По воле судьбы

— Первое, что я сделаю по возвращении в Самаробриву, — напишу Вентидию и Мамурре, — сказал Цезарь. — У меня осталось семь легионов, а «Жаворонок» сильно поредел, потому что за его счет я пополнял потери в других легионах. А мне нужны одиннадцать легионов и четыре тысячи лошадей. Год будет тяжелым.

Лабиен поморщился.

— Четыре легиона зеленых рекрутов? — спросил он, кривя рот. — Это же больше трети всей армии! Они будут скорее мешать, чем помогать.

— Меньше трети, — спокойно возразил Цезарь. — Один легион, который мне нужен, состоит из хороших солдат. Он расквартирован в Плаценции. Ребята, правда, в бою не бывали, но отменно натренированы и рвутся в драку. Безделье так им наскучило, что они могут обернуть мечи против нас.

— Ага! — кивнул Лабиен. — Я знаю, о ком ты. Это шестой легион, набранный Помпеем в Пицене около года назад. Его готовили для похода в Испанию, а похода все нет. Ты прав, Цезарь, парни застоялись. Но командует ими Помпей, а не ты.

— Я напишу Помпею и попрошу отдать их мне.

— И он согласится?

— Думаю, да. В обеих Испаниях сейчас спокойно. Афраний с Петреем без проблем управляются с ними. В Лузитании тихо, в Кантабрии тоже. Я предложу Помпею провести боевое крещение нового легиона вместо него. Ему это понравится.

— Понравится, безусловно. Есть две вещи, которые Помпей никогда не делает. Он никогда не ввязывается в бой, не имея численного превосходства, и никогда не использует необстрелянных ребят. Такой мошенник! — Лабиен помолчал. — Ты восстановишь тринадцатый или тринадцатого вообще не будет?

— Обязательно восстановлю. Я, как и все римляне, суеверен, но добьюсь, чтобы в этой цифре люди видели просто число. — Он пожал плечами. — Кроме того, если у нас появится четырнадцатый легион и не будет тринадцатого, то солдаты четырнадцатого будут все время думать, что на самом деле они из тринадцатого. Я возьму новый тринадцатый под свое начало. И обещаю, что через год все станут считать его номер счастливым. Веришь?

— Когда я не верил тебе?

— Думаешь, наши отношения с треверами испортятся окончательно? — спросил Цезарь, сворачивая на via praetoria.

— Непременно. Они всегда хотели войны, но до сих пор побаивались меня. Амбиориг меня не боится, к тому же он прирожденный оратор. В результате Индутиомар на глазах идет в гору. Я сомневаюсь, что Цингеториг сумеет сохранить свое положение. А нам с тобой и вовсе нельзя недооценивать эту пару.

Сверкнули лошадиные зубы.

— И потому, — продолжил Лабиен, шагая за Цезарем вниз по улице, — я хочу заставить их развязать войну прямо сейчас. Тогда они ее проиграют. И выиграют, если отложат до лета. Амбиориг регулярно наведывается за Рейн, пытаясь заручиться там помощью. Если ему это удастся, к треверам присоединятся неметы, ибо решат, что германцы им более не страшны.

Цезарь вздохнул.

— Я полагал, что длинноволосые галлы умнее. Боги свидетели, я поначалу относился к ним хорошо. Заключал соглашения, думая, что они примут власть Рима. Тем более что у них есть пример. Южные галлы в Провинции сопротивлялись сто лет, но посмотри на них теперь. Они живут гораздо счастливее и богаче, чем тогда, когда грызлись между собой.

— Ты говоришь как Цицерон, — заметил Лабиен. — Они слишком тупы, чтобы понять, что для них лучше, а что хуже. И будут воевать с нами, пока хватит сил.

— Боюсь, ты прав. Поэтому нам нужна жесткость.

Они остановились, чтобы пропустить вереницу грумов, переводящих через улицу лошадей.

— И как же ты собираешься спровоцировать треверов? — спросил Цезарь.

— Мне нужна твоя помощь и помощь ремов.

— Проси — и получишь.

— Я хочу, чтобы все вокруг узнали, что ты собираешь ремов на их границе с белловаками. Скажи Доригу, пусть выглядит все так, словно он срочно посылает в том направлении всех солдат, каких может найти. На самом деле мне нужно, чтобы четыре тысячи ремов тайно собрались в моем лагере. Я буду проводить их ночами — по четыреста человек. Понадобится десять ночей. Но прежде я пущу слух через шпионов Индутиомара, что испуган уходом ремов и сам собираюсь уйти. Не беспокойся, я знаю, кто у нас тут шпионит. — Смуглое лицо его презрительно искривилось. — Все местные девки, их тут полным-полно. Но ни одной из них не удастся передать сообщение о прибытии ремов. На эти ночи ребята одиннадцатого их очень плотно займут.

Цезарь, удовлетворенный, отправился в Самаробриву.

— Никто не может тебя превзойти, — пробормотала довольная Рианнон.

Цезарь лег на бок, подпер рукой голову.

— Я тебе нравлюсь?

— О да. Ты — отец моего сына.

— Им мог бы быть и Думнориг.

Зубы ее блеснули во мраке.

— Нет, никогда!

— Неужели?

Она вытащила из-под себя волосы, и между ними словно бы пролегла огненная река.

— Ты убил Думнорига из-за меня?

— Нет. Он интриговал против Рима, намереваясь вызвать волнения, пока я буду в Британии, поэтому я приказал ему ехать со мной. А он подумал, что я собираюсь убить его вдали от тех, кто мог бы за него вступиться, и убежал. Но я ему доказал, что в случае надобности могу убить его, где хочу, и Лабиен с удовольствием выполнил это. Он не любил Думнорига.

— А я не люблю Лабиена, — вздрогнув, сказала она.

— Это неудивительно. Лабиен из тех, кто считает, что галл хорош только мертвым, — сказал Цезарь. — К галльским женщинам он относится так же.

— Почему ты не возразил, когда я сказала, что Оргеториг станет царем гельветов? — строго спросила Рианнон. — У тебя ведь нет другого сына! Когда он родился, я еще не знала, как ты знаменит в своей стране. Теперь знаю. — Она села и положила руку ему на плечо. — Цезарь, признай его! Быть царем даже такого сильного племени, как гельветы, ужасно трудно и хлопотно, а быть царем Рима — самый счастливый удел на земле.

Цезарь отбросил ее руку, глаза его сверкнули.

— Рианнон, в Риме никогда не будет царя! Рим — это республика, которой уже пятьсот лет! А цари архаичны. Даже вы, галлы, понимаете это. Народ живет легче под властью сограждан, избранных его волей. В этом случае того, кто плохо справляется со своими обязанностями, всегда можно переизбрать. — Он криво улыбнулся. — Выбор возносит лучших и устраняет негодных.

— Но ты — самый лучший! Ты — самый непобедимый! Ты — Цезарь, ты рожден стать царем! — вскричала она. — Рим под тобой расцветет и завоюет все страны! Ты сделаешься повелителем мира!

— Я не хочу быть повелителем мира, — терпеливо ответил он. — Я просто хочу стать Первым Человеком в Риме. Первым среди равных, таких как Катон, Цицерон. Они не дадут мне закоснеть, добившись успеха. — Он наклонился и стал целовать ее груди. — Уймись, Рианнон.

— Разве тебе не хочется, чтобы твой сын был римлянином? — спросила она, изворачиваясь.

— Дело не в желании. Наш сын не римлянин.

— Ты мог бы сделать его римлянином.

— Наш сын не римлянин, Рианнон. Он — галл.

Теперь она наклонилась к нему, щекоча волосами его напрягшийся пенис.

— Но я — дочь царя, — пробормотала она. — Любая римлянка не дала бы ему лучшей крови.

Цезарь возлег на нее.

— Зато его кровь была бы полностью римской, а так она римская только наполовину, да и этого нельзя доказать. Его зовут Оргеториг, а не Цезарь. Когда придет время, пошли его к своему народу. Мне нравится идея, что мой сын будет царем. Но римлянином ему не бывать.

— А если бы я была великой царицей, такой великой, что даже Рим склонился бы предо мной?

— Даже если бы ты была повелительницей всего мира, этого было бы недостаточно. Ты не римлянка. И не жена мне.

Что она возразила бы, так и осталось неясным, ибо Цезарь закрыл ей рот поцелуем. Слишком чувственным, чтобы его прерывать. Но где-то в уголке сознания она сохранила весь этот разговор, намереваясь как следует все обдумать.

И всю зиму она думала, пока важные римские легаты сновали туда-сюда по их дому, сюсюкали с ее сыном и возлежали на пиршественных кушетках, ведя бесконечные обсуждения нудной армейской рутины.