Проклятая реликвия

— Что ты об этом думаешь, Уильям?

— Благочестивый убийца?

Монах лежал на спине, вытянув ноги, словно лег на землю, чтобы поспать. Руки его были скрещены на груди, на пальцы намотаны четки. Он напоминал статую, лежащую на надгробии. Обойдя тело кругом, они хорошо рассмотрели лицо. По чертам, расслабленным и вялым в смерти, было видно, что он уже старик. Лицо морщинистое, от редких, седых волос остались только прядки над ушами. Пустые глаза безучастно смотрели в бледное зимнее небо.

Из кошеля на поясе Фальконер вытащил металлический V-образный прибор с двумя кольцами, в которые были вставлены выпуклые стеклянные линзы. Он приложил острый конец V ко лбу и посмотрел на тело сквозь линзы. Глаза Фальконера давно не были такими зоркими, как он давал понять студентам, и глазные линзы, специально сделанные для него, помогали ему все как следует рассмотреть — особенно полезно, когда ясность зрения исключительно важна. Однако для констебля не имело значения, что его друг увидит сквозь свои линзы. Баллок моментально узнал монаха. Именно с ним брат Ричард Яксли ссорился тем вечером. Как Фальконер только что ответил на его вопрос? Благочестивый убийца? Может, друг и пошутил, но Яксли точно подходил под описание.

— Посмотри-ка, Питер.

— Что там?

Фальконер показывал на нечто под сжатыми руками монаха, наполовину спрятанное в складках рясы. Он осторожно приподнял обшлаг.

— Лезвие. Изогнутое лезвие.

Фальконер вытащил инструмент и тут же понял, что это такое. Разве не окружают их поля аббатства, где монахи усердно трудятся, чтобы обеспечить стол каноников? Правда, время года неподходящее, чтобы собирать урожай, но несколько недель назад этим изогнутым лезвием много пользовались. Ручной серп, вот что это такое. А теперь им воспользовались, чтобы собрать урожай с жизни незадачливого монаха.

Его загорелое лицо резко выделялось на фоне бледнолицых лавочников, выставлявших свои товары на улицах Оксфорда. Однако если этот человек хотел, он сливался с тенью и уходил на задний план. Он обладал сверхъестественной способностью появляться из ниоткуда: искусство, которому он научился у своих мертвых врагов, хашишинов, или поедателей гашиша, с Востока. В наши дни, при их теперешнем вожде, Старике, стал более популярным термин «ассасины». Но нынче ему не требовалось прятаться и крадучись ходить переулками. Нынче он мог быть самим собой — честный солдат и бедный рыцарь Христа и Храма Соломона. Когда он въехал в город через Северные ворота, Мэттью Сивард, ночной сторож, только что открывший их, с интересом посмотрел на высокого мужчину с военной выправкой. Жена Сиварда была настоящей мегерой, и он часто мечтал о жизни солдата. Мэттью решил, что этот, вероятно, возвращается после разгульной ночи в борделях Броукен-Хейз, и понимающе подмигнул ему. Но мужчина не обратил на него никакого внимания, прокладывая себе путь среди все увеличивающейся толпы. В Оксфорде всегда бывало многолюдно во время праздника святой Фридесвиды, обычная городская суматоха усиливалась из-за слепых, хромых и золотушных, которые приходили сюда в надежде на излечение. И из-за непрошенного появления нищих и воров-карманников. Ночной сторож обругал заносчивого солдата и понадеялся, что карманник вытащит у него деньги. Мэттью Сивард не любил людей, считавших себя выше, чем он, пусть даже на самом деле так и было. Он запомнит этого человека.

Даже и не подозревая о том, какое неблагоприятное впечатление он произвел на ночного сторожа у ворот, тамплиер вернулся в Голден-Болл-Инн, в которой поселился. Ему крупно повезло, что удалось найти комнату в такое оживленное время, но с другой стороны, тут помогли золотые монеты. Он подозревал, что купца с недовольным лицом, сидевшего на своих мешках в углу гостиницы, выселили из комнаты, потому что тамплиер предложил хозяину более щедрое вознаграждение.

Когда он сел завтракать хлебом и элем, его кольнуло чувство вины. В конце концов, монашеские обеты включали в себя и бедность. Но с другой стороны, он проделал утомительное путешествие и прибыл сюда по повелению самого гроссмейстера. Тамплиер никому не раскрыл, что в его задание включалась тайна и личный интерес. Вчерашний день положил многообещающее начало его поискам, и утром могло бы стать их кульминацией, но утреннее дело прошло неудачно. И все-таки он наслаждался вкусом свежевыпеченного хлеба, который принесла служанка. Позже, когда тело и мозг отдохнут, он продолжит поиски. Тамплиер рассеяно потер свежее коричневое пятно на рукаве.

Фальконер оставил констебля, Питера Баллока, размышлять над трупом, велел бледному Джону Хэнни возвращаться в Аристотеля и съесть что-нибудь из личных запасов самого магистра, а сам направился к аббатству Осни. Баллок, рассмотрев лицо мертвого монаха, пришел в несвойственное ему беспокойство, но не сказал своему другу, что его так тревожит. Фальконер решил не давить на него. Нет никаких сомнений, что очень скоро он об этом узнает. А пока придется сообщить кому-нибудь в аббатстве, что один из их каноников убит при весьма необычных обстоятельствах. После этого он скинет с себя груз этого дела. Он не хотел быть втянутым в юридические прения, которые непременно начнутся, когда будут решать, кому заниматься этим делом. Возможно, монаха убил кто-нибудь из города, и Баллоку придется выполнить свою часть работы. Но земля, на которой его убили, принадлежит аббатству. Более того, возможно, монах преподавал в одном из университетских колледжей, значит, сюда окажется втянутым и ректор. Нет, Фальконер будет держаться подальше от этого кошмара.

Пересекая мощеную дорогу, ведущую в аббатство, Фальконер вспугнул сорок в поле по правую руку. Они взлетели, шумно хлопая крыльями и чопорно вытянув хвосты. Сороки напомнили ему историю основателя аббатства, Роберта д'Ойли, чья жена Эдита увидела в этих же полях болтливых сорок. Только она решила, что это души в чистилище, которые просят, чтобы за них молились. В результате ее видения и основали аббатство. Фальконер сосчитал взлетевших сорок — семь штук.

Входя в главные ворота аббатства, он помедлил, пытаясь решить, с кем лучше поговорить. После рассвета прошло много времени, значит, аббата в капитуле не будет. И все утренние службы закончились. В прежние времена монахи сейчас занимались бы физическим трудом. Но времена для приора и его сотоварищей изменились. Тяжелые работы выполняли теперь послушники, а каноники посвящали себя молитвам и размышлениям. Старый афоризм о том, что мир поделен на три класса — тех, кто сражается, тех, кто работает и тех, кто молится — содержит немалую долю истины. Особенно в стенах этого аббатства. Шагая по монастырю, он заметил, что к нему приближается знакомая фигура. Брат Питер Тэлэм был казначеем Осни и занимался всеми внешними сношениями, в особенности строительными работами, которые, начавшись двадцать лет назад, до сих пор не завершились. Он был крупным мужчиной с суровым выражением лица, с походкой такой же стремительной и непреклонной, как и его повадки. Поэтому всегда казалось, что он очень спешит. И действительно, он был так занят, что почти наткнулся на Фальконера и попятился назад, как лошадь, в последний момент.

— Магистр Фальконер, я вас не заметил. Давно мы с вами не виделись.

Фальконер припомнил, что в последний раз они беседовали несколько лет назад, когда он расследовал случай странной смерти повара папского легата. Неприятное это было время для аббата и казначея. Похоже, он все-таки может оказаться втянутым в схожую историю.

— Брат Питер. Думаю, вы очень заняты.

Жизнь Тэлэма была сплошной суетой, так что ничего удивительного не произошло, когда он подтвердил, что так оно и есть.

— Да, занят. Ля-Суш куда-то делся, а работники просто сидят и ждут его распоряжений.

Фальконер невольно подумал, не есть ли пропавший Ля-Суш тот самый монах, которого они нашли на лугу. Хотя тогда с какой стати Тэлэм говорит о «его работниках»?

— Ля-Суш?