Однокурсники

Но никому из тех, кто пришел на концерт, не дано было понять, что ощущает в эту минуту сам исполнитель, готовящийся предстать перед судом взыскательной публики. Дэнни стоял за кулисами и с все возрастающим волнением и страхом наблюдал за тем, как новые и новые лица появляются в зале. Здесь присутствовали не только его преподаватели и профессора, он также узнал весьма уважаемых людей из знаменитых консерваторий города. О боже, даже Джон Финли пришел.

Все эти несколько недель, пока шла подготовка к концерту, репетиции с оркестром проходили в приподнятом настроении. Дэнни с нетерпением и даже с некоторой маниакальной радостью ожидал этого грандиозного события — когда ему представится возможность продемонстрировать свой талант пианиста перед залом, вмещающим более тысячи человек, перед всеми этими важными персонами. Он вдруг стал чувствовать себя великаном.

Но так было до вчерашнего вечера. Ибо накануне события, которое должно было превратиться в его коронацию на гарвардской сцене, Дэнни не мог уснуть. Метался. Ворочался. Представлял себе самое худшее. И стонал, словно это худшее должно случиться неизбежно.

Наверняка я стану посмешищем, думал он. Обязательно упаду в обморок, выйдя на сцену. Или просто споткнусь и упаду. Или вступлю слишком рано. Или слишком поздно. Или вообще забуду, что играть. Все повеселятся от души. И не только дамочки из округа Ориндж, но и целая тысяча известнейших во всем мире, уважаемых людей. Какое несчастье. И вообще, зачем я только сунулся на этот чертов конкурс?

Он потрогал у себя лоб. Горячий и влажный. Может, я заболел, подумал он. У него затеплилась надежда. Может, придется отменить выступление. О, прошу Тебя, Господи, пускай у меня будет грипп. Или даже что-нибудь посерьезнее.

К своему великому огорчению, наутро он чувствовал себя вполне здоровым. А это значило, что вечером ему не миновать встречи с гильотиной в театре «Сандерс».

Он одиноко стоял за сценой, желая оказаться где-нибудь совсем в другом месте.

Дон Лоуэнштайн, дирижер сегодняшнего концерта, подошел к нему, чтобы поинтересоваться, готов ли он к выступлению. Дэнни хотел сказать «нет». Но непроизвольно, сам того не желая, кивнул.

Он набрал в грудь воздуха, сказал про себя: «Вот дьявол» — и вышел на сцену, не отрывая глаз от пола. Перед тем как сесть за рояль, он слегка поклонился публике — в знак признательности за вежливые аплодисменты. К счастью, огни прожекторов ослепили его и он не видел лиц в зале.

А затем случилось нечто необъяснимое.

Едва он оказался за роялем, его страх преобразовался в новое чувство. Это было возбуждение. Он сгорал от желания творить музыку.

Он подал знак Дону, что готов.

С первым взмахом дирижерской палочки Дэнни впал в странное гипнотическое состояние. Ему снился сон, будто он играет безупречно. Так хорошо в своей жизни он еще никогда не играл.

Крики «браво!» летели к нему из всех уголков большого зала. И аплодисменты звучали без всякого «диминуэндо».

Все, что творилось вокруг Дэнни после выступления, напомнило Джейсону чествование победителя финальной встречи на звание чемпиона какого-нибудь кубка по теннису. Поклонники разве что не подбрасывали героя в воздух и не носили на руках вокруг театра. Вся элита музыкальной общественности Кембриджа выстроилась в очередь, чтобы обнять его или просто пожать руку.

И все же, когда Дэнни заметил Джейсона, он высвободился из объятий и поспешил к краю сцены, чтобы с ним поздороваться.

— Ты был бесподобен, — тепло поприветствовал его Джейсон. — Так приятно было получить от тебя билеты на концерт. Кстати, позволь представить тебе мою подругу, мисс Энни Рассел, выпуск тысяча девятьсот пятьдесят седьмого года.

— Привет, — улыбнулся Дэнни. — Ты учишься в Клиффе?

— Да, — ответила она, светясь от радости, — И я, наверное, повторю то, что до меня уже сказал миллион человек: сегодня вечером ты был просто изумителен.

— Спасибо, — поблагодарил Дэнни.

И тут же добавил извиняющимся тоном:

— Знаете, ребята, мне очень жаль, но я должен идти — осталось еще несколько профессоров, с которыми надо бы обменяться рукопожатиями. Давайте как-нибудь встретимся и сходим куда-нибудь, посидим, а, Джейсон? Рад был познакомиться, Энни.

Он махнул рукой на прощание и был таков.

На другой день Джейсон, вдохновленный тем, что Энни накануне весь вечер была весела, позвонил ей снова, чтобы пригласить ее на футбольный матч, который состоится в следующую субботу.

— Извини, мне очень жаль, — ответила она, — но я еду в штат Коннектикут.

— О, у тебя свидание в Йеле?

— Нет. Дэнни будет играть с Хартфордским симфоническим оркестром.

«Проклятье, — подумал Джейсон, вешая трубку. — Все надежды рухнули. Вот тебе урок на будущее: никогда не помогай сокурсникам в Гарварде, даже если это всего лишь тест «наступи на скамейку»».

*****

24 апреля 1955 года, во вторник, воздух в Кембридже был все еще по-зимнему свеж. Однако, судя по официальной статистике, приведенной администрацией университета, можно было предположить, что в метафорическом смысле лучи солнечного света уже ворвались в жизнь 71,6 процента первокурсников трехсот двадцать второго выпуска Гарварда. Этому большинству было отчего ликовать: они определились с выбором коттеджа и их просьбу удовлетворили.

Для троицы из крыла Джи-21 никаких неожиданностей не было, ведь еще месяц назад им было явление необычного архангела, принесшего благую весть об их поступлении. Однако молодые люди были приятно удивлены, узнав, что их определили в номер с великолепным видом на набережную реки. Не многим второкурсникам перепадало такое отменное жилье.

Кроме того, не все второкурсники получали привилегию жить в отдельном номере. Но Джейсон Гилберт удостоился такого права (за вышеупомянутые заслуги). Его одноместное жилище находилось во внутреннем дворе «Элиота», как раз напротив того здания, где поселились три его друга-аристократа.

Он поделился этой отличной новостью с отцом, с которым регулярно разговаривал по телефону — раз в неделю.

— Потрясающе, сынок. Господи, даже те, кто просто слышал о Гарварде, знают, что в «Элиот-хаусе» собраны сливки общества.

— Вообще-то здесь все считаются сливками общества, папа, — шутливо заметил Джейсон.

— Да, разумеется. Но Элиот — это creme de la creme [17], Джейсон. Мы с твоей матерью очень тобой гордимся. И всегда будем гордиться. Кстати, а ты делал те новые упражнения для отработки ударов слева?

— Да, папа. Конечно.

— Я читал в «Мире тенниса», что все большие шишки набирают в весе, пока разъезжают с турнира на турнир, все равно как боксеры за ночь.

— Наверное, — сказал Джейсон, — но вообще-то у меня совершенно нет времени. Очень много приходится заниматься.

— Конечно, сынок. Если что-то идет в ущерб учебе, то лучше не надо. Ладно, жду звонка через неделю.

— Пока, пап. Маму поцелуй.

Что же касается Дэнни Росси, то он был вне себя от возмущения. Как же так, ведь он просил в своем заявлении, чтобы его определили в «Адамс-хаус», поскольку именно здесь в основном живут музыканты и литераторы. Тут только кликни, и народу сбежится на целый камерный оркестр.

Он был уверен, что его возьмут в «Адамс», поэтому особенно не ломал себе голову над тем, какие «хаусы» указывать на втором и третьем месте в перечне своих предпочтений. Просто вписал небрежно первые пришедшие на ум названия — «Данстер» и «Элиот».

И вот его направили в «Элиот» — куда он хотел меньше всего.

Как они могли с ним так поступить — с ним, кто уже отличился в университете, добился такого признания среди публики? Неужели в «Адамс-хаусе» не поняли, кому они отказали, ведь им не придется впоследствии с гордостью рассказывать всем, что здесь у них проживал сам Дэнни Росси?

Более того, ему совсем не нравилась перспектива торчать целых три года в этом «Элиоте» с кучкой самодовольных преппи.

17

Сливки из сливок (фр.).