Обитель теней

От луны оставалось все меньше, и ночь становилась все темнее. Джон де Шартре взялся наконец за перо, описывая события последних дней. Ровные черные строчки на девственном пергаменте извещали об исчезновении двух братьев-монахов и о сумасшествии третьего. Все началось две ночи назад, когда брат Мартин и брат Эйдо не явились к вечерней службе. Беглый осмотр монастыря и двора показал, что их нигде нет. Эйдо Ла Зуш был тихий сдержанный юноша, и его отлучка удивила настоятеля. Правда, он отмечал, что молодой человек легко поддавался чужому влиянию.

С братом Мартином дело обстояло совсем по-другому, и, учитывая его историю, Шартре с трудом заставлял себя сообщить о его исчезновении. Особенно теперь, когда обнаружилось сумасшествие брата Питера. Однако, кажется, надо было признаваться. Он опасался, не придется ли признаваться и в более темных делах. Трое юношей явились в монастырь Бермондси разными путями, каждый со своим прошлым (а история Мартина была особенной), но отчего-то быстро подружились. В то время настоятель только радовался, что они вместе учатся и молятся, видимо, черпая силу в своем товариществе. Теперь он не мог понять, с какой стати уверил себя в невинности этого союза. И по-новому взглянул на их дружбу, размышляя, не мог ли кто-то из троих обладать более сильным влиянием на остальных. Больше всего он боялся, что Мартин каким-то образом сбил тех двоих с пути праведного.

«Ныне признаюсь во грехе…»

Настоятель уставился на первую строку письма, адресованного вечности, и не скоро собрался с духом, чтобы закончить признание описанием последнего бедствия:

— А теперь нам приходится иметь дело с его матерью.

Зная, что действие лекарственного листа не даст ему уснуть, Уильям Фалконер решился дать волю любопытству. Он, крадучись, почти бесшумно, подобрался к двери и спустился по лестнице. Между двумя гостевыми комнатами, примыкавшими друг к другу, не было прямого прохода. К каждой с внутреннего двора вела своя лестница. Так что Фалконеру, чтобы выяснить, кто его сосед, приходилось спуститься вниз и снова подняться. И только остановившись у выхода со своей лестницы, глядя на непрекращавшийся ливень, он задумался о том, что у него нет причин нарушать уединение второго гостя.

— Будь ты проклят, Уильям! Коль уж ты так любишь совать нос в чужие дела, так придумай предлог, чтобы нарушить его покой!

Он скользнул к соседней лестнице вдоль стены, стараясь укрыться от не желавшего униматься дождя. Несмотря на все старания, несколько крупных капель, упавших с карниза, пробрались ему за воротник. Он вздрогнул, чувствуя, как холодная вода стекает по спине, впитываясь в нижнее белье. Добравшись до входа на вторую лестницу, он поспешно толкнул дверь, чтобы скорей укрыться под крышей. Дверь не поддавалась, и, повозившись немного с защелкой, он убедился, что она заперта. Кто это так беспокоится о своей безопасности, что запирается на замок в стенах монастыря? Он успел заново промокнуть и все же вышел на середину двора и, нацепив очки, уставился в окно, в котором давеча заметил движение. В этот миг, словно само провидение помогало ему, двор осветился вспышкой молнии, за которой последовал громкий раскат грома. Едва погасла вспышка, в окне снова мелькнул желтый свет. Фалконер протер пальцами запотевшие линзы и рассмотрел бледное, встревоженное женское лицо. Женщина всматривалась в бушующее грозовое небо, где от луны осталась всего половина.

Женщина. И к тому же под замком…

— Эта еврейка ищет сына. Что мне еще оставалось? Разве что вышвырнуть ее за ворота? Но этого я не мог сделать.

Фалконер и не замечал, что вслух подытожил свои наблюдения, но, услышав ответ, оглянулся через плечо на говорившего. Фигура в черном облачении появилась незаметно, гроза заглушила шаги. Даже под надвинутым капюшоном Фалконер узнал Джона де Шартре. Настоятель удивленно рассматривал гостя, и Фалконер вспомнил, что на лице у него все еще красуются стекла, исправлявшие его зрение. Он смущенно снял очки, сложил и убрал в кошель.

— Она… С какой стати еврейке искать сына в монастыре?

Де Шартре поморщился.

— Очень просто. Он здесь… или был здесь. А именно до позавчерашнего дня.

Взяв Фалконера под руку, он направил его к лестнице в его собственную гостевую комнату.

— Позволь мне объясниться в более удобной остановке.

Сафира Ле Веске проводила взглядом двух мужчин, скрывшихся в дверях в дальнем конце здания, ставшего ее тюрьмой. Когда они скрылись из виду, она вновь перевела взгляд на небо, наблюдая за редкостным зрелищем лунного затмения. Круглая тень Земли наползала на освещенную солнцем поверхность Луны, превращая круг в истончавшийся на глазах серп. Суеверный люд мог вообразить, что Луну поедает некий зверь. Сафира — женщина образованная, уже много лет успешно справлявшаяся с делом, оставленным после себя покойным мужем, — так не думала. И все же, наблюдая за небесным явлением, она вздохнула. Куда заманчивее вообразить огромное невидимое чудовище, заглатывающее луну, чем представлять себе огромные шары в небесной пустоте.

Она снова опустила глаза на монастырский двор, почти невидимый в померкшем лунном свете. Рослый худой мужчина в очках заинтересовал ее. Прежде чем он нацепил стекла, она успела заглянуть в голубые глаза и увидела в них внимание и живой острый ум. Быть может, этот человек поможет в ее делах, которые, похоже, зашли в тупик в монастыре Бермондси. Она пробежала через комнату и прижалась ухом к перегородке, разделявшей их комнаты. Напрягая слух, она различила негромкие голоса.

— Хоть я и не обязан этого делать, все же мне хотелось бы объяснить, как обстоит дело.

Настоятель сам почувствовал, что избрал для беседы с Уильямом Фалконером слишком суровый тон. Но справиться с собой он не мог — слишком привык окружать себя ореолом неприступности. Более того, он привык в трудных делах полагаться на собственное достоинство и не привык открывать душу посторонним. Однако что-то подсказывало ему, что этот ученый незнакомец сумеет помочь разрешить нынешние затруднения. К тому же после этой ночи настоятелю вряд ли доведется еще где-нибудь повстречаться с мастером Фалконером.

Тот сидел на краю кровати, расставив ноги и уперев ладони в колени. Отвечая настоятелю, он склонил голову, показывая, что понимает сложность его положения. Как видно, монаху было что скрывать. Однако Уильям знал, что молчание — самое действенное средство извлечь сведения из неразговорчивых свидетелей, и потому помалкивал. Настоятель Джон де Шартре прошелся по скрипучему полу, теребя нижнюю губу пальцами. Остановился на минуту, глядя на темнеющее небо за узким окном. Затем он снова развернулся лицом к Фалконеру.

— Несчастье с лишившимся ума братом Питером — не единственное бедствие, постигшее в последнее время нашу обитель. Совсем недавно бесследно пропали два других брата, оба его ровесники.

— Я привык к заблуждениям молодых людей, поддающихся на несколько дней соблазнам плоти. Однако почти всегда они возвращаются назад в раскаянии. — Фалконер помолчал, разглядывая настоятеля, которому явно пришлось не по душе предположение, что клюнийский орден может в чем-то напоминать необузданных оксфордских школяров. — С другой стороны, встречаются и слабые души, сбегающие обратно в родительский дом от тягот учения.

Настоятель покачал головой.

— Оба предположения невероятны в нашем случае, мастер Фалконер. Брат Эйдо — сирота, а брат Мартин… — Настоятель поморщился и невольно бросил косой взгляд на перегородку, отделявшую чердачную комнату Фалконера от соседней.

Уильям задумался, не подслушивает ли таинственная гостья их разговор.

— Возможно, ты поймешь, если я скажу, что брата Мартина прозвали Ле Конве. [5]

— Он иудей?

— Был иудеем, магистр. Он был обращен в Ла-Реоле близ Бордо, и мне платят восемь пенсов в неделю за обучение его догматам католической веры. Однако теперь я сомневаюсь, не напрасно ли впустил этого аспида в свое гнездо невинности.

5

Новообращенный (фр.).