Страница 29 из 35
Через секунды Мерседес запрятался в деревья носом на дорогу, а Льюис отдавал нам приказы строгим тихим голосом.
«Идите со мной, но, ради бога, тише и не высовывайтесь. Держитесь в двадцати ярдах позади, и не выходите из укрытия, пока не подам Можете понадобиться, хотя бы как посыльные. Вот запасной ключ от машины, оставляю его здесь».
У большого дерева из тумана высовывалась семья поганок на длинных ножках в ярко-красных шапках с белыми пятнами — традиционные грибы из волшебной сказки. Рядом лежал маленький плоский камень. Когда Льюис положил под него ключ, мотор джипа замолк.
«Пошли», — и мой муж побежал между деревьев к следующему повороту дороги.
Мы последовали за ним круто вверх. Достаточно гладкий путь — глина и скалы, усыпанные сосновыми иглами, но здесь и там высовывались камни, кусты, поэтому мы шли осторожно и радовались рассвету. До следующего поворота дороги было около семидесяти футов. Льюис теперь шел медленно, иногда останавливался, даже мы его видели с трудом. Странное было освещение, жемчужно-туманно-серый свет на границе между ночью и днем размывал все очертания, делал все нереальным, как в старом фильме. Было трудно понять, подал ли нам Льюис знак, но неожиданно он исчез. Задыхаясь, я ухватилась за молодое деревце и подтянула себя к краю дороги. Пустота, но слабое движение с другой стороны говорило, что Льюис пошел к следующему витку. И приятно было обнаружить, что шум наших шагов заглушает ручей, который громко падает со скалы и теряется где-то рядом с дорогой.
Льюис остановился еще раз, но теперь, подав нам знак, не двинулся с места. Когда мы дошли до его уровня, он опустил руку и помог мне забраться вверх. Я увидела здание. Не дом, а просто прямоугольный блок без трубы и с железной крышей в месте, где дорога раздваивается, поезда могут объехать друг друга, а машинисты — отдохнуть, и, может быть, здесь склад чего-нибудь. Что бы это ни было, дорога закончилась. На расчищенной утоптанной земляной площадке, заполненной туманом и окруженной кустами, под каким-то ползучим растением, свисающим со скалы, кажется, стоял джип. Нигде ни движения, ни света. Льюис сказал мягко:
«Вот и джип, а хозяина нет. Я его видел немного выше по горе, он все еще один и явно не представляет, что за ним кто-то следит. Готов заложить последнее пенни, что он идет в ресторан — больше некуда — и идет он по железнодорожным путям. Я иду прямо за ним. Тим, посмотри на этот джип. Как ты думаешь, ты можешь его обездвижить? Умница. Сделай это, быстро осмотри здание, я не думаю, что он там что-нибудь спрятал, у него не было времени, но ты знаешь, что искать. Потом иди за нами. Нельзя потеряться, если не сходить с рельсов. Ванесса, идешь со мной».
Мы перебежали открытое пространство и пошли вдоль стены здания. Позади раздавался металлический шум, мальчик развлекался с машиной. Когда мы проходили мимо двери, Льюис дернул за ручку, дверь не поддалась.
«Это экономит время. Не то, чтобы я думал, что там что-нибудь есть, но „Ни одного неперевернутого камня“ — лозунг коммивояжеров от химической промышленности».
«Хорошенькую ты себе выбрал работу, я имею в виду пейзаж», — сказала я сухо.
«Читаешь мысли. Я молюсь всем богам, чтобы он пошел прямо в ресторан и сложил все там… Вот и рельсы, а рядом с ними тропинка. Очень удобно, терпеть не могу ходить по шпалам. Ты сможешь?»
Он уже очень бойко двигался. Вопрос, как я понимаю, был одной из тех очаровательных поклонов, которые делают женскую судьбу такой интересной. В действительности он всегда спокойно принимает как должное, что я могу и должна делать именно то, чего он от меня хочет, но иногда приятно вспомнить, что я — редкое, драгоценное и слабое создание и это прекрасно, что я способна существовать в жестоком мужском мире.
«Я за тобой пойду куда угодно, о великолепный», — сказала я героически продвигаясь по очень удобной тропинке.
Железная дорога продиралась между скалами и деревьями пугающими поворотами иногда так круто в гору, что машина бы так не проехала. Я никогда до этого такой дороги не видела. Между рельсами, которые блестели, как стальные ленты, от ежедневного употребления, была еще одна жуткая рельса с зубьями, она торчала намного выше других. Зубчатое колесо у паровоза, очевидно, хваталось за нее и держало поезд, позволяло ему кататься вверх и вниз по жутким откосам с постоянной скоростью. Деревьев становилось все меньше, а скал все больше. Было почти ничего не видно, туман волновался и хватался за сосны, а однажды мимо пролетела большая черная птица галка и сказала «Чак!»
«А где ты его видел?» — спросила я.
Он показал наверх и вперед, туда где дорога завивалась вокруг белой скалы.
«Он там просто промелькнул, шел с бешеной скоростью».
Льюис двигался очень равномерно. Когда мы дошли до того места, я почувствовала себя еще более драгоценной и слабой, но пока он заглядывал за угол, я успела восстановить дыхание. Путь был свободен, он снова позвал меня к себе, и мы потащились дальше. То есть я потащилась, мой муж был свеж, как маргаритка. Честная по отношению к себе, я подумала, что кто бы угодно устал, переживи он то, что я за одну ночь. А Льюис-то всего только проехал две тысячи километров от Вены…
Мы перемещались с огромной скоростью и почти не шумели, К счастью, у моих туфель резиновые подметки, а Льюис, хотя и не нарядился, как шпион, двигался так же тихо, как в моей спальне в Оберхаузене. А прятаться было ни к чему, потому что туман все густел. В нормальных обстоятельствах из-за этого, наверное, труднее было бы идти, но он снял с нас самую страшную нашу заботу, чтобы нас не увидела намеченная нами жертва. А потерять дорогу мы не могли, хотя видимость упала до десяти — двадцати пяти ярдов — железная дорога нас вела к туманным вершинам горы уверенно, как колонна огня. Только не так прямо. Мы шли вдоль рельсов, и пришлось ужасно петлять — они все-таки выбирали легкие пути, как дорога, вьющаяся по крутым склонам. Будь видно хоть что-нибудь, можно было бы срезать все извивы, но мы не знали местности, боялись куда-нибудь забрести и деваться было некуда. Одно утешение — если Шандор Балог не знал дорогу как свои пять пальцев, ему приходилось делать то же самое. Почти наверняка мы идем за ним по пятам, а Тимоти сможет пройти точно за нами.
Льюис сказал: «Интересно, когда пойдет первый поезд». «Я знаю. Первый — в семь. Нам сказал портье, а в холле отеля висело что-то вроде расписания, и мы на него смотрели — думали, что, если пробудем здесь несколько дней, можно совершить путешествие, — и я добавила угрюмо: — Правда смешно, что кто-то может заявиться сюда ради удовольствия?»
Он усмехнулся: «Не знаешь, где найдешь, где потеряешь».
Вдруг он быстро схватил меня за руку, и мы замерли. Впереди туман поредел, отлетел куда-то в сторону, и мы увидели длинный открытый путь — бледные скалы, к которым в неожиданных и неправдоподобных местах прижимались убогие карликовые кусты, жесткая густая трава, редкие изломанные деревья. Но я смотрела на Льюиса. Последнюю фразу он сказал вроде шутя, иронично, но ведь это — правда! Эта ночь полна ужаса, облегчения, радости, охотничьего азарта, а еще я спать хочу, и очень здорово и приятно, что Льюис рядом. Я брожу вроде как во сне и больше ничего не боюсь, ничего плохого не случится, когда он со мной. А у него — свое. Дело не в том, что он мужчина и, в отличие от меня, не устал и не боится, и не в том, что он заканчивает рабочее задание. Он явно получает от всего этого удовольствие.
«Льюис, — сказала я обвинительно, — по-моему, ты хочешь, чтобы случилось что-нибудь ужасное».
«Что ты, конечно, нет, — ответил он легкомысленно и наверняка соврал. — Физиономия болит?»
«Лицо? Да, наверное. — Я потрогала щеку и почувствовала, что мой рот плохо шевелится. — Я была очень занята и забыла, но выгляжу, надо полагать, ужасно, да?»
«Нет, с этой стороны очень красиво. Туман разошелся очень вовремя. Видишь, впереди тоннель, вон, похож на пещеру и неизвестно, насколько длинный. Бели бы мы видели чуть подальше, можно было бы пройти сверху, как-то не…»