Кровавый глаз

— Потерпи еще немного!

Кинетрит увлекала меня вперед, поднимала, если я падал. Лес вокруг стал гуще. Нам пришлось продираться сквозь хрупкие нижние ветви сосен и берез. Весь мой сумеречный мир заполнился звуком ломающегося дерева и шумом крови в висках. Больше я ничего не помнил.

Я открыл глаза, решил было, что ослеп, но постепенно освоился во мраке, облепившем меня. В лесу царила гнетущая тишина, нарушаемая лишь криком совы и шорохом травы, по которой пробегал барсук. Меня била дрожь. Я попытался сесть, но мне на плечо легла твердая рука и удержала.

— А ты сильнее, чем кажешься с виду, Кинетрит, — пробормотал я, снова погружаясь во мрак.

— Выпей, Ворон, — услышал я через некоторое время и почувствовал у губ холодный край шлема.

Я стал пить, захлебываясь, проливая воду на подбородок и только теперь осознавая, какая же меня мучила жажда.

— Пока ты спал, я нашла в лесу ручей.

Распущенные волосы Кинетрит щекотали мне лоб.

— Вода соленая, — пробормотал я, облизав растрескавшиеся губы, и откинулся назад.

— Я ополоснула шлем, но кожа внутри насквозь пропиталась потом, — прошептала девушка, осторожно укладывая железный колпак Глума на подставку, сделанную из веток. — Твой щит я спрятала в зарослях куманики.

Ее голос звучал странно, будто ночная темнота поглощала слова, едва только они были произнесены. В воздухе пахло сыростью и плесенью. Я вытянул ногу и наткнулся на твердое дерево.

— Мы находимся в дупле дуба, Ворон, — объяснила Кинетрит. — Наверное, он очень старый.

Я попробовал повернуться, но обжигающая боль в спине удержала меня на месте.

— Лежи смирно, а то рана снова откроется. Я зашила ее вот этим. — Она показала тонкую костяную иголку.

Я потрогал острие пальцем, поморщился и спросил:

— Не слишком острая, да?

— Я протыкала кожу терновой колючкой, — пожала плечами Кинетрит. — Оно и к лучшему, что ты в это время спал. Я думала, ты умер. — Даже в темноте я увидел, как она сморщила нос. — Пахнет от тебя как от покойника.

— Чем ты закрыла рану? — спросил я и передернулся от одной мысли о том, что Кинетрит копалась в моем теле.

Девушка скривила губу и подняла обтрепанный подол юбки, из которого она выдернула нить, чтобы зашить рану. Я успел мельком увидеть разорванное нижнее белье.

— Оно могло бы быть покрасивее, но свои лучшие тряпки я оставила в Мерсии.

— Очень сожалею, Кинетрит, — сказал я, пожал ей руку и почувствовал, как по спине разлилась волна боли. — Я сожалею о том, что мы сделали.

Девушка выдернула ладонь и сказала:

— Вы язычники, занимаетесь тем, к чему привыкли, похожи на зверей, диких тварей, не ведающих страха перед судом Господа. — Она ткнула в меня пальцем. — Но ты должен этого бояться, Ворон.

Мне показалось, что я увидел у нее в глазах ту же самую ненависть, которая чернела в зрачках Веохстана.

— Тогда зачем же ты спасла мне жизнь? — спросил я. — Ты могла бы убежать, бросить меня этим сучьим детям, лица которых вымазаны дерьмом.

— Могла бы, — просто ответила Кинетрит.

Она пододвинулась к краю дупла и взглянула на лес, погруженный в темноту. Я подивился, как ей удалось втащить в эту узкую щель мое тяжелое бесчувственное тело, облаченное в кольчугу.

— Я женщина, — наконец сказала Кинетрит. — Но из этого вовсе не следует, что мне чуждо понятие чести. Вы, мужчины, носите свою драгоценную честь, как плащ, отделанный мехом горностая, однако она не принадлежит вам вся целиком.

— Но ты же ненавидишь меня, Кинетрит, — произнес я.

— Ты вернулся за мной, — пожала плечами девушка, снова выглянув в щель. — Вернулся.

— Нет, — покачал головой я. — За тобой вернулся Веохстан. А я пришел за книгой.

В этот момент от деревьев отразился громкий треск. Мы затаили дыхание и какое-то время хранили полное молчание в сырой темноте дуплистого дуба, опасаясь, что это валлийцы прочесывают лес, а затем заснули.

Утром Кинетрит смешала свежий бальзам из трав, толченых листьев и глины и смазала им рану у меня на спине. Затем мы поели ягод и грибов, которые она на рассвете набрала в мой шлем.

— Тебе нужно мясо, чтобы восстановить силы, — сказала Кинетрит и забавно сморщилась, раскусив кислую ягоду. — На одном этом мужчина долго не протянет.

— Плоды, растущие на южной стороне куста, — самые сладкие, — заметил я, высыпая в рот пригоршню зеленоватых ягод. — Они получают больше солнечного света.

— Знаю, мой господин, — с издевкой промолвила Кинетрит.

Я пожал плечами, разжевывая жесткие плоды. Утро было солнечным. Наше убежище в дупле старого дуба уже не казалось мне таким надежным, когда в щель проникал дневной свет.

— Ты не забила мне на завтрак кабана? — со слабой улыбкой спросил я, подначивая девушку вместо того, чтобы благодарить ее. — Клянусь зубами Тора, я на тебе никогда не женюсь, женщина.

Но у Кинетрит сегодня утром не нашлось для меня ни одной улыбки.

— Как ты думаешь, Веохстан жив? — спросила она.

На коленях девушки лежали Евангелия, переписанные святым Иеронимом. Я подался назад, опасаясь этой книги, обложка которой была украшена драгоценными камнями, и тайн, хранившихся в ней.

— Ворон, говори правду. Выскажи все, что думаешь.

Я оторвал взгляд от священной книги, посмотрел Кинетрит в глаза, покачал головой и тихо промолвил:

— Думаю, он мертв. После всего того, что мы сделали с валлийцами, эти сучьи дети его наверняка прикончили.

Я сказал не все. Валлийцы могли взять Веохстана живым в надежде получить за него выкуп или же как гарантию от нападения мерсийцев. С другой стороны, эти типы были способны запросто замучить его до смерти. Я не хотел утешать Кинетрит ложными надеждами, поэтому постарался убедить ее в том, что Веохстана больше нет в живых. Зеленые глаза Кинетрит наполнились слезами. Когда она их закрыла, прозрачные капли потекли по ее грязным щекам.

Мы провели в дупле старого дуба еще одну ночь. Кинетрит нашла под деревом мертвого ворона. Она оторвала у него одно крыло и вплела его в мои длинные волосы. Блестящие перья сверкнули в лунном свете.

— Это придаст тебе скорости. Мы полетим обратно к моему отцу, — сказала девушка.

Я не чувствовал в себе силы идти, не говоря уж о том, чтобы лететь как птица, но все равно поблагодарил ее, а потом добавил с укором:

— Ты говоришь совсем как язычница.

Кинетрит тотчас же осенила себя крестным знамением, но оставила крыло ворона у меня в волосах. Я подумал, что ни за что не буду убирать его оттуда. Со временем оно превратится в вонючие, истлевшие останки.

Наконец мы осмелились выйти в лес, надеясь, что валлийцы отчаялись нас найти и прекратили поиски. Они уже забрали у Глума много мерсийского серебра и, наверное, вернулись в свою землю, скрылись за валом короля Оффы. Я очень ослаб, но Кинетрит заверила меня, что рана на спине заживает хорошо. Надо было учитывать, что я не валялся на соломе, а шел по пересеченной местности.

Мы направились на юг. После всего случившегося книга оставалась у меня. Я считал своим долгом выполнить обещание ярла Сигурда и передать священное сокровище в руки олдермену Эльдреду. Ведь только тогда нам будут возвращены «Змей» и «Лосиный фьорд». Я понятия не имел, что мне делать с двумя дракарами, но честь Сигурда и, возможно, моя собственная требовали доставить книгу по назначению. Только тогда я обрету внутреннюю свободу.

— Эльдред щедро расплатился бы серебром с Глумом за тебя и Веохстана? — спросил я, когда мы пробирались через густые заросли дрока и папоротника под мелким дождиком, смывавшим кровь с моей кольчуги.

Я понимал, что упоминанием о Веохстане рискую вызвать слезы Кинетрит, но мне нужно было узнать как можно больше об олдермене, встреча с которым ожидала меня. Я по-прежнему шел, перекладывая значительную часть веса тела на копье, чтобы не крутить спиной, не разрывать рану, зашитую Кинетрит.

Девушка пожала плечами и ничего не ответила.