Библиотека географа

— Нет.

— Что-то такое вспоминается… Но в чем, собственно, дело, Ханна? Может, присядешь? Кстати, я принес вина и еды на тот случай, если ты проголодаешься… Что все-таки случилось?

— Как распознать, где граница между добрым намерением и поступком? И какова разница между ними? В чем она заключается? Что именно отличает их друг от друга?

Она сжала кулаки, стиснула зубы и вдруг уронила голову на руки. Но когда чуть позже подняла ее, казалось, что этого эмоционального выплеска не было вовсе — она снова стала прежней. Минутку помолчав, Ханна предложила поехать ко мне и там приготовить обед.

— Разумеется, — согласился я. — Но ты уверена, что хорошо себя чувствуешь?

— Я прекрасно себя чувствую, просто проголодалась. К тому же разговор с Тону заставил меня наконец осознать, что Ян отошел в лучший мир и никогда сюда не вернется, и я очень скучаю по нему…

— Это все? Ханна, я начинаю за тебя беспокоиться. Сегодня утром я обнаружил на твоей…

Она наклонилась и поцеловала меня, потом провела рукой по щеке и за рубашкой вокруг шеи.

— Тебе не о чем беспокоиться, — сказала она, сжимая в ладонях мое лицо и глядя мне прямо в глаза. — Запомни раз и навсегда: тебе не надо беспокоиться за меня. Понятно? — Она положила руку мне на затылок и заставила согласно кивнуть. — Ну что, поедем? Я еще не видела твою квартиру, а кроме того, хочу есть. Я и не знала, что ты умеешь готовить…

— Боюсь, не очень хорошо. Правда, я купил полуфабрикаты, но, как сказал поэт, «ход событий непредвосхитим».

«КЛЕТКИ КАГАНА»

(ОГОНЬ)

Внутренний огонь — суть небесная любовь. Я обнаружил это, когда опалил себе руку в процессе манифестации огня внешнего, пытаясь прикурить трубку в тот момент, когда висел вверх ногами на балке под крышей.

— Название восходит к арабскому слову «ашк», что значит «любовь». Это город любви.

Гид ухмыльнулся и слегка повернулся к человеку, которого сопровождал. Тот больше посматривал на пол каменного балкона, нежели на открывавшийся перед ним вид. Внизу у его ног шевелился и выгибал хвост черный скорпион размером с гранату. Гид тоже его заметил, несколько раз ткнул своей тростью и ловко скинул с балкона.

— В школе играл в хоккей. На искусственном катке для офицеров.

Потом гид стал указывать тростью на достойные внимания объекты, время от времени поворачиваясь к своему подопечному, чтобы понять, доволен ли он, и улыбаясь ему угодливой неискренней улыбкой. Из рукава его халата торчала длинная нитка, которую он украдкой пытался оторвать. Нитка не поддавалась и после каждого рывка становилась все длиннее, а рукав халата — на долю миллиметра короче. На горизонте перед стоявшими на балконе людьми проступали очертания горы Копетдаг, похожей на кусок скомканной темно-красной фольги. Пыльный город, казалось, накрывало облако мутной взвеси, отчего он словно не попадал в фокус, а его очертания менялись с каждым порывом ветра. Пересекавшиеся улицы и переулки образовывали почти идеальную сетку — отличительная черта советской архитектуры, требовавшей от планировщиков симметрии и не допускавшей каких-либо проявлений художественности.

— Новый город. Совсем новый. Сорок лет назад землетрясение почти полностью разрушило прежний Ашхабад.

— Я читал. Но не помню, чтобы кто-либо говорил об этом.

— Действительно. В те годы мы не…

— Землетрясений в социалистических странах не бывает — так, что ли? — На умудренном жизнью лице гостя мелькнула многозначительная усмешка.

— Не в этом дело… Стальной орел вел нас к славному будущему, и мы строили самое передовое государство на Земле. Работали в гармонии с природой. Усовершенствовали ее. Разве могла природа обратиться против нас?.. Вы помните это время?

— Помню.

— Могу я спросить, где вы были в те годы?

— Я тогда еще не родился. Но сейчас работаю в Ростове-на-Дону на кафедре истории и марксистско-ленинской диалектики и много читал о тех годах. Трудное это было время, особенно в южных республиках.

Гид, больше по привычке, чем по необходимости, огляделся, прежде чем снова повернуться к своему подопечному, и тихонько прищелкнул языком, угодив при этом его кончиком в дырку, образовавшуюся на месте трех передних зубов. Люди здесь до сих пор не говорят о таких вещах вслух. Ходили, правда, разговоры о каком-то новом мышлении, модном нынче в Москве и Ленинграде, но до этого забытого Богом региона подобные веяния еще не докатились.

— Как прикажете вас называть — «профессор», «товарищ» или, как это сейчас повелось, «господин»?

— Называйте как хотите, но «профессор Остров» меня вполне устроит.

На самом деле это был далеко не лучший вариант. Он в первый раз изображал из себя русского, и хотя знал язык превосходно, кавказский акцент, от которого так и не сумел избавиться, время от времени прорывался в его речи. Он надеялся, что этот его акцент примут за южнорусский, потому и говорил всем, что приехал из Ростова-на-Дону.

Естественно, и взятая им фамилия, и профессорская должность подтверждались соответствующими документами — идеально изготовленными и имевшими все необходимые подписи и печати. Советы заменили православные церковные иконы, изображавшие святых с запавшими глазами и траурными лицами, на всевозможные бумажки с подписями и печатями. Регистрируясь в гостинице «Турист», он протянул дежурной официальное письмо с печатью из технического института Ростова-на-Дону, представлявшее его как исследователя-историка, приехавшего в Ашхабад для изучения туркменских народных промыслов, продукцию которых можно найти на толкучем рынке. Дежурная посмотрела на него со скрытым превосходством, свойственным провинциальным мелким служащим, обладавшим хоть какой-нибудь властью, и, то и дело оглядываясь и втягивая голову в плечи, словно черепаха в свой панцирь, повела по коридору в номер. Показав ему комнату, она сообщила, когда здесь дают горячую воду, и напомнила, что он должен оставлять ей ключ от номера всякий раз, уходя из гостиницы.

Руководство Ашхабадского народного технического института, желая выказать уважение приехавшему из России известному ученому, обеспечило профессора Острова гидом. Он отверг первых четырех кандидатов на эту должность и остановился на пятом, по имени Мурат, поскольку приехал в Ашхабад, чтобы с ним встретиться. Мурат стоял на балконе, грыз фисташки и выплевывал шелуху за парапет, пребывая в полном неведении относительно этого обстоятельства, что, надо сказать, значительно облегчало задачу.

Чтобы стать Островым, Абульфаз начисто сбрил бороду, выстриг на макушке «лысину» и обрядился в поношенный мешковатый синий блейзер, на лацкане которого красовался значок с изображением Ленина. Костюм дополняла дешевая белая рубашка и потертый запятнанный галстук красного цвета. Приподняв брови и опустив уголки рта, то есть придав себе вид человека вдумчивого, но критически настроенного по отношению к окружающему, он посмотрел на своего гида, и тот под его взглядом торопливо сунул фисташки в карман и отлепился от балконного парапета.

— Ну что, пойдем? — спросил Абульфаз.

— Как скажете, товарищ профессор. Куда бы вы хотели отправиться?

— Как вы, наверное, знаете, я приехал сюда, чтобы исследовать и описать некоторые изделия традиционных туркменских промыслов, в частности ковры…

— Ясное дело. Думаю, вам надо на толкучку — я правильно понимаю? Но сначала необходимо договориться о транспорте.

— Разумеется. Надеюсь, через час вы будете ждать меня с машиной у входа в гостиницу. Полагаю, за частное транспортное средство придется платить мне, ну а коли так, пусть это будет легковая машина, способная возить нас весь день и при этом не ломаться.