Страница 44 из 84
— Она не моя девушка.
— Жаль.
— Theio, я хочу знать, что происходит.
— Мы все хотим это знать. Ты думаешь, я владею какой-то особой информацией?
— По-моему, все эти события тебя не слишком расстроили.
— Это все болезнь. Мудрость, которой живет старый человек, гласит: силу, которая у меня осталась, я должен расходовать только на первоочередные задачи. Мне очень жаль, что икона пропала, и я молюсь за Николаса утром и вечером. До своего выздоровления я больше ничем не могу ему помочь.
— Антон исчез.
— Полиция сообщила мне об этом.
— Они тебя допрашивали?
— Они мне звонили. Видишь, я пытаюсь им помочь.
— Это его исчезновение не очень хорошо пахнет.
— Согласен.
— Ты думаешь, он участвовал в краже?
— Боюсь, нам придется с этим смириться. — Фотис вздохнул, чтобы подчеркнуть, как тяжело ему будет принять этот факт. — Конечно, у него могли быть и другие причины. У некоторых русских весьма неопределенный статус в Америке.
— Антон нелегал?
— Я не утверждаю, что он нелегал, я просто говорю, что это не исключено. Но если у него были проблемы такого рода, я думаю, он обратился бы ко мне, а он этого не сделал.
— Он всегда казался мне исключительно преданным тебе, — заметил Мэтью, не сводя глаз с лица Фотиса. — И не очень изобретательным.
— Ну, он не так уж прост — кое-что в нем не сразу заметишь. Он хорошо скрывает некоторые свои черты. Но если он и связан с кражей, не думаю, что сама идея принадлежала ему.
— Согласен. Тогда кому?
Пожав плечами, Фотис потянулся к толстому ломтю хлеба.
— Вот как? — Мэтью продолжал наступление. — Ты пожимаешь плечами? У тебя нет никаких предположений?
— Что ты хочешь от меня услышать?
— Ты думаешь, я поверю, что у тебя нет никаких соображений о…
— Ну давай, скажи это, щенок. — Фотис уронил хлеб, вгоняя себя в красивую, благородную ярость. — Я не позволю, чтобы меня допрашивали в собственном доме! Ты что, думаешь, я не знаю, что такое допрос? Я провел их сотни. Ты утверждаешь, что кражу организовал я?
Мэтью оторопел, но не так сильно, как ожидал Фотис.
— Я этого не утверждаю, — спокойно передразнил его крестник, — я просто говорю, что это не исключено.
Браво. Конечно, это уже сигнал тревоги, и все же Фотис не смог не восхититься хладнокровием юноши. Растет. В конце концов он может сделать успехи на этом пути. Фотис решил опять поменять тактику:
— Андреас.
— Что Андреас?
— Извини меня, просто я устал, поэтому не сразу понял, что это он говорит твоими устами.
— Знаешь, это забавно. — Мэтью подобрал с пуфа кусок хлеба и положил его обратно на поднос. — Стоит прижать одного из вас к стенке, как он тут же кивает на другого. Вы словно близнецы. Ты никогда ни в чем не виноват, он никогда ни в чем не виноват.
— Наверное, мы забыли, кто из нас кто.
— Вы забыли, кто из вас чтосделал. Съешь хлеб, пожалуйста, я не хочу, чтобы Таки на меня сердился.
Старик повиновался, обрадованный возможностью какое-то время помолчать.
— Это мои вопросы, — продолжал Мэтью. — Мой дед скормил мне немало историй, но не больше, чем ты. Может, вы оба и верите в них, не знаю. Но в настоящий момент я не доверяю ни одному из вас.
«Хорошо», — подумал Фотис. Равный счет он еще мог принять. Хлеб был мягким и приятным на вкус. Осторожно проглотив кусочек, он положил ломоть обратно на тарелку.
— Я не знаю, где Антон и что он сейчас делает. — Это было более или менее правдой. — Антон исчез, Николас в больнице, и у меня больше нет доверенных людей, на которых я мог бы положиться. Мне придется заняться этой историей самому, когда я окончательно поправлюсь.
— Непохоже, что тебе следовало полагаться на твоих доверенных людей. Как ты, с твоей осторожностью, мог нанять человека, способного предать тебя?
— Лучше спроси, как мог не нанять. Навечно преданные тебе люди — это люди, которые никогда не будут думать о себе. Они могут быть полезны до определенного момента. — Он опять отпил остывающий кофе. — По-настоящему же полезны люди, которые не ограничиваются только твоими указаниями, которые принимают на себя риск, полагаются на собственное суждение. Но все они амбициозны и в один прекрасный день начинают заботиться о своих интересах. И это естественно.
— И как их контролировать?
— Свести к минимуму их возможность нанести ущерб. Поставить над ними других, менее изобретательных и инициативных. Уволить их, в конце концов. В отношении Антона я проявил неосторожность. Слишком медленно действовал.
— Ты ожидал неприятностей?
— Мальчик мой, я ожидаю неприятностей от всех — в определенное время.
— А что за человек мой Papou?
— Андреас? Лучший. Лучший и редкий, одновременно преданный и беспощадный, умнее самого дьявола. Разумеется, в конечном итоге выяснилось, что даже ему нельзя доверять.
— Почему ты сказал, что его называли Змей?
Фотис снова прикоснулся губами к чашке, но в ней осталась только кофейная гуща. Не имеет смысла отрицать: парень знает слишком много. Осталось только выяснить, насколько много.
— Это было несправедливо. Возможно, я пытался таким образом наказать его за то, что он дал мне это прозвище.
— Может, ты не хотел признать, что это была твоя идея — обмен с немцами?
— Моя идея? Нет, это придумал Мюллер. Немецкий офицер. В конце концов они все стали воровать хуже итальянцев. Мюллер страстно увлекался религиозным искусством. Каким-то образом ему удалось узнать про икону. А может, он и раньше про нее знал. Наверняка тебе известно, что фашистов привлекало все мистическое.
— Продолжай, — нетерпеливо сказал Мэтью.
— Признаюсь, что мы все время поддерживали связь с немцами, несмотря на то что воевали против них. Мюллер предложил мне обмен. Я ужаснулся, но нам нужно было оружие, и я рассказал об этом Андреасу — человеку, которому доверял больше всех. Он убедил меня, что мы должны согласиться, и разработал план. Ты можешь себе представить, чтобы я сжег церковь, paidemou?
Мэтью молчал, на лице его было написано сомнение. Фотис продолжил наступление:
— Нет, я не мог этого сделать. Только атеист способен был выполнить намеченный план. В том пожаре погиб его брат.
— «Погиб при пожаре» и «он убил его» — это разные вещи.
— Он разрешил ему вбежать в горящее здание, может, даже и подтолкнул к этому. Ты же знаешь, что они были сводные братья. Они никогда не любили друг друга.
— Он до сих пор скорбит по брату.
— Вполне возможно, что священник сотрудничал с немцами, а твой дед не умел прощать. И кроме того, он никогда не ограничивался полумерами.
— Это звучит неубедительно.
— Я устал. Может, на сегодня закончим допрос и дадим пленнику отдохнуть?
— Эта перелицованная история, которую ты сейчас пытался сочинить, никак не вяжется с тем, что ты рассказывал в Нью-Йорке. — Крестник не собирался откладывать разговор, и сейчас в его голосе слышалась настоящая ярость. — Эта история безобразна сама по себе, а нагроможденная на нее ложь — в десять раз хуже.
— Не ложь, а преувеличение. Признаюсь, манипулирование имело место, но оно было основано на правде. Подумай сам. Разве мог я задумать сжечь церковь и продать столь ценное произведение искусства врагам? Нет. Ты же сам понимаешь, я знаю, что ты понимаешь. Икона должна была вернуться в Грецию. У тебя была возможность повлиять на это решение, тебя надо было только подтолкнуть, что я и сделал. Для этого некоторые события пришлось упростить. Я поступил неправильно, но из лучших побуждений, а не во зло, в чем ты меня упрекаешь.
Утомленный этим монологом, Фотис откинулся на спинку кресла. Он видел, что ему не удалось переубедить крестника, но, возможно, он заронил в его душу хоть какие-то сомнения.
— И, насколько я понимаю, идея с отцом Томасом тоже не принадлежала тебе? — медленно произнес Мэтью.
— Томас… непростой человек. Он действительно много раз выступал как представитель греческой церкви. У меня не было никаких оснований сомневаться в нем.