Святые сердца

– А пока нам еще нужно обсудить немало вопросов, и давайте продолжим. Не беспокойтесь, сестра Юмилиана, община целиком и полностью доверяет вашему сужде…

Однако закончить фразу аббатиса не успевает.

Шум – ибо это и в самом деле шум, – который издает послушница, внезапно усиливается. Полное отсутствие гармонии в вое, который вдруг срывается с уст этой сладкоголосой девы, немедленно заставляет всех испугаться.

– Ааааа!

Юмилиана, не спускавшая с нее глаз, тут же все понимает. О Господи Иисусе! Могла бы выбрать окружение и поторжественнее, но с Богом не спорят… Она встает с места, но монахини сидят так плотно, что добраться до девушки не представляется возможным.

Зато послушница уже стоит посредине первого ряда, как раз в центре комнаты.

– Ааааа! – Она поднимает над головой руки, открывая две обагренные ладони, с которых, стекая по ее локтям, капает кровь. Потом, убедившись, что все видели, она хватает свои юбки и задирает их вверх, куда выше, чем это необходимо, демонстрируя длинные голые нога и ступни, тоже запачканные кровью, хотя далеко не так сильно…

Все в комнате застывают, пораженные.

Девушка принимается скакать и прыгать, точно пытаясь оторвать от пола свой вес, ее вопли переходят в непрерывный вой, как при пытках, а юбки задираются аж до бедер. Быть может, происходящее с ней и чудесно, но явно не для самой девушки. Это явно не экстаз. Скорее, паника и ужас – и истерика.

Аббатиса первая подбегает к ней.

– Что ты наделала? Послушница Серафина, что это?

Серафина оборачивается к ней и, суя свои окровавленные руки аббатисе в лицо, вопит:

– Это Он! Это Он! Она говорила мне, что Он придет!

– Кто говорил?

Теперь она машет руками в направлении сестрынаставницы, разбрызгивая мелкие капли крови над головами монахинь.

– Видите? – говорит она. – Видите, сестра Юмилиана? Я молилась, и Он пришел. Раны Христовы. Только, ой, ой, Господи Боже, почему ж так больно? Оооо! Аааа!

За ее спиной начинают вопить и другие послушницы, не только от изумления, но и от страха. Юмилиана столбенеет. Все рушится у нее внутри. Она так долго ждала. Однако экстаз не приходит и к ней. Напротив. Слишком много времени она провела в обществе ветреных молодых девиц, чтобы не распознать истерику с первого взгляда. Это не дело рук Господа. Послушница страдает иной болезнью.

Она не настолько горда, чтобы не признать этого, однако не успевает она протолкаться сквозь ряды к девушке, как происходит еще коечто. Пока та подскакивает и вертится, визжа как недорезанная свинья, какойто предмет вылетает изпод ее платья, ударяется об каменный пол и со стуком катится по нему.

Те, кто находится ближе к девушке, видят его сразу. Но лишь когда аббатиса, нагнувшись, поднимает его и показывает всем, его значение полностью доходит до собравшихся: маленький сверкающий ножик с красными потеками на лезвии, которые могут быть только кровью.

– Мой нож для трав! – раздается над общим гомоном голос Зуаны. – Этой мой нож для трав. Он исчез из аптеки несколько недель назад, когда я болела. Оо, значит, это она взяла его тогда.

После этого никто уже не может ничего сказать или сделать, потому что в комнате поднимается страшный шум. Посреди общей суматохи девушка воет и вертится, тыча ладонями в лицо всякому, кто приближается к ней, так что кровь летит во все стороны, пока наконец аббатисе, ночной сестре и еще нескольким сестрам похрабрее не удается ее повалить. Она продолжает плевать и лягаться, пока они прижимают ее к полу. Потом, столь же внезапно, она сдается, ее тело обмякает, скручивается, и она начинает походить на кучу тряпок, лежащих на полу.

– Ооо, простите меня, простите, – стонет она опять и опять. – Мне так хочется есть. Пожалуйста, пожалуйста, покормите меня. Ктонибудь, помогите мне.

По приказу аббатисы ночная сестра поднимает ее с пола и под присмотром сестрытравницы выносит из комнаты.

– Отнесите ее в госпиталь и привяжите. Возвращайтесь, когда сможете.

Выходя, Зуана видит сестру Юмилиану, которая, обхватив голову руками, падает на колени там, где стоит.

Глава сорок седьмая

В лазарете они выбирают ближайшую к двери кровать.

Клеменция вне себя от восторга.

– О, ангел явился! Ангел явился! Добро пожаловать, бедняжка. Какая она теперь маленькая. О нетнет, на эту кровать не кладите. Там все умирают.

Впрочем, ее никто не слушает. Девушка нисколько не сопротивляется, когда ее привязывают. Впечатление такое, что она израсходовала все силы и теперь почти без сознания. Ночная сестра стоит и смотрит на нее.

– Я всегда знала, что ничем хорошим это не кончится, – говорит она угрюмо. – Однако так обмануть сестру Юмилиану…

– Можешь идти, – говорит Зуана. – Я дам ей настоя, чтобы она наверняка уснула, и приду, как только освобожусь.

Ночная сестра, которая всю жизнь только и делает, что умирает от скуки, пока монастырь спит, тут же поворачивается и спешит в комнату для собраний, где разворачивается драма.

Дождавшись, пока за ней закроется дверь, Зуана наклоняется над кроватью.

– Ты отлично справилась, – шепчет она.

Девушка открывает глаза.

– Оооо, ладони так и жжет.

– Знаю. Но сейчас тебе придется лежать тихо. Позже я тебе чтонибудь принесу.

Отворяется дверь. На пороге стоит Августина с тупым лицом и бестолковыми руками.

– Меня звали?

– Да, тебе придется посидеть с послушницей. Не позволяй никому к ней приближаться и будь осторожна. Она в самом деле очень больна.

Но, едва Зуана начинает вставать, как девушка тянет ее за юбку.

– Сестра Зуана, – шепчет она так тихо, что той приходится склониться к самым ее губам, чтобы разобрать слова. – Я… я боюсь.

– Я знаю, – улыбается она. – Но все будет хорошо.

Когда она выпрямляется, ее лицо опять сурово.

Вернувшись в зал собраний, Зуана застает общину на коленях.

– Приведи нас в спокойную гавань и дай защиту от бури, которая окружает нас. Ибо, хотя мы и недостойны милости твоей, мы стараемся быть твоими верными и покорными слугами.

Уголком глаза аббатиса замечает Зуану, стоящую в дверях, и завершает молитву. Сделав всем знак встать, она садится на место.

– Дорогие мои сестры, мы и в самом деле пережили жесточайший шторм, за что я, как аббатиса, должна винить только себя. Aа, сестра Зуана. Скажите нам, пожалуйста, как девушка?

– Привязана.

– Хорошо. Вам удалось осмотреть ее?

– Весьма бегло, но достаточно, чтобы понять, что раны она себе нанесла серьезные. К тому же она страшно исхудала и изголодалась.

– Что, вероятно, лишь усугубило ее безумие. – Аббатиса на мгновение склоняет голову, словно прося помощи извне. – Однако, – голова поднимается снова, – думаю, нам всем следует помнить, что эта несчастная молодая женщина отличалась весьма… гм… необычным поведением с самого первого дня в нашем монастыре.

В четвертом ряду сестра Юмилиана сидит бледная, с опущенными глазами. Комната стихает. Она пытается встать…

– Мадонна аббатиса, я…

– Сестра Юмилиана, – мягко перебивает ее настоятельница. – Я знаю, что именно вы острее нас всех ощущаете эту боль. Ибо вы потратили на нее столько вашего времени и благословенных сил. И потому сейчас особенно важно просить у Господа ниспослать нам понимание того, что произошло с нами, а уж потом каяться в грехах. И если уж ктонибудь виновен в произошедшем, то это я, ибо я аббатиса, и ответственность на мне. Поэтому прошу вас, дорогая сестра, сядьте и отдохните.

Доброта вернее всякой взбучки заставляет Юмилиану замолчать. Еще она оставляет Чиару хозяйкой положения. Аббатиса выпрямляется, кладя ладони на львиные головы подлокотников кресла. Этот знакомый, почти успокаивающий жест хорошо известен всем. И это тоже к лучшему, ибо все сейчас нуждаются в успокоении.

– Думаю, вы все знаете, что и до печальных событий сегодняшнего дня благо общины всегда было моей главной заботой. Мы живем в бурные времена. Повсюду споры и перемены, и нет ничего удивительного в том, что общее беспокойство проникает и в эти стены, вызывая путаницу и разногласия меж нами в вопросе о том, как нам дальше строить свою монашескую жизнь. Во многих городах монахини задают себе сейчас те же самые вопросы, и многих под давлением принуждают к переменам, – вздыхает аббатиса. – В последние недели я много ночей провела в молитвах, прося у Господа совета в том, как мне исполнять мою великую задачу – печься о моем стаде. И Он сжалился над моей нуждой и пришел ко мне на помощь. Он многое помог мне понять. И возможно, главное, что Он помог мне увидеть, заключается в том, что многие тяготы, которые мы испытывали в последнее время, происходили от присутствия этой молодой женщины… – Она делает паузу. Все в комнате хранят молчание, ожидая ее слов. – Дорогие сестры, прошу вас, задумайтесь ныне о том, что Он открыл мне. С тех самых пор, как много месяцев назад послушница пришла в наш монастырь, ее ярость, непослушание, слава, которую принес нам ее голос, ее внезапно пробудившееся благочестие, болезнь, тайная исповедь с последовавшим за ней наказанием, чрезмерный пост на грани голодания, а теперь еще и эта… эта демонстрация безумия и обмана… Одним словом, ее поведение разрушило мир и покой в СантаКатерине. Хотя мы заботились о ней и сдерживали ее, как могли, – здесь надо особенно отметить старания сестры Зуаны в аптеке, сестры Бенедикты в хоре и самоотверженный труд и внимание сестры Юмилианы, – несмотря на все наши усилия, эта молодая женщина становилась не менее, а более беспокойной. Возможно, ничего удивительного в этом нет. Все стадии ее поведения, все фазы Луны, через которые она проходила – ибо между перепадами ее настроения и лунными циклами существовала некоторая связь, – имеют одну общую характеристику: они взывали о нашем внимании, точнее, требовали его – и получали. Такие симптомы совместимы с самыми острыми формами бледной немочи, способной расстроить поведение девушки ее возраста и, в самом худшем случае, стать причиной полного помешательства. До сих пор СантаКатерина была от этого милосердно избавлена. У меня были коекакие подозрения на сей счет в самое первое утро. Сестра Зуана, наверное, помнит, мы обсуждали с ней возможность того, что девушка просто больна, а не непослушна. Тогда же я написала ее отцу, чтобы узнать побольше. Его ответ успокоил меня. Но, видимо, напрасно. С тех пор все становилось только хуже, а не лучше. Хуже настолько, что мы все, в той или иной степени, оказались под влиянием ее болезни. Испытание, которое мы пережили, было послано нам в лице безумной молодой женщины, решившей посвятить свою жизнь притворству, а не благочестию.