Страница 4 из 12
Комманданте.Могу ли я из этого заключить, что так проявляется энергия, которая будто бы крайне необходима творческой личности в жизни? Ведь говорят же: искусство неотделимо от жизни, они вроде дуэта.
Клара.Моя энергия, без которой я не стала бы немецкой пианисткой — в изначальных яростных диссонансах детства!
Комманданте.Это также печать творческой натуры, на ней лежит тень страдания. Вот я, как ни верти, великий писатель, и из моих бездн вырывается дикая страсть, не поддающаяся обузданию. Из тех же бездн — правда, гораздо реже — пробивается человеческое чувство сострадания, но по своей мощи оно не идет ни в какое сравнение с инстинктом. Во мне больше дьявола, чем в вашем Роберте.
Клара.Нет, в Роберте больше. Сначала свет жизни у меня отнимал отец, теперь над ней тяготеет проблема партнерства. Просто человек бежит от этих превратностей, как от чумы, художник же ищет их, чтобы они оставили свою печать на его творении. Это называют глубиной произведения. В женском творчестве это размывается. С рождением детей глубина исчезает. (Она задумчиво смотрит куда-то вдаль, ослабляет объятия, ребенок вырывается, бежит к Комманданте и прижимается к нему. Тот хрипит и принимает лекарство из рук Аэли. Она знаками призывает девочку плотнее прижаться к Комманданте и показывает, как. Он, тяжело дыша, трется о Марию. Луиза бросает на них ревнивые взгляды и впивается зубами в цветущую ветку алтея, до этого момента она сидела в сторонке и обжиралась икрой.)
Аэли.Луиза Баккара от ярости уже принялась за цветы.
Луиза (пытается приблизиться к Комманданте, но Аэли встает у нее на пути).Страсть этой ночи бросает нас в объятия друг другу, Комманданте!
Аэли.Сейчас полдень. (Д'Аннунцио и девочка стонут. Ее мать, Клара, в изящной позе стоит у окна и смотрит — ну, прямо-таки Миньона — в неведомую даль, помавая руками. Она не видит, что вытворяет ее дочь.)
Клара.О, Германия! Германия! Какие дали разделяют нас, моя отчизна. Зато сейчас я поведаю кое-что из моей богатой событиями жизни.
Луиза (корчась от злобы и ревности).Еще не поздно унести ноги, пока не начала расплетаться германская судьба. Судьбы немецких творцов и творчих страшно тягомотное дело. (Д'Аннунцио делает знак Аэли, чтобы та отвлекла внимание Клары от дочери, с которой он лижется. Аэли мгновенно соображает, идет к окну и полупритворным-полуискренним жестом солидарности кладет руку Кларе на плечо и слегка прижимает ее к себе.)
Клара (горестно, почти плача, напыщенно).Эта ужасная чужбина будоражит все мое существо! О, природа! Каждая ночь поистине чревата чудесами. Вечные силы гармонии правят меж землею и звездами. (Аэли утешительно, но с легким сердцем похлопывает ее по спине и за ее же спиной поглядывает на Луизу и театрально вращает глазами, давая понять, насколько Клара действует ей на нервы. Луиза жестами выражает полное согласие.)О, природа. Величайшие из страхов мужчины — страх перед природой и страх перед женщиной. Но еще страшнее для него собственное тело. (Блеющий смешок Комманданте, который прижимается к девочке и трется об нее, не замечаемый Кларой. Аэли за ее спиной пожимает плечами, продолжая гримасами разговаривать с Луизой.)Ландшафты жуткого страха в отмерших головах мужчин. Черный день природы, только его и видит мужчина, воплощая в своем творчестве. Старые бюргерские бредни о голове как вместилище гения. (Теперь она говорит с неподдельным чувством.)Пустая блажь! Мания величия! Темный лабиринт! Тяжкий груз головы, который надо тащить и тащить. Нескончаемый безумный поиск чего-то небывалого, еще не изреченного, не написанного, не озвученного. Не-по-вто-ри-мость! (Ее подташнивает, она прерывается. Аэли рассеяно гладит ее по голове.)И они уже не могут говорить ни о чем ином, все твердят свое и твердят… Неутолимая жажда уникальности… высвобождает энергию, и машина искусства крутится, крутится, крутится…
Аэли.Успокойтесь, милая! Рано или поздно это должно случиться, вы же его знаете. К тому же (переходя на шепот)…он и так вряд ли дееспособен. Мы поддерживаем в нем иллюзию уже не один месяц… есть определенные трюки…
Клара (кричит).Трюки!
Аэли.Да не кричите вы так!
Клара (с горечью).Трюки.
Аэли.Ну да. Или называйте, как вам понравится. После чая загляните ко мне в спальню, я охотно подскажу вам, как…
Клара (не услышав сказанного, поспешно перебивает).Это мания самореализации. За нее расплачивается женщина. (Почти в изнеможении.)Расплачивается жена художника. А если она и сама занимается искусством, творчество мужа действует на нее, как проказа, она живет, теряя отгнившие части тела одну за другой.
Аэли.Вы хоть на миг прислушайтесь ко мне! Я же хочу помочь вам! Ведь вам нужны деньги.
Клара.Музыкант и музыкантша. В их жилах уже одна кровь, они живут друг в друге, их не разорвать! Они либо идут рука об руку навстречу утренней заре, либо, впившись друг в друга, падают в яму. Но при этом женщина, как правило, уже усохший корень, а мужчина — еще в полном соку.
Мария (громко кричит, теребя Комманданте, который гладит и успокаивает ее).Хочу малинового сока! И мороженого… и чтобы сверху ломтики дыни… как вчера за ужином. (Комманданте что-то бормоча, увещевает ее, Клара по-прежнему не замечает их.)
Аэли (Кларе, не без симпатии, но и забавы ради).Прилягте, ma chère! Вам надо отдохнуть!
Клара.Нет. Я должна рассказать вам об этом, мадемуазель Мазойе! Я должна отмежеваться от бездушных фортепьянных машин по имени Лист и Тальберг.
Аэли.Вы устали, госпожа Шуман.
Клара.Прежде я расскажу вам о своем отце, который наложил неизгладимый… (Крики из разных углов комнаты:«Нет! Ни слова про папу! Сколько можно! Не надо! Пожалуйста!» и т. д. Клара не обращает внимания, патетически)Мой отец был экспортером роялей. Все было заставлено этими мертвыми инструментами. Проходу нет. Да еще эти чурбаны в манишках день-деньской барабанят по клавишам! Безумцы с манией величия! Провинциальные бренчалы! А временами проклевывался какой-нибудь вундеркинд, скороспелое яблочко, как говорят в нашей среде. Но это случалось редко. Уверяю вас, Аэли, гений заглушает и душит вокруг себя все, что тяготеет к самостоятельному творчеству. Вокруг меня сжималось кольцо, причем в любое время дня: я чувствовала, как меня обложили со всех сторон этюды Шопена, бравурные пьесы Листа и слава Моцарта с явными признаками переоценки. Только в пять лет я научилась говорить, зато слух был острее отточенной бритвы. Отец сам писал мой дневник, в то время как бренчалы всех возрастов запускали лапы мне под юбчонку. Я и пикнуть не смела. А вокруг лежала страна, беспрерывно изрыгающая немецкие таланты, и сама такая немецкая.
Аэли (утешительно).Так плохо уже не будет.
Клара.Как бы не так! Будет еще хуже! Я настаиваю на исключительности своей судьбы и не сетую на тяготы юности как всякая творческая натура, имеющая такую привилегию.
Аэли.Подумать страшно! Quel horreur!
Комманданте (из глубины сцены, устало, продолжая гладить девочку).Непроницаемая, глухая плоть, пожизненная темница человека. Как трудно пронзить ее взглядом! Но я вижу душу этой малютки, вот она! Она открывается мне с поистине музыкальной экспрессией! Беспредельная нежность и сила ощущений. Я чувствую, она любит меня, а не только мое тело.
Клара.Из меня постоянно выжимали лишь изощренную механическую способность давить на клавиши в безупречной последовательности. Это под силу каждому, кто упражняется. Кто больше усердствует, тот и преуспевает.
(К этому моменту в гостиную, шаркая ногами, входит княгиня Монтеневозо, супруга Комманданте, она обводит мизансцену подозрительным взглядом.)