Похоть

Бледные мешки грудей лежат на ее грудной клетке, прежде ими пользовались лишь один ребенок да один мужчина. Да, дома мужчина вновь и вновь выпекает свой ненасытный насущный хлеб. Грудь можно и прооперировать, если она за едой будет свисать на стол. Грудь создана для ребенка, для мужа и для ребенка в муже. Ее владелица по-прежнему барахтается в луже, впитываемой досками. От холода она стучит костями и суставами. Михаэль кусает ее, забираясь все глубже. Он кусает волосы на лобке, оттягивает и крутит соски. Вот-вот данные ему богом дары поднимутся в нем и возжелают быть вновь извергнутыми наружу. Вперед, к оружию, воткнуть в нее член поглубже, или стоит подождать? Он видит белки ее глаз, одновременно слышны ее протяжные громкие стоны.

Неожиданно молодой человек пугается той самоотверженности, с которой он расходует себя, не растрачивая полностью. Он постоянно выходит из женщины, чтобы потом снова устроить своего вольного птенчика в ее клетке. Он лижет Герти во всех местах, водит по лицу языком, еще сохранившим вкус мочи. Женщина пытается удержать его язык, сжимая зубы. Это больно, и одновременно это язык, понятный любому животному. По-прежнему держа ее за волосы, он поднимает ее голову, потом вновь резко опускает затылком на пол, с которого он ее поднял. Она раскрывает рот, и пенис Михаэля основательно прочесывает ее внутри. Глаза ее закрыты. Сильными толчками коленей он заставляет женщину распахнуть бедра. К сожалению, на этот раз переживание лишено новизны, ведь один раз он уже все это проделал. Вот вы и снова в собственной шкуре, и вожделение ваше все то же! Оно представляет собой бесконечную цепь повторений, которые с каждым разом нравятся нам все меньше, потому что электронные средства массовой информации и электронная музыка приучили нас к тому, что каждый день нам прямо на дом доставляют что-нибудь новенькое. Михаэль широко распахивает Герти, словно хочет прибить ее к кресту, хотя, собственно, он намеревался вскоре повесить ее в шкаф, где уже висит другая редко надеваемая одежда. Он смотрит в ее скважину, теперь ему уже известно все содержимое. Когда она пытается отвернуться, потому что не выдерживает испытующих взглядов, сопровождаемых щиплющими, загребающими руками, он отвешивает ей пару оплеух. Ему хочется и позволено рассматривать и делать все. Очень многих подробностей не видно, и, если доведется встретиться еще разок, нужно будет позаботиться о хорошем освещении, прихватив карманный фонарик, прежде чем, просветленному, появляться из темной ночи в ремонтной мастерской ее тела. Пусть женщина научится сносить взгляды господина, направленные на ее половые органы, прежде чем успеет привязаться к его члену, ведь на него и так не мало всего завязано.

Из кормушки падает сено и немного согревает ее. Мастер справился с делом, женская рана распухла. Михаэль дергает свой инструмент — дает понять, что намерен вновь вернуться в свое очищенное тело. Для этой женщины он уже стал подиумом, с высоты которого она будет говорить о своем желании и о его желанном торсе. Таким вот образом он станет средоточием в хорошо обставленной комнате, хотя его и не сфотографировали в нижнем белье и не поместили в рамочку. Молодой человек сотворил все это великолепие, справился с ним, с белой трепещущей горой плоти, простирающейся перед ним, которой он, словно теплое вечернее солнышко, разрисовал лицо румянцем. Он взял эту женщину в аренду и, с ее точки зрения, может в любой момент, когда захочет, забраться ей под платье в самые заветные складочки.

Герти покрывает Михаэля пушистыми, теплыми, как шерсть, поцелуями. Скоро она вернется в свой дом и к своему самцу, у которого тоже есть свои достоинства. Нас постоянно тянет бередить старые раны и срывать подарочную упаковку, под которой мы укрыли что-то давно знакомое, воображая, что там прячется нечто новое. И наше нисходящее созвездие ничему нас не учит.

9

Женщина, совершившая побег, вновь возвращается в домашний уют, сопровождаемая чужим автомобилем. Ее возвращают в домашнее кино. В домашний уют у плиты, колющий другим глаза. На подбородке у нее запеклась нитка слюны, вот первое, что замечает муж. Молодой человек тревожится за нее, потому что он ненадолго заглянул в ее самую дальнюю даль и влажными руками коснулся ее лица. Правда, сейчас не то время, чтобы лежать на солнце и громко выставлять напоказ свое тело. Неожиданно вновь начинает идти снег. Позвонил ли господин директор в свою страховую компанию, чтобы его жена не поменяла мужа на какого-нибудь гражданина помоложе? В прежние времена он частенько приезжал домой прямиком из борделя, где проводил время в напряженной неге, где его мыли, стригли и укладывали. Да, в борделе окружного города он надежно пристраивал тяжелую ладью своего члена. Но все это в прошлом. Сегодня ему приходится развлекать только собственную жену, развлекать своими клыками, парой тестикул и задницей, ведь именно эти предметы участвуют в домашней игре, когда их дитя не бодрствует. Этот человек тяжеловесен, даже когда он бросает в зеркало отражение своего нового галстука. Он взрывается в толпе своих подчиненных, словно громкий вопль, и они прикидываются недоумками и поэтому-то всегда плетутся в хвосте.

Когда мы возвращаемся, дом уже укутан плотно прилегающей тишиной ночи. Лишь в одной комнате горит заботливый свет для услаждения дражайшего дитятки. Ребенка от уроков тошнит в постель. В комнате ребенка директор отваживается гневно высказаться обо всем. Ему здесь неуютно, его раздражает шум воды в сливе. Он едва не взорвался от переполняющих его соков, когда вновь обнаружил дома пустую бутылку из-под белого вина самого дешевого сорта. Не лучше ли ей пить минералку и проявлять к ребенку любовь и заботу? Он запретил ей бреющий полет пьянства, однако она по-прежнему резво накачивает себя вином. Неужели домашнее животное позволило обиходить себя кому-то другому, кроме своего домашнего буйвола? Он опускает свои губы на ребенка так тихо, что не может вытянуть из сына ни слова. Ребенок спит. Не прилагая никаких усилий, ребенок способен объяснить, зачем директор живет на этом свете. Ребенок с открытым ртом покоится в сундуке своей спальни, комната намного больше, чем детям бедных крестьян вообще доводилось увидеть, когда они болеют. У какого ребенка в этой стране есть комната, где бы помещалось все его тело? И где он может рассматривать плюшевых мишек, фотографии спортсменов и поп-звезд? Ребенка под предлогом родительских сексуальных воплей уложили в тихое место. Однако он достаточно смышлен, чтобы приникнуть к замочной скважине и подвывать самому, когда там вовсю орудует отцовский посох, от созерцания которого ширинка у дитяти покрывается влагой. Воют они во всю мочь.

Сын, обретший дар ясновидения, выныривает из самых темных углов, поскольку его родители не знают удержу, развивая и укрепляя свои тела: они еще верят в физический труд! Христианское общество, которое их однажды соединило, выдало им свое благословение на удовольствие подобного рода. Отцу позволено бесконечно потреблять мать, забираться в ее дырки под покровами унижения, чтобы она совсем перестала опасаться за свои тайны.

Те, кто далеко от нас, лежат в своих постелях, невостребованные, чтобы до завтра как следует выспаться. Они слишком устали, чтобы быть призванными страшным Богом на вершины времени к их любимейшим существам, которые умирают слишком рано. Завтра они торопливо проглотят завтрак и сядут в автобус, чтобы отправиться по своим мелким делам, а их самые маленькие дела, их дети, сидят рядом, потому что ходят в школу. Директор бумажной фабрики шагает к краю крайне большого помоста для хора. А те работники, кто ожидает пенсии от фирмы, прилежно стоят за его спиной. Подвластные ему еще не стали животными, однако живут уже как скоты. Так говорит их начальник своей жене. Их не распаляют жены-толстухи, и в них не горит то, что мы, господа, называем жаром чувства. Разве может кто-нибудь предположить, что после святой мессы директор стягивает со своей жены трусики и окунает в нее сначала один, а потом два пальца, проверяя, дошла ли ей вода до горлышка. Интересно, что происходит в глубине у других женщин? И не хочется ли им тоже прижаться к хозяину?