бесшумно ходил вдоль нее, не видя ничего, кроме листьев, озаренных золотистым светом лампы, стоявшей, как он предполагал, в саду на маленьком столике — за этим столиком Лоран имел обыкновение курить, когда проводил вечер у Терезы. Значит, в саду кто-то курил? Или там пили чай, как это иногда бывало? Но Тереза сказала Лорану, что ждет целую семью из провинции, а до него доносился только таинственный шепот двух голосов, из которых один, как ему казалось, был голосом Терезы. Другой голос говорил совсем тихо; неужели это был мужской голос?

Лоран слушал до тех пор, пока у него не зазвенело в ушах; наконец он услышал — или ему это показалось? — слова Терезы:

— Какое мне до всего этого дело? У меня теперь только одна любовь на свете, и это вы!

«Ну, теперь я совершенно спокоен, — подумал Лоран, поспешно уходя с пустынной улицы и возвращаясь на шумные Елисейские поля. — У нее есть возлюбленный! Впрочем, она совсем не обязана была сообщать мне об этом!.. Только напрасно она при всяком удобном случае намекала мне, что она никому не принадлежит и не хочет никому принадлежать. Эта женщина такая же, как и все остальные: прежде всего ей нужно лгать. Но мне-то не все ли равно? Однако же я бы никогда этому не поверил! И, конечно, хотя я в этом себе не признавался, она немного вскружила мне голову, раз я подслушивал здесь! Ведь только ревность может извинить такой подлый поступок! Но я не могу особенно раскаиваться: это спасло меня от пренеприятной истории, я чуть было не остался в дураках — начал мечтать о женщине, ничуть не более соблазнительной, чем другие, да к тому же еще и неискренней».

Лоран остановил проезжавший мимо пустой фиакр и поехал в Монморанси. Он дал себе слово провести там неделю и не появиться у Терезы раньше чем через две. Однако он пробыл за городом только два дня, а на третий, вечером, уже подходил к дверям домика Терезы, как раз в ту же минуту, что и господин Ричард Палмер.

— О, как я рад вам видеть, — сказал американец, протягивая ему руку.

Лорану пришлось тоже протянуть руку, но он не смог удержаться и спросил у господина Палмера, почему тот так рад его видеть.

Иностранец не обратил внимания на довольно дерзкий тон художника.

— Я рад, потому что мне нравится вы, — ответил он с обезоруживающей сердечностью, — а мне нравится вы, потому что я восхищаюсь вы!

— Как? Вы здесь? — удивленно спросила Тереза, обращаясь к Лорану. — А я сегодня вас и не ждала.

И Лорану показалось, что в этих простых словах прозвучал необычный холодок.