Однокурсники

Впрочем, как выразились бы некоторые представители нашего курса, известные своей суровостью: не стало ли все происходящее определенным уроком для всех нас — как для жертв, так и для тех, кто выжил? Будет ли жизнь потом, на вершине успеха, легче той, которая протекала в добровольных пыточных камерах Гарварда?

А самые ранимые и впечатлительные понимали, что выживать придется еще три года.

Из дневника Эндрю Элиота

1 октября 1955 года

В августе, когда мы собрались все вместе в родовом гнезде нашей семьи в штате Мэн — где большую часть времени я занимался тем, что знакомился со своей новой мачехой и ее детьми, — отец и я дружески побеседовали на берегу озера, как и положено раз в году. Во-первых, он поздравил меня с тем, что я хоть и со скрипом, но сдал экзамены по всем предметам. Честно говоря, перспектива того, что сын в течение четырех лет будет находиться в стенах учебного заведения, чрезвычайно радовала его.

Затем в воспитательных целях он сообщил мне, что, по его мнению, я не должен страдать из-за того, что имел несчастье родиться богатым. Главная мысль отцовской речи заключалась в том, что он, конечно, и дальше будет с удовольствием оплачивать мою учебу и проживание в кампусе, но выдачу денег на карманные расходы собирается прекратить — для моего же блага.

И поэтому, если мне захочется — а он очень надеется, что захочется, — записаться в один из клубов, сходить на стадион поболеть за сборную команду Гарварда, пригласить какую-нибудь подходящую юную даму в кафе «Локе-обер» [19]и так далее, я должен буду самостоятельно поискать доходное занятие. Все это, конечно же, научит меня по-эмерсоновски [20]«поверить в собственные силы». Я очень вежливо его поблагодарил.

Приехав в Кембридж до начала занятий на втором курсе, я сразу же пошел в студенческий центр занятости, где выяснил, что самые прибыльные места уже разобрали студенты-стипендиаты — им, конечно же, «бабки» были гораздо нужнее, чем мне. Таким образом, я лишился возможности приобрести поучительный опыт мытья грязной посуды и раскладывания картофельного пюре по тарелкам.

И вот, когда мне уже ничего не светило, во внутреннем дворике «Элиота» я случайно встретил мистера Финли. Услышав рассказ о причине моего раннего появления в университете, он одобрил отцовское стремление привить сыну прекрасные американские ценности. Как ни странно, он тут же повел меня прямо в библиотеку «Элиот-хауса» — словно у него не было других дел — и там уговорил Неда Девлина, заведующего библиотекой, взять меня на работу помощником библиотекаря.

В общем, я славно устроился. Три раза в неделю за семьдесят пять центов в час я должен просто сидеть за столом в читальном зале, с семи вечера до двенадцати ночи, и наблюдать за тем, как ребята читают книжки.

Между прочим, глава колледжа профессор Финли, скорее всего, знал, что делает, ибо работа эта совершенно необременительна и мне ничего не останется делать, кроме как самому читать книги.

Лишь изредка кто-нибудь из читателей просит меня выдать какую-нибудь книгу, а так я сижу, почти не отрываясь от чтения, — и только если в зале кто-то начнет слишком громко разговаривать, мне приходится просить их, чтобы они заткнулись.

Но вчерашний вечер не был похож на все предыдущие. Ибо в библиотеке «Элиот-хауса» и в самом деле произошло кое-что необычное.

Примерно часов в девять я поднял глаза, чтобы просто оглядеть помещение. В зале находилось еще довольно много читающих преппи: все одетые как обычно — в рубашки с пуговицами на концах воротничков и в хлопчатобумажные слаксы.

Но за одним из столов в дальнем углу сидел какой-то парень атлетического телосложения, на плечах которого я увидел нечто странное. Это же мой пиджак, подумалось мне. Точнее, мой бывший пиджак. В принципе, я мог бы его и не узнать, но данный экземпляр — из твида, с обтянутыми кожей пуговицами — мои предки привезли мне из Лондона, купив в «Хэрродсе». Такие не встретишь на каждом шагу.

Но не это меня удивило. В конце концов, я ведь сам еще весной продал свой пиджак одному известному скупщику подержанных вещей по имени Джо Кизер. Он человек для Гарварда просто незаменимый: когда моим дружкам не хватает денег на предметы первой необходимости, будь то тачка, выпивка или клубные взносы, они обычно загоняют свои модные тряпки старине Джо.

Но я не знаком ни с кем из парней, кто бы покупалу него вещи. Этот читатель показался мне немного подозрительным. Словом, поскольку я был при исполнении служебных обязанностей, мне предстояло решить эту проблему. Возможно, и очень даже похоже на то, что в библиотеку проник лазутчик, замаскировавшийся под преппи.

Парень был приятной наружности — темноволосый и симпатичный. Но пожалуй, чересчур опрятный. Я имею в виду, хотя в читальном зале было душновато, он не только не снял пиджак, но и воротник на рубашке у него был застегнут наглухо — это сразу бросалось в глаза. А еще он, казалось, зубрил что-то изо всех сил. Сидит, зарывшись с головой в книгу, и только время от времени заглядывает в словарь.

Конечно, это не запрещено законом. Однако, насколько мне известно, в «Элиот-хаусе» никто себя так не ведет. Поэтому я решил присмотреть за этим возможным нарушителем.

Обычно в одиннадцать сорок пять я начинаю гасить свет, давая посетителям понять, что библиотека закрывается. Но вчера к этому времени читальный зал уже опустел — если не считать незнакомца в моем бывшем пиджаке. У меня появилась возможность раскрыть его тайну.

Я как бы между прочим подошел к его столу и, указав на большую лампу в центре зала, спросил, не возражает ли он, если я ее выключу. Вздрогнув от неожиданности, он поднял на меня глаза и сказал немного извиняющимся тоном, мол, не смотрел на часы и не знал, что библиотека уже закрывается.

Когда в ответ на это я пояснил, что согласно правилам колледжа у него есть еще официальные четырнадцать минут, парень понял мой намек. Он встал и спросил, как я догадался, что он не из «Элиота». Что-то не так с его лицом?

Я откровенно сказал ему, мол, не с лицом, а всего лишь с пиджаком.

Это озадачило незнакомца. Поскольку он принялся было рассматривать свою одежду, я объяснил ему, что пиджак, который на нем, — моя бывшая собственность. И тут же, спохватившись, что ляпнул бестактность, заверил парнишку, мол, он может пользоваться библиотекой в любое время, когда я на месте.

Ведь он же студент Гарварда, не так ли?

Да. Оказалось, он второкурсник, но живет вне территории кампуса. Его зовут Тед Ламброс.

*****

17 октября в «Элиот-хаусе» произошел небольшой бунт. А именно выступление против классической музыки. Точнее, демонстрация против Дэнни Росси. А чтобы быть совсем точным, агрессивные действия на самом деле были направлены не на молодого человека, а на его рояль.

Все началось с того, что парочка тусовщиков чуть ли не в дневное время устроила у себя вечеринку с коктейлем. В обычные дни Дэнни занимался на инструменте в Пейн-холле. Но перед экзаменами или зачетами он играл на стареньком рояле в своей комнате.

В тот день, когда он без устали играл у себя наверху, кому-то из радушных хозяев коктейль-пати показалось, будто под музыку Шопена не очень-то хорошо надираться в хлам. Это же вопрос вкуса. А для «Элиот-хауса» вкус превыше всего. Вот почему было решено, что Росси должен умолкнуть.

Вначале они пустили в ход дипломатические средства. Отправили на переговоры Дики Ньюола, чтобы тот вежливо постучался в дверь комнаты Росси и почтительно предложил Дэнни «прекратить бренчать и пачкать им мозги».

Пианист ответил, что правила проживания в общежитии позволяют ему играть в дневное время, поэтому он имеет на это полное право. На это Ньюол сказал, что плевать он хотел на эти правила с высокой колокольни, ибо Росси своей музыкой мешает вести очень серьезную беседу. После чего Дэнни попросил его уйти. Что тот и сделал.

19

Кафе «Локе-обер» — ресторан немецкой кухни в Бостоне. Излюбленное место встреч деловых людей.

20

Эмерсон Ралф Уолдо (1803–1882) — мыслитель, поэт и эссеист. К концу жизни был признан величайшим философом Америки XIX века и получил прозвище «конкордский мудрец» (по городу близ Бостона, где он жил).