Страница 74 из 103
— Могу я задать тебе один вопрос, Пол?
— Разумеется.
— Зачем тебе все это надо?
— Что именно?
— Да все. Какого черта ты прицепился к Яну? Зачем тебе знать, что с ним случилось? И для чего нужна моя подноготная?
— Ну, ответить на первый вопрос несложно. Ян был удивительно любопытным типом. Послушай… — Я взглянул на олимпийские круги, оставленные чайными чашками на ее столе. — Он был профессором, который ничему не учил. Имел отношение к краже ювелирных изделий. Можно ли представить себе более спокойное и умиротворенное существование, нежели житье профессора, преподающего историю Балтии в Уикендене и обитающего в Линкольне? А между тем он не только носил при себе пистолет, но и дважды стрелял из него. Интересно, что оба раза ему удалось избежать наказания благодаря протекции руководства факультета истории и университета, которому он — чисто случайно, надеюсь — отдавал всю свою зарплату и даже некоторую сумму сверх того. Как он жил? На что? Каким образом сумел войти в контакт с таким одиозным типом, как Вернум Сикль? Чего он боялся? Видишь, сколько набралось вопросов? Ничего удивительного, что мне захотелось узнать, кем был Ян в действительности.
Я сделал паузу, но Ханна никак на мои слова не отреагировала. В такие минуты мне хочется, чтобы мои речи писал за меня лучший, нежели я сам, сценарист.
— Также, — медленно произнес я, — некто, чтобы припугнуть меня, прибил к моей двери конверт с окровавленным человеческим зубом. Признаться, это здорово меня обескуражило. Ведь я не храбрец, вернее, до сих пор мне не приходилось развивать в себе это качество. Однако меня разозлило, что этот некто сразу прибегнул к угрозам, не озаботившись предварительно объяснить мне, почему я не должен писать свою статью и каковы будут последствия, если я все-таки ее напишу, чтобы я сам мог решить, как быть дальше… Ответить на второй вопрос тоже не так трудно.
— Только не говори глупостей, хорошо? — сказала Ханна с заблестевшими вдруг глазами.
— Но это и в самом деле простой вопрос.
Она запустила руки мне под рубашку, прижала к своей груди, обхватив за голые плечи, и стала жадно целовать, терзая мой рот, словно жаждущий пищи голодающий. Затем стащила меня со стула на пол и села сверху. Потом перекатилась на бок, потащив меня за собой так, чтобы мы могли смотреть друг на друга: я — лежа на правом боку, а она — на левом. От покрытого линолеумом пола пахло дезинфекцией и школьным мелом.
— Что ты творишь? — сказал я. — Я совершенно тебя не понимаю.
— Не спрашивай ни о чем. Ну пожалуйста. Скажи, ты можешь сделать для меня одну вещь?
— Конечно.
— Оставь Яна в покое. Дай ему передохнуть. Хотя бы день или два.
— Что ты имеешь в виду?
Она села. Волосы ее испачкались белой меловой пылью, она смахнула ее и снова ко мне прижалась.
— Пообещай мне, что ты оставишь Яна в покое на несколько дней. Ну пожалуйста. А потом делай что хочешь.
— Это почему же?
— Скажи, ты сделаешь это? Если не ради него, то ради меня? Очень тебя прошу…
Я вздохнул, поднялся на ноги и пододвинул себе стул.
— Значит, только на несколько дней?
— На два дня, не больше. Предоставь Яну хотя бы немного покоя. А потом делай что собирался. Спрашивай обо всем, о чем хотел спросить. — Отсутствие личных местоимений в этой странной фразе должно было возбудить у меня по крайней мере любопытство, но не возбудило.
— Хорошо.
— Правда?
— Правда. Полагаю, я могу отвлечься на пару дней от этого дела. У меня в редакции есть и другая работа.
Она присела ко мне на колени и обхватила мою голову руками.
— Я знаю, что должна тебе кое-что объяснить. Но неужели ты не можешь пока просто верить мне — без всяких объяснений? Думаю, так будет лучше для всех. И для Яна, и для тех, кто еще о нем помнит, да и для меня тоже.
— Если я и сделаю это, то только ради тебя.
— Спасибо тебе, Пол. Пол…
Она замолчала, и мое имя, выпорхнув из ее уст, повисло в воздухе между нами словно мыльный пузырь. Потом Ханна слезла с моих колен, я поднялся на ноги и пузырь лопнул.
— Признаться, мне пора ехать в редакцию…
— А мне через четыре минуты надо идти в класс. Интересно, почему мальчишкам из всех классических музыкальных произведений нравится только «Болеро»?
— Что это — «Болеро»?
— Какой же ты необразованный… Обещай мне узнать хоть что-нибудь о музыке, — очень серьезно сказала Ханна.
— Ты будешь учить меня?
— Я бы хотела. И даже очень…
— Слушай, что вообще происходит, а?
Она дважды меня поцеловала и задержала руку на моей щеке.
— У меня начинаются занятия. Позвонишь мне вечером?
— Конечно.
— Мой надежный Пол… Спасибо тебе. Спасибо за все.
Поначалу я и вправду решил оставить это дело вопреки всем своим инстинктам. Но поступить иначе просто не мог, поскольку всякий раз, видя Ханну, вспоминал вкус ее губ. И если для того, чтобы добиться ее благосклонности, требовалось писать другие статьи (а меня от этой работы никто не освобождал) и забыть на пару дней о Пюхапэеве (в конце концов, я работал над статьей о нем полные две недели), то, значит, так тому и быть. Я вполне сжился с этой мыслью, по крайней мере так мне казалось. А уж Арт — тем более. Другое дело, что он еще не знал о принятом мной решении.
Но так уж случилось, что едва я вошел в редакцию «Курьера» и поприветствовал взмахом руки Остела, как у меня на столе зазвонил телефон.
— Пола Томма, пожалуйста.
— Говорите…
— Я очень надеялся, что трубку снимете вы, Пол. Это Антон Джадид.
— Рад вас слышать, профессор. Позвольте еще раз поблагодарить вас за чудный ленч в прошлый уик-энд.
— Не стоит благодарности… Более того, я звоню, чтобы снова пригласить вас пообедать со мной.
— Разумеется, я приеду. Когда?
— Вечером.
— Сегодня вечером?
— Прошу извинить, что не предупредил заранее. Но я обнаружил нечто такое, что покажется вам чрезвычайно интересным.
— Это связано с профессором Пюхапэевым?
— Я бы сказал, очень тесно связано. Настолько, что не хотелось бы обсуждать по телефону. Надеюсь, вы сейчас свободны и располагаете временем, чтобы приехать в Уикенден и встретить меня у входа на факультет истории? Скажем, в пять тридцать? Еще раз прошу прощения, что не уведомил вас заранее, но это действительно важно.
Был ли я свободен? В глубине души я понимал, что, дав Ханне обещание, поступил неправильно. И у меня не было иллюзий — если не считать поверхностных и несерьезных, которые я сам себе внушил, так сказать, иллюзорных иллюзий — относительно того, почему я дал ей такое обещание. Давая его, я думал, что выполню, но, честно говоря, это намерение нельзя было назвать очень уж серьезным. Первое: все, что я сказал ей относительно того, почему хочу продолжать свои изыскания, оставалось в силе. Второе: Джадид и его племянник приложили немало усилий, чтобы мне помочь, и я просто не мог заявить им, что решил на время забыть об этой истории. И третье: я знал, что в образованной среде слыть карьеристом неприлично, но об этом легко рассуждать, когда нет нужды заботиться о карьере, я же, как ни крути, хотел получить работу в Бостоне. Поэтому я сказал:
— Я свободен. Мне что-нибудь прихватить с собой?
— Ничего не надо. Приезжайте любопытным и голодным — вот все, о чем я прошу. К сожалению, моя жена, которой очень хотелось познакомиться с вами, сегодня утром уехала на конференцию в Цинциннати и все обязанности по части готовки свалились на меня. Итак, подъезжайте к факультету в пять тридцать. Вполне вероятно, что дверь к этому времени уже запрут, но я буду ждать, когда вы постучите, поэтому стучите сильней. Ну так как — до вечера?
— До вечера.
Я взглянул на часы. Было три пятнадцать. Чтобы добраться до Уикендена, не попав при этом в вечерний час пик, следовало выехать уже четверть часа назад. Через дверь я услышал, как заскрипел в кабинете редактора стул, когда Арт поднялся с места. Потом послышались приближающиеся к двери шаги. Не было никакой возможности внятно объяснять ему, почему я заскочил в редакцию всего на три минуты и куда и зачем сейчас еду: потребовалось бы слишком много времени. Поэтому я как ошпаренный выскочил из помещения, и когда у меня в голове окончательно оформилась оправдательная речь, уже находился на окраине Хартфорда и правил в южном направлении со скоростью семьдесят миль в час.