Проклятая реликвия

— Этой игре меня научил магистр Фальконер. Он называет ее «философской игрой» и ужасно сердится, если я у него выигрываю.

Баллок улыбнулся, представив себе, как его друг позволяет дурачку выиграть, изображая после этого раздражение. Но Беласет поставила его на место.

— Уиил очень хорошо играет. И мне кажется, что Уильям Фальконер сердится на него потому, что игра требует высшего понимания математики, а магистр воображает, что это только его привилегия. Уилл и у меня выигрывает.

Баллок смущенно кашлянул, не понимая, каким образом этот простофиля может оказаться толковее, чем умная еврейка или его лучший друг. Полная бессмыслица, если только эта женщина не решила повеселиться за его счет. Надо будет потом спросить Фальконера, но сперва нужно выяснить все насчет Яксли и его ночной деятельности.

— Уилл Плоум, ты должен рассказать мне все, что тебе известно о том, чем в последние ночи занимается брат Ричард из аббатства святой Фридесвиды. Ты ведь кое-что знаешь, правильно?

Уилл тревожно взглянул на своего друга, Беласет.

— Брат Ричард совершил смертный грех… — Мальчик замялся.

Женщина с оливковой кожей заглянула своими большими карими глазами прямо в душу мальчика.

— Скажи ему правду, Уилл.

Рассказанная правда ни капли не удивила констебля.

Фальконер стоял, глядя на путь паломника перед собой. Он знал, что обретет просветление в лабиринте. Путь был извилистым, поворачивал то назад, то вперед, и шел через четыре части мессы.

Он шагнул вперед и вошел в Евангельскую Весть. Три поворота, и он в отрезке, представляющем Приношение. Поворот назад — снова Евангельская Весть. Три петли — обратно в Приношение. Две петли — Освящение. Как любое паломничество, любой поиск очищения, этот путь не был прямым. Еще два поворота, и он вошел в последний отрезок. Причащение.

Фальконер стоял в сердце лабиринта, разглядывая шесть лепестков. А седьмая точка находилась у него под ногами, в самом центре лабиринта. Он знал, что здесь и находится Озарение. Под плитой, на которой вырезан Господь в виде масона-каменщика. Идеальное место, чтобы спрятать проклятую реликвию. Плита под ногами слегка покачивалась.

— Оно на вас снизошло?

Голос спокойный и сознательно негромкий. Но Фальконер уловил в нем дрожь.

— Озарение? Да.

Магистр посмотрел через пустоту, бывшую лабиринтом, на высокую, костлявую фигуру, стоявшую между колоннами нефа. Окно-розетка над покрытой капюшоном головой освещалось холодными лучами полной луны. Краски тусклые, тягостные.

— Понимаете, мы все ее трогали. Реликвию. И наши судьбы решились в тот день, много лет назад.

— Смерти ваших собратьев-монахов не были неизбежными, брат Роберт. — Фальконер по-прежнему держался идеи рациональности мира. — Все было в ваших руках, а не в руках судьбы.

— В каком-то смысле вы правы, магистр. Но все же была какая-то неотвратимость в том как они умерли, вам так не кажется?

— Нет, брат Роберт. Вы сами устроили так, чтобы они соответствовали вашему маленькому мирку лабиринта. — Фальконер медленно поворачивался в центре лабиринта, перечисляя каждый из элементов-лепестков. — Минерал — брат Бенедикт Мейсон убит каменной кладкой. Растение — брат Ральф Дорвард отравлен растением. Животное — брат Уильям Хасилбек затоптан лошадью. Человек — брат Томас Дисс убит, предположительно грабителем, хотя это тоже были вы, верно? — Фальконер посмотрел сквозь полумрак на фигуру в капюшоне. Роберт Ансельм не шевельнулся, и Фальконер продолжил свою литанию. — Ангельское — брат Джон Пэстон задохнулся свитком, как в «Откровении». И, наконец, Безымянное — брат Джон Барлей сжат серпом, как поступил наш Господь в «Откровении».

Ансельм с очевидным удовлетворением кивнул симметрии смертей. Но Фальконер еще не закончил. Он начал раскручивать путь из лабиринта, сначала шагая прямо на монаха, но потом повернув налево, в Причащение. Далее полный поворот кругом вернул его на дорогу к выходу только для того, чтобы снова повернуть налево. Двигаясь по кругу к Гармонии, он говорил Действие в мире.

— Чего я не могу понять, это как вы вписываетесь в эту группу. Все они были старыми людьми и привезли реликвию сюда много лет назад. Вы в то время были мальчишкой.

— Мне было семь. Я работал здесь, в кухне, и каноники так привыкли видеть меня, что вовсе не замечали, если вы понимаете, что я имею в виду. Когда шесть каноников — Мейсон, Дорвард, Хасилбек, Дисс, Пэстон и Барлей — вернулись с частью Истинного Креста, я подслушал их разговор. Я прокрался в дом собраний, где Хасилбек показывал аббату Личу furta sacra. На первый взгляд она ничего из себя не представляла. Просто маленькая деревянная шкатулка. Но брат Томас Дисс открыл шкатулку и вынул что-то. Казалось, что оно светилось само по себе, хотя, несомненно, это просто отражался свет, падавший из окна. Брат Томас держал в руке стеклянный сосуд. Он зачем-то открыл его и вытряхнул содержимое себе на ладонь. Каноники передавали это по кругу. Только аббат не прикоснулся, и лишь потом я узнал, как ему повезло. Он читал узкую полоску пергамента, лежавшую на дне шкатулки. Аббат дочитал, от его лица отхлынула кровь, и он потребовал, чтобы брат Ральф Дорвард, державший в руках содержимое сосуда, немедленно положил все на место. Потом велел канонику убрать сосуд в шкатулку, лежавшую на его стуле. А в конце, невзирая на протесты шестерых каноников, выставил их из дома. И только когда все ушли, я понял, что шкатулка осталась. И я не устоял.

Рискуя, что меня застанут, я подкрался и открыл шкатулку. Внутри лежала старинная стеклянная бутылочка с позолоченной пробкой. Из-за матового стекла я не мог рассмотреть, что в ней находится. И, как брат Томас, я поднял бутылочку и открыл ее, постучал по ней, и на ладонь выпал посеревший кусочек дерева с темно-коричневым пятном. Каким-то образом я тотчас же понял, что это такое, и в благоговении замер. Не могу описать вам этого чувства даже сейчас.

Пока монах говорил, Фальконер почти вышел из лабиринта и теперь неумолимо направлялся к Ансельму. Он видел, как блестели глаза монаха, когда тот вспоминал, что держал в руке Истинный Крест, залитый кровью Христовой.

— Разумеется, тогда я не знал о проклятии тех, кто прикоснется к реликвии. Слухи в аббатстве начались только на следующий день, когда только что полученная реликвия исчезла, и ее никто больше не увидел.

Аббат Лич прочел предостережение, лежавшее в шкатулке, и запретил общине даже упоминать о ней. Он сам спрятал ее, а позже велел еще надежнее перепрятать масону, который перестраивал аббатство. Никто не догадывался, что кухонный мальчик тоже прикасался к реликвии. Зловещие последствия проклятия наполняли меня ужасом. Я был просто мальчишкой, но мое неосторожное любопытство уже обрекло меня. Обречены были и шесть каноников.

Теперь Фальконер смотрел на Ансельма, стоя у выхода из лабиринта.

— Но потом вы узнали, что те, кто прикоснется к реликвии, умирают только в том случае, если отказываются владеть ею, верно?

Голова в капюшоне согласно кивнула.

— Да. Поэтому она должна оставаться в аббатстве. Остальные этого не понимали. Но они уже были совсем старыми и не боялись смерти. Джон Барлей отдал бы ее Яксли просто, чтобы избавиться от нее, если бы я его не остановил. Он считал, что может пожертвовать остатком своей жизни, лишь бы избавить аббатство от проклятия. Но я еще хотел жить.

— А Удо Ля-Суш?

— Масон обнаружил, куда его предшественник спрятал реликвию по распоряжению аббата Лича. Позавчера я видел, как он раскачивался на плите. Он притворился, будто проверяет надежность плит, но я-то понимал, что он делает. Поэтому, когда он в следующий раз полез на башню проверять колокола, я столкнул его. Вы понимаете, реликвия не должна покинуть аббатство, иначе я погибну.

— Какая чушь! Уж кто-то, а вы-то это должны понимать. Именно вы убили шестерых каноников, а вовсе не реликвия. И не ее проклятие.

Фигура в капюшоне покачала головой и подняла трясущуюся руку.