Библиотека географа

— Вот как? — удивился Гомес. — И где вы его повстречали?

— На квартире у Ханны. Она сказала, что он приехал сюда забрать тело Яна.

— Но это не доказывает, что он брат Пюхапэева, не так ли?

— Но не доказывает и обратного. Даже у плохих парней бывают братья, — заметил Джо, напуская на лицо притворное слащаво-сентиментальное выражение. — Однако нам пора двигать домой, Сэлли. Такие городишки, как этот, навевают на меня меланхолию. Не забудьте завтра же купить новый замок, Полли. Это правда, что у вас до сих пор пользуются услугами слесарей, делающих замки на заказ?

— Ну нет. Обычно у нас на ночь наглухо заколачивают двери. Это, конечно, представляет определенное неудобство, особенно если среди ночи нужно срочно куда-нибудь выйти.

Когда я вошел в квартиру, Ханна стояла в дверном проеме между гостиной и кухней; руки ее были сложены на груди, у ног покоился пластиковый пакет с продуктами, а на помрачневшем лице проступало озабоченное выражение, приправленное изрядной толикой раздражения.

— Кто эти парни? — спросила она, едва я закрыл дверь.

Джо сказал правду: замок работал хорошо. Единственным свидетельством, что дверь вскрывали подручными средствами, были несколько царапин рядом с замочной скважиной. Я запер дверь на замок, задвинул засов и навесил цепочку.

— Мои приятели из Уикендена. Они помогают мне работать над материалами о Пюхапэеве.

Ханна всплеснула руками, потом уронила их, и они повисли вдоль тела.

— Скольким же людям ты собираешься поведать эту историю? Признаться, я думала, что ты писатель. Между тем ты ничего не пишешь, а лишь разъезжаешь по округе и встречаешься с разными типами, которым наверняка рассказываешь о Яне всякие гадости.

— Гадости?! Хотелось бы знать, откуда у тебя такие сведения?

Ханна вздохнула, опустила голову и посмотрела на меня исподлобья. Потом, отчетливо выговаривая слова и разделяя их паузами, спросила:

— Кто… были… эти… люди?

Секунды две я лихорадочно размышлял, соврать ей или сказать правду. И хотя в результате решил соврать, никакого удобоваримого объяснения в голову не приходило: в самом деле, к какому разряду людей, помимо полицейских, можно причислить двух здоровенных мужиков, которые умеют вскрывать замки, ездят на «краун-вике» и носят блейзеры, подозрительно оттопыривающиеся под мышкой?

— Это детективы из полицейского департамента Уикендена, — смущенно пробормотал я.

Ханна шумно выдохнула.

— Детективы? Значит, ты обратился в полицию? И сколько времени ты уже с ними общаешься? С какой целью? Что ты успел рассказать? И что сказали тебе они?

Она подошла ко мне, остановилась, вернулась на прежнее место, но потом снова приблизилась и потянулась, словно хотела поцеловать. Я попытался положить ладонь ей на плечо, но она резко отбросила ее и прожгла меня взглядом.

— Я разговаривал с ними сегодня днем. Это от них я узнал, что у Яна был адвокат. Кроме того, они сказали, что Ян дважды подвергался аресту.

— И что же?

— И ничего. Парень по прозвищу Здоровяк — племянник моего старого университетского профессора. Его на время отстранили от работы, и он, поскольку появилось свободное время, согласился мне помочь.

— Отстранили? За что?

— Ударил какого-то типа во время дорожного инцидента, чего ему делать не следовало.

— Очень хорошо… Просто прекрасно! Это именно тот тип копа, который тебе нужен.

— Он не такой, как ты думаешь. Кроме того, ни он, ни я не отстаиваем чьих-либо интересов. Мы сами по себе.

Я замолчал, ожидая ее реакции, но она лишь сверлила меня взглядом и ничего не говорила. Я же расшифровать выражение ее лица не мог, о чем она в эту минуту думала — не знал, но почувствовал, что сделал что-то не так.

Надо сказать, всякое мое деяние, способное ее опечалить, представлялось мне неправым и ошибочным. Более того, если бы в этот момент я мог воздействовать на Джо и Сэла, с тем чтобы они оставили это дело, я бы не пожалел усилий. Но тут мне пришла в голову некая мысль, которую я и поторопился озвучить:

— Разве тебе не хочется узнать, что случилось с Яном? Выяснить, как он умер?

Она вздохнула и с отсутствующим видом провела рукой сначала по лбу, а потом по волосам.

— Конечно, хочется. И даже очень. Он был моим другом, а не твоим, и уж никак не являлся для меня стартовой площадкой для карьерного роста и получения новой работы.

— Ты несправедлива. Я никогда так не думал. И не понимаю, что тебя так опечалило. Мы всего-навсего пытаемся узнать, что случилось с Яном. С твоим, между прочим, другом. Что в этом плохого?

— Знаешь что, Пол?.. Я не хочу больше об этом разговаривать, о'кей? И сейчас же еду домой. — Она торопливо надела пальто, подошла к двери и стала открывать ее.

— Подожди… Что, собственно, случилось?

Она молча покачала головой.

— Я тебе позвоню, хорошо? — брякнул я первое, что пришло в голову. Вряд ли подобную реакцию с моей стороны можно было в таких условиях назвать адекватной.

— Поступай как знаешь, — подавила она улыбку и вышла из квартиры, тихо прикрыв за собой дверь. Я услышал, как застучали по лестнице ее каблучки. Несколько секунд спустя хлопнула входная дверь.

Более всего в тот вечер мне хотелось пообедать с Ханной, а потом провести с ней ночь любви. Я даже рванулся было за ней, желая вернуть. Но, как ни странно, меня остановила гордость, которая, вдруг выяснилось, все-таки имелась.

Поэтому остаток вечера я провел далеко не так, как мечталось. Иначе говоря, не стал ничего готовить — просто бросил холодные равиоли в пластиковый контейнер с соусом «арробиата» и стал есть, зачерпывая ложкой и запивая прямо из горлышка купленным мной «Монтепульчьяно». При этом я время от времени поглядывал на экран телевизора, где показывали очередную серию популярного комедийного телефильма, который и прежде не казался мне смешным, а уж теперь — тем более. Речь шла о нескольких семьях, члены которых не имели внутреннего стержня, постоянно жаловались на жизнь, но обладали способностью быстро оправляться от ударов судьбы. Эти страдавшие от многочисленных комплексов взрослые и подростки то и дело и в разных комбинациях выясняли между собой отношения, пытаясь понять, кто к кому и какие чувства питает, обмениваясь цветистыми фразами, напоминавшими рекламные лозунги, или ведя бесконечные диалоги. Убаюканный их многословием и занудством, я заснул на диване перед телевизором с бутылкой в руке и проснулся от звукового сигнала, который передавал мой телеприемник одновременно с таблицей настройки (гордость всех маленьких телекомпаний). Во сне я облился вином, и рубашка у меня на груди порозовела.

«БЕЛЫЙ МЕДИК»

Белый цвет — символ середины; это цвет не успевших еще обзавестись рогами мужей, влюбленных немолодых людей, разочарованных писателей, не первой молодости поэтов, наполовину построенных замков и не подведенных под крышу домов.

18 марта 1987 года

Дорогой друг!

В приложении к письму вы найдете одну из тех двух монет, за которыми посылали меня и Абульфаза. Принимаю ваши благодарности, но поблагодарить вас от своего имени, увы, не могу. Предпринятое с вашей подачи путешествие в эту кошмарную страну стоило мне неимоверных усилий и даже подвергло сомнению непререкаемость вашего авторитета. И это происходит уже в третий раз за то время, когда я, покинув свой дом, отправлялся выполнять амбициозные миссии, инспирированные Воскресеньевым. Поездки в Армению и Туркменистан уже сами по себе достаточно ужасны, но я по крайней мере мог гордиться, что до сих пор даже духа моего не было в Америке. Теперь же я не только утратил это достойное чувство, но вынужден также констатировать, что мне пришлось иметь дело с человеком, общение с которым лишило меня остатков спокойствия и было почти непереносимо. Я бы высказал в ваш адрес куда более нелицеприятные вещи, если бы я был не я, а вы занимали другое место в нашей иерархии. Но это уже не суть важно. Мой бывший компаньон внушил мне мысль, что разделение сакральных предметов было вашей идеей. В конечном счете именно этот аргумент заставил меня согласиться с ним. Я мог лишь предполагать, что вы настояли на этом по той же причине, по какой настаивали на данном кошмарном путешествии — из-за так называемого «американского вопроса». Но вы знаете, как я к этому отношусь, и проделанное мной путешествие лишь укрепило мою точку зрения.

Что же касается достоверности моего отчета, то она несомненна, ибо я, как вы знаете, никогда не лгу, в то время как обман является одним из многочисленных недостойных приемов, к которым прибегает мой бывший партнер, чтобы заработать себе на жизнь.

Согласно договоренности мы встретились в одном из крайне несимпатичных баров, которыми изобилует территория Брюссельского аэропорта. Как и всегда на территории Бельгии, я задумался, почему бельгийцы, эта скучнейшая в мире нация, уделяют такое огромное внимание созданию разнообразных сортов пива. Может, они думают, что это как-то скрашивает их бесцветность и унылость? Ничуть не бывало. Тогда, быть может, они считают, будто делают великое дело для планеты? Но и это не соответствует действительности. Когда гордость некоей нации можно так вот запросто налить в стакан и выпить — заметьте, для каждого сорта тут существует особый, «фирменный» стакан, никак не меньше, — тогда эта нация не заслуживает уважения. И не надо петь мне дифирамбы в честь короля Бодуэна, давно всеми забытого, или господина Тинтина, который суть карикатурный персонаж, демонстрировавший мужество и самоотверженность лишь настолько, насколько ему позволят это нацисты. Уверен, мир не понесет никакой утраты, если Бельгию пометит Франция, Германия или (надеюсь, мне позволительно помечтать?) Северное море.

Впрочем, все это не столь уж важно. Итак, я находился там и наслаждался стаканчиком «Леффе», когда к моему столику подсел некий субъект, расфуфыренный, как впервые выигравший на бегах еврей из Ист-Энда. Мне понадобилось несколько секунд, чтобы узнать в нем Абульфаза. Он высветлил волосы, отрастил дурацкие маленькие усики и нацепил на нос смехотворные золотые очки с прямоугольной оправой, напоминавшие два крохотных телевизора. Не успел я с ним поздороваться, как он проинформировал меня, что мы даже при личном общении не можем называть друг друга своими настоящими именами: отныне я должен именовать его Райли, а он меня — Паркер. Он, само собой, не понял, что мне досталось лучшее имя из двух возможных, — кто же по доброй воле захочет быть ирландцем? При этом акцент у него напоминал скорее дикторов Би-би-си, нежели радиостанции «Аулдэрин» (или даже «Килбурн-хай-роуд»). Хотя мы сидели в бельгийском баре, где, кроме барменши с лошадиными зубами и двух упитанных представителей европейского сообщества, нас никто не видел, он продолжал соблюдать конспирацию и разыгрывать из себя рыцаря плаща и кинжала. Сказал, что мы ни в коем случае не должны «выходить из образа», чтобы не путаться в дальнейшем и поскольку «никогда не знаешь, кто тебя слушает». Да, именно так он и выразился — словно герой какого-нибудь глупого шпионского фильма, какие имеют обыкновение показывать по телевизору в воскресенье. Я подумал, что со всем этим легче смириться, нежели оспаривать, и смирился.

Во время перелета Райли настаивал, чтобы я прочитал «досье» — он называл эти бумаги именно «досье», а не «материалы», «документы» или как-то еще — о монетах серии «медик», полагая, должно быть, что я столь же несведущ, некультурен и необразован, как он. Я указал ему на то, что одна из статей (довольно-таки претенциозное эссе из научного регионального журнала, который почти никто не читает, напечатанное одним круглоголовым греческим студиозом, чей отец-подрядчик выложил немалые денежки, чтобы его сын учился в колледже) была написана под моим руководством и мое имя четырежды упоминается в библиографии. На этот раз пришлось смириться ему.

История монет вкратце такова. Медея — Райли, разумеется, об этом не знал, пока не начал готовиться к данному заданию, — считается одной из основоположниц ряда отраслей ботаники, связанных с культивацией многочисленных растений, обладающих лечебно-терапевтическими и оздоровительными свойствами, родиной которых был район Кавказа и которые впоследствии назвали в ее честь. Согласно легенде — а легенды являются наиболее надежными источниками в моей области знаний — эти две монеты, помимо всего прочего, мистическим образом способствовали развитию садоводческого искусства при дворе царя Давида Строителя, который правил Грузией в конце первого тысячелетия нашей эры. Позже их передали в дар одному арабскому географу, которого все мы хорошо знаем, оказавшему важную услугу дочери царя, снабдив ее неким стимулирующим средством по женской части, именовавшимся «ослиный фаллос», а также тремя выдолбленными из дерева сосудами с киноварью и четырьмя магическими платками. Когда географ объявил о своем намерении взять монеты с собой в Багдад, единственным условием царя Давида было вернуть их в Кутаиси через триста новых лун. В этой связи напрашивается предположение, что Давид не представлял себе, какую огромную славу стяжает впоследствии географ в Багдаде и на Сицилии, но этого тогда не мог предвидеть никто. Никто также не представлял, каких больших успехов достигнет садоводческое искусство — с тех пор ничего не изменилось, если не считать нынешних дизайнерских ухищрений Брауна в этой области, — стараниями нашего географа. Надо сказать, что географ выполнил условие сделки, хотя это и не было сознательным актом с его стороны и произошло в результате целого ряда странных совпадений (или проявления определенных сил, если вам так больше нравится), имевших место в истории ботаники, нумизматики, арабского мира и Кавказского региона.

Когда я отразил все попытки Райли поучать меня, он потратил остававшееся до конца полета время на прихорашивания. Удивительное дело: всякого рода научные работники и исследователи летают преимущественно туристическим, а вернее сказать, скотским классом, однако продолжают тратить сотни, нет, даже тысячи фунтов на свои профессорские одежки. В этом смысле костюм Райли был просто показательным: он надел тройку темно-зеленого, конечно же, цвета, завязал полным, в четыре оборота, узлом отличный шелковый галстук, закрепил его сапфировой булавкой и вложил в нагрудный карман пиджака красный платочек. Эффект получился прелюбопытный: теперь его можно было принять и за денди Викторианской эпохи, и за средней руки гангстера времен Аль-Капоне — недоставало только бутоньерки и трости; но похоже, он был очень доволен собой.

Когда самолет пошел на посадку, стайка повизгивавших от возбуждения школьниц вкупе со своими обезьяноподобными наставницами с красными, в пятнах, лицами мгновенно оккупировала ряд ближайших к окнам сидений. Я никогда не мог понять слащавого до приторности отношения к детям у некоторых субъектов. Дети — а я причисляю к этой категории всех, кто моложе сорока, — суть довольно мерзкие и неприятные маленькие создания: жестокие, упрямые и имеющие обыкновение разбрызгивать во все стороны феромоны [2]и телесные жидкости. Возможно, эти юные негодяйки надеялись узреть статую Свободы, суперменов, выпрыгивающих из окон небоскребов, или даже отблеск золота, исходящий от здешних мостовых. Вместо этого, однако, они были вынуждены созерцать бесконечные ряды улиц, застроенных маленькими, похожими на спичечные коробки домиками, и прочие ненадежные и депрессивные объекты (это заметно даже с такой высоты), не способные никого вдохновить.

Наконец мы выбрались из нашего похожего на серебристого кита летающего гроба и отправились на таможенный досмотр. Таможенники пропустили нас, едва посмотрев. Можете себе такое представить? В Армении и Туркменистане они меня чуть с ума не свели своими придирками — откуда приехал? чем занимаюсь? какие у меня документы? — зато потом я чувствовал себя значительной персоной. Но здесь, похоже, искренне верят в старую добрую интуицию и в способность с первого взгляда отличить хорошего парня от плохого. Вместо того чтобы изучать наши документы, они собрались вокруг не первой молодости Адониса с искусственными зубами, покрытыми маникюрным лаком ногтями и торчавшими дыбом волосами, прическа напомнила мне разоренное птичье гнездо. Райли сказал мне, что этот парень — американская телезвезда; он даже знал, в каких сериалах тот снимался, и сообщил об этом мне, но я, разумеется, сразу же забыл.

Пройдя через таможню, мы забрали наш багаж — всего лишь по чемодану на человека — и погрузились в такси, чтобы ехать в гостиницу, где, как с гордостью сообщил мне Райли, он уже зарезервировал для нас комнаты. Водитель такси, то и дело доставая жирными пальцами из хрустящего пакета какое-то гадкое лакомство и отправляя его в рот, первым делом поставил нас в известность, что имеет обыкновение всю дорогу болтать с пассажирами. Когда мы выбрались из водоворота машину аэропорта, где превалировали ужасные желтые таксомоторы с сидящими за рулем представителями Объединенных Наций, мне захотелось закрыть глаза и не открывать их до самой гостиницы. Но мне так и не удалось обрести покой, поскольку водитель принялся рассказывать Райли (а Райли не уставал задавать ему вопросы) о своей семье, перечислив поименно всех своих детей и родственников, оставленных им в родной деревне в каком-то там Вогистане или другой дыре, из которой он выполз. Кончилось тем, что я локтем ударил Райли по почкам, — лишь после этого он перестал болтать с водителем.

Я мечтал об уютном гостиничном номере с привычным умывальником и добротной кроватью с грелкой, на которой я наконец смог бы вытянуться во весь рост и как следует отдохнуть. Однако вместо приличного заведения Райли привез нас в некий жалкий притон, обладавший, впрочем, самой крикливой и безвкусной неоновой вывеской, какую мне только доводилось видеть. Я не помню, что на ней значилось, не говоря уже о том, как можно прочитать слова, которые ежесекундно то вспыхивают, то пропадают перед твоим взглядом. Теперь о притоне… На первом этаже располагался ресторан, насквозь провонявший чесноком, с заплеванным арахисовой и миндальной шелухой полом. Зал был набит толстыми, с золотыми зубами евреями, непрерывно оравшими друг на друга, как это им свойственно. Мужчины — все как один — носили маленькие смешные круглые шапочки, их же толстогубые жены были, по обыкновению, обвешаны массивными ювелирными украшениями. Домысливать и представлять остальное я оставляю вашему воображению. Владелец заведения едва говорил по-английски, однако называл себя Сэмом — в эдакой небрежной манере, словно это разумелось само собой. Райли наконец продемонстрировал некоторую твердость характера — до сих пор он чуть ли не пресмыкался перед каждым иностранцем, который с ним заговаривал, — и спросил, является ли Сэм его настоящим именем, данным ему от рождения. Хозяин признал, что не является, — на самом деле у него было типичное труднопроизносимое имя, как у них у всех. Это, собственно, не играло большой роли, поскольку узнать «людей Писания» не составляет труда — и по характерней форме лба и носа, и по большим оттопыривающимся ушам; здесь, в Нью-Йорке, они повсюду.

Комнаты на верхнем этаже чуть лучше тюремных камер: в них не было ничего, кроме кроватей — на мой вкус, слишком широких и коротких — и столов. Не было даже умывальников, не говоря уже о раковине с краном или персональном туалете. Через пол доносилась вульгарная музыка, громкость которой хозяин не уменьшил, ибо Райли настоял, чтобы он «не менял из-за нас свои привычки». Когда этот пресловутый Сэм решил наконец оставить нас в одиночестве, он просто бросил на стол ключи и спустился вниз, не озаботившись даже напомнить об оплате (сумма, честно говоря, меня шокировала, даже принимая во внимание шестиконечную звезду, болтавшуюся на его дряблой шее с коричневыми возрастными пятнами). Разумеется, он не упомянул и о том, когда у них принято возвращаться вечером, когда подают завтрак или к кому обращаться, если понадобится горячая вода, и прочее, и прочее. Похоже, он с удовольствием предоставил нам заботиться о своих нуждах самостоятельно, словно мы уже стали частью его персонала или даже друзьями семьи (можете себе такое представить?). Естественно, я потребовал, чтобы Райли отправился к нему с жалобой на подобное положение вещей или по крайней мере выяснил правила, согласно которым функционирует гостиница, где мы остановились. На это он, высокомерно улыбнувшись, заявил, что никаких проблем у нас не будет, поскольку мы сегодня вечером уезжать не планируем. Но ведь это же не аргумент, верно? Стандарты должны выдерживаться, несмотря ни на что. Впрочем, к гостиницам в Куинсе это, по-видимому, не относится.

На следующий день мы с утра пораньше отправились в магазин, и у меня появилась надежда быстро сделать дело и уже вечером покинуть Америку. Райли объяснил, что Сэм является кузеном человека, в чьей собственности находятся «медики». Он обменивался посланиями с владельцем на протяжении нескольких месяцев, пока не удостоверился, что это те самые монеты, которые нам нужны, и не договорился о цене. С этими людьми всегда так: обязательно напорешься на какого-нибудь владельца магазина или торговца, который долго будет с тобой спорить и договариваться, но никогда не даст тебе сразу четкого, ясного и недвусмысленного ответа. Иногда мне кажется, что Райли — по своей сути всего лишь пошлый купчишка, хотя и носит профессорские костюмы и имеет кое-какое образование, ему такого рода споры даже нравятся.

Магазин оказался гнуснейшей лавчонкой, какую только можно себе вообразить: все покрыто пылью, а зеленоватые ковры засыпаны сигаретным пеплом и еще бог знает какой дрянью. В торговом зале рядами стояли стеклянные витрины с коллекционными монетами: деньги, деньги, всюду только деньги, — в своем роде еврейский рай, я так полагаю. Владелец магазина сказал, что его зовут Хэнк. Разумеется, он такой же Хэнк, как его кузен — Сэм. Едва мы поздоровались, они с Райли начали энергично спорить и торговаться, что, признаться, меня совершенно не удивило.

Не понимаю, как вы при вашем уме смогли довериться такому человеку, как Райли/Абульфаз — или как там еще его именуют в зависимости от ситуации. Он не имеет, так сказать, идентичности, собственной личности; это в своем роде человеческий палимпсест, [3]набитый бесполезной информацией и имеющий склонность непрерывно болтать и задавать вопросы. Такие люди, как он, вечно пытаются убежать от себя и любят играть в игры с переодеваниями, меняя акценты и паспорта. Должно быть, именно по этой причине Райли быстро находит общий язык с такого рода публикой, как хозяин магазина и его кузен Сэм — да и вообще со всей этой неприятной суетливой нацией.

Когда я писал это письмо, передо мной на столе лежала визитная карточка владельца магазина: «Нумизматический магазин в Форест-Хиллс. Хэнк Тончайлов, нумизмат и коллекционер, специализирующийся на раритетах из Советского Союза. Магазин открыт в обычное время с воскресенья по пятницу; в другие дни и часы прием только по предварительной личной договоренности». Без сомнения, он стремился обеспечить своему предприятию более внушительный и респектабельный имидж, нежели оно имело в действительности. На самом деле этот Хэнк всего лишь мелкий нечистоплотный делец, паразитирующий на представителях собственной нации, отбирая у них вещи, привезенные из родных мест. И в этом смысле он самый что ни на есть подлинный американец. Я даже задал ему вопрос, не тяготит ли его то обстоятельство, что он обменивает и продает память своего народа (я использовал словосочетание «своего народа» без всякой задней мысли), но Хэнк прицепился к словам и моему тону и повел себя довольно агрессивно. Райли, однако, удалось уладить это недоразумение; к счастью для тщедушного Тончайлова, он не дал мне возможности преподать этому еврейчику достойный урок, которого тот заслуживал.

Впрочем, такого рода уроки можно счесть излишними, поскольку мы волею судеб оказались последними клиентами Тончайлова. Райли купил у него монеты за 7300 долларов. Пока он методично отсчитывал деньги, глаза хозяина магазина расширялись с каждой ложившейся перед ним на прилавок стодолларовой купюрой. Когда акт купли-продажи осуществился, Тончайлов протянул Райли руку, чтобы скрепить сделку (меня к тому времени отсадили подальше от хозяина, на стоявший в углу комнаты стул, где обычно восседают непослушные дети, дожидающиеся, когда их папаши закончат свои взрослые дела). Райли одной рукой ответил на его рукопожатие, а другой достал из кармана кастет и нанес сокрушительный удар по затычку. Тончайлов в прямом смысле слова опал, словно кто-то вытащил из него спинной хребет. Райли прошел в заднюю часть магазина, нашел газовую магистраль, вскрыл ее и положил рядом небольшое самодельное взрывное устройство, которое должно было сработать через сорок минут. Затем в своей небрежной манере, всегда вызывавшей у меня раздражение, протер салфеткой все места, до которых мы с ним дотрагивались, и протянул мне пару водительских перчаток. Потом мы вернулись в гостиницу, принадлежавшую кузену хозяина магазина, забрали свои чемоданы, расплатились за ночевку и зарезервировали билеты на ближайший рейс до Брюсселя.

2

Феромоны — химические вещества, вырабатываемые эндокринными железами животных; здесь: половые аттрактанты (привлекающие вещества, способствующие встрече самца и самки).

3

Палимпсест — рукопись на пергаменте поверх смытого или соскобленного текста; палимпсесты были распространены до начала книгопечатания.