Икона

Теперь они шли параллельно, возвращаясь обратно тем путем, каким пришли сюда. Ана позволила себе немного расслабиться.

— Я иду на улицу. Если он хочет выйти на тротуар попрощаться — отлично.

— Хорошо, на тротуаре. Я подвезу его туда на машине, и вы поговорите через окно.

Яна прервал массивный человек, вывалившийся из сада прямо на него. Бородатый. Они заговорили о чем-то — негромко и быстро, затем начали двигаться, как будто в танце. Ян выбросил вперед руку, чтобы отогнать бородатого, потом раздался стук, и бородатый упал на колени.

Ана попятилась назад, пытаясь понять, что происходит. Это была мгновенная яростная схватка, и она не успевала за их стремительными движениями. Бородатый правой рукой схватился за левое предплечье. Темная кровь вытекала из рукава его пиджака и струилась по пальцам. Перед ним на тротуаре лежал огромный черный пистолет. Он был немного ближе к нему, чем к стоящему перед ним Яну. На несколько секунд оба замерли.

— Мисс Кесслер, — сказал бородатый, не сводя глаз с голландца, — пожалуйста, отойдите в сторону.

Ноги Аны словно налились свинцом. Она пыталась осознать, что происходит. Лицо Яна оставалось спокойным, но она видела, что его глаза мечутся между пистолетом, бородатым и ею, оценивая расстояния между ними. Кроме того, она заметила стальное лезвие, зажатое в его правой руке, которое он прижимал к ноге.

— Как вы заметили, — обратился к ней Ян, — этот человек напал на меня. Я пытался защититься.

— Ана, — сказал бородатый, — Мэтью просил меня присмотреть за вами. Делайте, что я вам говорю. Отойдите от нас подальше.

Она отступила на несколько ярдов. Ей показалось, что бородатый, хотя и испытывал боль, не очень беспокоился по поводу своей раны, что он упал на колени только для того, чтобы поближе подобраться к оброненному им пистолету. Теперь они оба были в нерешительности. Никто из них не мог поднять пистолет, не подставив себя под удар другого, однако никто не собирался отступать и тем самым позволить противнику поднять пистолет. Ана оглянулась, ища кого-нибудь, кто бы мог разрешить эту ситуацию.

Ян стал пятиться назад по садовой дорожке. Его свободная рука была прижата к груди, как будто он собирался сунуть ее за пазуху, но не хотел этого делать. Другой наклонился ближе к пистолету, даже вытянул руку, но также всем своим видом демонстрировал, что не собирается больше ничего делать.

— Мисс Кесслер, — сказал Ян, — мне очень жаль, что наша встреча заканчивается подобным образом. Пожалуйста, поймите все правильно. И держитесь подальше от этого человека — он опасен. Я готов подождать, чтобы вы могли уйти отсюда целей и невредимой.

Как это мило с их стороны проявлять такое беспокойство о ней.

— Думаю, вам лучше уйти, Ян. Пока еще что-нибудь не случилось.

— Хорошо. — Он улыбнулся ей. — Берегите себя.

Он не пошел направо, в сад, а продолжал идти по тропинке, через арку в кирпичной стене, которую Ана даже и не заметила. Он просто исчез. Бог знает куда.

Бородатый моментально подхватил пистолет и вскочил, не отводя глаз от арки, а затем начал оглядываться, не обращая на Ану никакого внимания.

— У вас сильное кровотечение, — сказала она.

Взглянув на свой намокший от крови рукав, он кивнул.

— Глупо получилось. Я не ожидал от него такой реакции.

— Вы собирались его убить?

— Нет. Это было бы легко, он ничего не видел вокруг, кроме вас. Я пытался схватить его, но он действовал очень быстро. Хорошо еще, что не убил меня. Кстати, меня зовут Бенни. Извините, что так получилось.

Он почти не смотрел на нее. Она понимала, что ей следует опасаться его, но страха не было, то ли потому, что уже не было сил на эмоции, то ли так подсказывал ей внутренний голос — этого она уже не могла определить.

— Вас действительно послал Мэтью?

— Нет, его дед, но по просьбе Мэтью. Думаю, парнишка в вас влюблен — или что-то вроде этого.

Ана почувствовала головокружение, затем тошноту. Шок, не иначе. Ей хотелось сесть на тротуар и заплакать.

— Нам нужно уходить отсюда, — сказал Бенни. — Мы можем взять такси на Сто десятой улице.

— И куда мы поедем?

— Сначала в больницу. А затем куда-нибудь, где вы будете в безопасности. К сожалению, вы возбудили к себе нежелательный интерес.

20

Платформа была более безлюдной, чем ему бы того хотелось. Мэтью старался не ездить в метро поздно вечером, но поймать такси около Гранд-Сентрал было невозможно, и ноги сами понесли его вниз по длинной лестнице и через турникет. На верхней платформе было несколько человек — кто-то только что вышел из поезда, кто-то направлялся по широкому проходу к автобусу на Таймс-сквер. Он спустился на платформу, от которой отходили поезда в центр города. Там не было никого, кроме огромного бомжа в засаленной бандане, который негромко разговаривал сам с собой. Взволнованный, невыспавшийся, Мэтью брел по грязному бетону платформы.

«Ты должен излечиться».

Вот уже несколько дней, как он забросил все дела: его целиком поглотил поиск иконы. Иногда он думал об отце, об Ане, но эти мысли не могли отвлечь его от главною. Вернувшись из Греции, он прослушал записи на автоответчике; острая боль пронзила его, когда он услышал два сообщения от матери. Она сердилась, что он не звонил. Было сообщение и от Аны. Она занималась каким-то исследованием; они могли бы сопоставить свои записи, когда он вернется. В ее голосе не слышалось теплоты, она говорила сухим, деловым тоном. Но ему приятно было уже то, что она вообще позвонила. Даже не заезжая домой, он сразу поехал к родителям. Он попытался позвонить ей оттуда, но телефон не отвечал.

Несмотря на то что мать уверяла его в обратном, отец выглядел значительно лучше. В лице появились краски, он стал более энергичным и даже нашел в себе силы отругать Мэтью за то, что тот исчез без предупреждения. Визит был напряженным, но к концу им обоим стало легче. На следующий день Мэтью надо было выйти на работу, поэтому после ужина он отправился домой на метро. Его биологические часы, едва приспособившиеся к европейскому времени, еще не успели переключиться на Нью-Йорк, и от усталости, смешанной с эмоциями от поездки, он пребывал в каком-то странном, сюрреалистичном состоянии. Глаза закрывались, сердце колотилось. Глаза автоматически выхватывали из толпы то какой-то оттенок цвета, то знакомый профиль. Ему просто необходимо поспать.

Несколько мальчишек с шумом спускались по лестнице. В болтающихся джинсах, бейсболках, они кривлялись и ругались в своем нездоровом наркотическом оживлении. Мэтью отошел от них. Из тоннеля донесся шум приближающегося поезда. Номер шесть.

«Ты должен излечиться».

Он чувствовал, что почти излечился. Эти преследовавшие его глаза, скрытая за ними тайна — все осталось позади, словно в пригрезившемся сне. Он знал, что иконы не было в Греции, но ему казалось, что она осталась там. Она была частью той культуры. Ее красота, ее непохожесть не могут быть здесь, в этом городе, не имеющем истории. В Салониках смешалось прошлое и настоящее. Нью-Йорк раздавил прошлое. Оно затерялось, осталось где-то там, на ленте багажного транспортера. Того, что с ним случилось, не было. Этого волшебства не существовало.

Мысли в его голове путались. Чтобы успокоиться, он присел на деревянную скамейку. Изнуряющие раздумья, бредовые наваждения измученного мозга. Он никак не мог собраться с мыслями и попытался силой воли избавиться от эмоций. Сейчас, в этом сверхвосприимчивом состоянии ума, ему казалось, что это удалось. Но все это белый шум, смешение звуков, бессмыслица. Утром все будет видеться яснее.

Он поднял глаза. Над ним нависла огромная фигура:

— Иисус знает о твоих грехах. Ему нельзя лгать.

Мэтью, вздрогнув всем телом, ударился еще болевшей спиной о деревянную спинку скамьи. На него смотрели сумасшедшие, налитые кровью глаза. Резкая вонь, исходившая от человека, оглушила его. Тот, кто тихо бормотал на платформе, теперь кричал.