Фараон

Клеопатра чуть было не спросила брата: неужто он не понимает, что у Арсинои имеются собственные цели и устремления? Но она чувствовала: все, что она сейчас скажет, пойдет вразрез с целями и устремлениями Цезаря. Она не была посвящена в них — точнее, больше не верила, что Цезарь делится с нею всеми своими замыслами, — и потому решила сидеть тихо. Пускай Цезарь претворяет в жизнь свой план, каким бы он ни был.

Хиртий все это время невозмутимо стоял рядом со своим командующим. Вот и Клеопатра будет подражать его неумолимости, позволив Цезарю действовать по собственному плану. Клеопатре трудно было бездействовать, но она интуитивно чувствовала, что такое поведение сейчас будет самым мудрым. Она вовсе не хотела помешать замыслам Цезаря. Ей попросту придется довериться ему — ведь у нее нет другого выбора.

— Государь, — заговорил Цезарь, впервые обратившись к юнцу столь официально. — Тебе следует отправиться к твоей армии и твоей сестре. Ты обязан восстановить контроль над событиями, принявшими столь неприятный оборот. Я не желаю зла юной царевне. Я знаю, что она сильна и своевольна. Если она откажется от своих безумных замыслов, ей не причинят никакого вреда. Ее отправят на Кипр вместе с ее младшим братом, чтобы они спокойно правили там. Ты должен сообщить ей об этом. Милосердие Цезаря известно повсюду. Она может положиться на мое слово.

— А вдруг она откажется меня слушать?

Теперь мальчишка разнервничался. Он стоял, застыв, перед римским диктатором. В лице у него не осталось ни кровинки, а живот при каждом вдохе судорожно подергивался. Клеопатра даже подумала, что Птолемея сейчас стошнит прямо Цезарю на ноги.

Цезарь встал и обнял молодого царя за плечи.

— Возьми себя в руки, — сказал он. — Я, то есть Рим, а также твоя страна и царица Клеопатра — все мы зависим от твоей силы и твоего умения вести переговоры.

— Ты хочешь сказать, что я должен покинуть дворец и пойти к ней.

— Именно так. Меня убьют, так что я не могу сделать это сам. И Клеопатра — тоже. Кто же тогда остается, государь? Нет, это — задача для царя.

Сочетание лести и перекладывания ответственности не ускользнуло от внимания Клеопатры, но она видела, что ее брат не заметил уловки Цезаря. «Если он вздумает играть в подобные игры со мной, — подумала Клеопатра, — ему придется придумать что-нибудь другое, не настолько явно бросающееся в глаза». Возможно, чем серьезнее противник, тем более сложную технику манипулирования применяет к нему Цезарь. Клеопатра на это надеялась. Во всяком случае, ему не пришлось больше расточать свои умения на Птолемея. Когда Цезарь приказал Хиртию подготовить для царя проход к александрийской армии, тот тихо заплакал.

— Ты можешь относиться ко мне как к отцу, — сказал Цезарь. — Я знаю, что ваш почтенный царь, Птолемей Авлет, умер, когда ты был совсем еще юным. Ты не имел возможности воспользоваться его мудрыми советами, но помни, что теперь у тебя есть я.

И с этими словами Цезарь, еще раз велев юному царю не впадать в уныние, вынудил его попрощаться с присутствующими. Птолемей взглянул на Клеопатру.

— Да пребудут с тобой боги, — произнесла она, подумав, что ему наверняка понадобится помощь богов, когда он наконец-то поймет, что на самом деле представляет собой его ненаглядная Арсиноя.

— Хорошо сказано, — сказал Цезарь, в последний раз похлопав юнца по спине. — Теперь ты видишь, что между вами может царить мир?

Когда Птолемей удалился, Цезарь снова вернулся в свое кресло. Клеопатра ждала, что он объяснит ей свой истинный замысел, но он ничего не сказал. Римлянин смотрел на нее, словно на какую-то новую знакомую, с которой он собрался держаться вежливо, но отстраненно.

В конце концов Клеопатра рискнула заговорить:

— Прекрасно исполненное представление, диктатор.

— Неужто ты не способна отличить театр от дипломатии, моя дорогая? — спросил Цезарь. — Хотя, полагаю, ты права: это так похоже на спектакль! Но качество представления значения не имеет — финал всегда одинаков.

— Ты не знаешь женщин моей семьи, если думаешь, что Арсиноя пойдет на переговоры с нашим братом.

— У меня богатый опыт общения с женщинами всех народностей, дорогая. Уж поверь: я знаю, как они думают.

— Я вовсе не хочу над тобой насмехаться, диктатор, но моя сестра никогда ради нашего брата не откажется ни от власти, ни от своего нового титула, ни от своих желаний.

Цезарь вздохнул.

— Клеопатра, не будь такой нудной. Когда я пожелаю, чтобы ты знала мой замысел, я тебя просвещу. А до тех пор, пожалуйста, будь лапочкой, иди присядь ко мне на колени.

— Я тебе не кошка! — возмутилась Клеопатра.

Ей вовсе не хотелось сделаться еще одной особой, исполняющей любые распоряжения Цезаря. Она знала от Аммония, осведомителя царей Египта в Риме, что диктатор соблазнил жен множества сенаторов — Габиния, Красса, Сульпиция, Брута, Помпея, и что она, Клеопатра, — не первая царица, ублажающая Цезаря в постели. Он спал с царицей Мавритании, не говоря уж о царе Вифинии — в общем, как докладывал Аммоний, со всеми, кроме своей унылой, бесплодной жены-римлянки.

— Что тебя беспокоит?

Цезарь задал этот вопрос таким тоном, словно интересовался, какая в это время года погода в Испании.

Клеопатра почувствовала, как в душе ее нарастает гнев. Наедине с нею Цезарь держался так, словно они были партнерами, равными, царицей и диктатором, совместно действующими ради общей цели. Постепенно Клеопатра уверилась в своей власти над ним; теперь же она усомнилась в этом. А вдруг ему совершенно безразлично, что она носит их ребенка? Вдруг он просто посмеется над этим, как еще над одной глупостью военного времени, и вернется в Рим, выбросив их сына из головы? По дворцу бегало несколько десятков незаконнорожденных царских детей, которых Птолемей Авлет не счел нужным признать. Но, с другой стороны, у Авлета имелось пять законных наследников.

Клеопатре необходимо как следует подумать, прежде чем раскрывать свои новости. Ей следует ждать до тех пор, пока она не убедится, что Цезарь разделяет ее представления о будущем всего мира. А до тех пор она позволит ему заниматься с нею любовью, но сердце свое будет держать свободным. Ибо именно через сердце женщины и попадают в ловушку.

— Я беспокоюсь за своего брата. В эту игру могут играть двое.

Цезарь позволил себе улыбнуться — едва заметно.

— Тогда разреши моим старым, уставшим от оружия рукам успокоить твои молодые тревоги.

Клеопатра подошла к нему. Цезарь усадил ее на колени, как мог бы усадить собственную дочь. Клеопатра положила голову ему на грудь и внимательно прислушалась к биению его сердца. И успокоилась, позволив себе расслабиться под этот размеренный ритм.

Цезарь стоял на топком, илистом берегу Нила, в красновато-лиловой грязи. Он запретил Клеопатре сопровождать его в этом чудовищном испытании. И не потому, что считал, будто она окажется не в состоянии выдержать это. Цезарь не хотел, чтобы Клеопатра оказалась связана в людской памяти со смертью юнца-царя. В конце концов, именно ей предстоит остаться на троне и править ими.

«Когда же до них дойдет?» — спросил себя Цезарь. Сколько еще раз ему придется смотреть в лицо мертвецам, прежде чем все закончится? И сколько из этих мертвых лиц будут ему знакомы? Он никогда не сдастся, как бы сильно ему иногда ни хотелось спрятать меч в ножны и уснуть надолго — так, чтобы сон его не прерывал ни клич, призывающий к битве, ни появление гонца, вваливающегося посреди ночи со сведениями о врагах, ни ползучая дизентерия, ставшая неотъемлемой частью всякой военной кампании.

Цезарь устал от этого всего. Нет, не физически. Физически он оставался все тем же. В юности он не был могуч и энергичен, а потому и впоследствии не слишком горевал об утраченной силе молодости. Цезарь обнаружил свои истинные физические резервы в среднем возрасте, и они, целые и невредимые, оставались с ним и сейчас, когда он разменял шестой десяток. Не далее как на днях он прыгнул за борт корабля, спасаясь от меча, направленного ему в живот, и проплыл две сотни ярдов до другого своего корабля — и все это в доспехе. Мало того: он метнулся в воду, по небрежности позабыв, что за пазухой у него до сих пор лежат последние депеши из Рима.