Японский гербарий

Зигни стояла возле окна гостиной и ждала, когда Кен войдет. По выражению его лица она поймет все — насколько серьезно он увлечен и вовлечен в другую жизнь.

Его шаги становились все отчетливее, сердце Зигни билось почти в такт шагам.

Кен замер на пороге. Она уловила мгновенную радость в глазах мужа, которая тут же сменилась изумлением. Как будто он спрашивал себя: почему Зигни здесь? Словно он собирался увидеть — снова? — у окна гостиной другую. Зигни поймала себя на мысли, что скорее всего предмет его страсти ниже ростом, чем она. Поскольку взгляд Кена невольно замер на уровне ее плеча, а уже потом скользнул выше, к глазам.

Зигни спокойно улыбнулась, будто они расстались утром и вот, поздно вечером, встретились снова, как и полагается мужу и жене.

— Привет, Кен. Не ожидал? Да я и сама не ожидала. Прилетела к издателю. Он вызвал меня раньше срока. Почему не позвонила тебе? — опередила она его вопрос. — Хотела сделать сюрприз. И, кажется, вышло удачно. Правда? — Зигни улыбнулась еще шире. — Удачно, что ты сейчас приехал один. Так?

— А… с кем мне здесь быть, Зиг? — Его голос звучал не слишком уверенно. — Я недавно вернулся из экспедиции… Знаешь, такие птицы…

— Знаю, одна птичка попала в твои силки. Прелестный экземпляр?

— Да, я поймал малиновку. Которую давно хотел… Ты помнишь, нет, конечно же не помнишь. Тебя это никогда не интересовало. Да что там говорить, тебе было совершенно безразлично, чем я занимаюсь! Ну неважно, я сейчас не о том. Так вот, я поймал малиновку, у нее, самое удивительное, есть единственная родственница, и где — в Японии! Я кажется, тебе говорил… Малиновка, или еще она называется зарянка…

— Сколько ей лет, Кен? Надеюсь, тебе с ней хорошо. Лучше, чем со мной? — прервала его Зигни, не собираясь устраивать семейную сцену.

Все, что происходит, — естественно. Он прав, она не интересовалась его жизнью, как подобает настоящей жене. Да, она погрузилась в свой мир, в который — за что и благодарна Кену Стилвотеру — помог окунуться именно он. Она поклялась себе его любить за это всю жизнь… И будет любить.

— Зиг…

— Я рада за тебя, Кен. Мне жаль, что я не смогла тебе дать то, что ты хотел бы.

— О чем ты говоришь, Зиг? — В голосе Кена зазвучала растерянность.

— Я не буду спрашивать, любишь ли ты ее. Но я хочу, чтобы ты знал одно: я согласна.

— На что? — Он вскинул брови.

— Я отпускаю тебя. В долгую экспедицию с ней, Кен.

— Да о чем ты, Зиг?!

— Давай не будем множить банальности.

Рассудок Зигни был ясен, сердце билось спокойно. Конечно, а как иначе? Взрослый мужчина несколько лет подряд живет, по сути, отдельно от жены, которая не только занята своим делом, но и большую часть времени проводит за океаном. Почему он не с ней? А почему он должен все бросить и лететь за ней? Да, он навещает ее, их детей, которые живут сейчас в Эдинбурге. Они ни в чем не нуждаются. Кен платит за лечение Зигфрида и за учебу обоих сыновей.

Ночь за окном была совершенно черной, где-то вдали заквакала сигнализация, потом взревел мотор и взвизгнули шины. Зигни слышала все звуки так же отчетливо, как шелест крыльев залетевшего в дом мотылька, который бился в свете лампы. Зачем он это делает? Неужели думает, будто видит солнце?

Нет, это не солнце, и этот свет не превратит ночь в день. Как и то облегчение, которое сейчас снизошло на Зигни, не станет целебным бальзамом для раненого сердца. Она не позволяла себе испытывать боль — Кену больнее, думала она. У меня, рассуждала Зигни, есть дело жизни, из-за которого я отодвинула от себя любимого мужчину. Ведь нет никакого секрета в том, что у меня возникало желание близости с ним, когда я отдыхала от переводов о японской любви. Но я приказывала себе перевести энергию физического влечения в творческую. Самая настоящая сублимация, по мнению психиатров.

А сейчас я великодушная земная женщина, у которой появилась соперница. Я снимаю с себя ответственность за мужчину, с которым состояла в браке, отдаю его без борьбы. Я отдаляюсь, ухожу к себе, чтобы теперь погрузиться в собственный мир без остатка.

Конечно, Зигни Рауд могла показаться странной женщиной, но разве она виновата в том, что ей на роду написано сделать дело, которое пришло к ней через посредство Кена Стилвотера?

Странно, но Зигни ощущала, что Кен с ней каждую секунду, когда она переводит стихи. В последний свой прилет в Токио Зигни, гуляя по улочкам этого города, глядя с самой высокой точки роскошного центрального района — Гиндзы — на ночную японскую столицу, залитую океаном огней, чувствуя этот город так, как не чувствуют его даже те японцы, которые стояли рядом с ней на смотровой площадке, и там ощущала рядом с собой Кена. Потому что все строки любви, которые она перелагала с японского, были обращены к нему. Но ему-то что от этого? Ему нужна земная любовь. Он прав, и она это понимает.

Она должна была догадаться, что у него наверняка появится женщина. Разве способен мужчина обходиться без подружки, да еще в долгих экспедициях? Но Зигни никогда не думала об этом. Она считала себя его подружкой, его любимой женщиной и единственной — на всю жизнь. Потому что без этого чувства она не могла бы исполнить то послушание, которое ей дано. Кем-то. Но дано. Не важно кем.

Зигни повернула голову и посмотрела на Кена. Он замер в тревожном ожидании. Ей показалось, он ждет чего-то и… Опасается? Неужели скандала? А может, чего-то еще? Что она бросится ему на шею и зарыдает: я тебя не отпущу?

Она и так его не отпустит, только не скажет об этом вслух. Они давно слились в единое целое — он, она и японские стихи. Она любит его, как самое себя. И не произнесет ни единого слова, которое заставит Кена испытать лишнюю боль. Слова материальны, если вдуматься, поэтому напрасно, поддаваясь минутному чувству, люди исторгают в мир то, что потом нельзя из него изъять, — злые, обидные слова.

— Зиг, мне… страшно. Ты ясновидящая?

— Нет, Кен, я ясночувствующая.

— Понятно, — мрачно произнес он и показался Зигни похожим на обиженного мальчишку. — Но если так, я хочу развода.

— Ты хочешь жениться на ней, Кен? — с печалью спросила Зигни, кстати, печалилась она сейчас не о себе, не о нем, а о той доверчивой женщине, которая собиралась забрать Кена навсегда.

— Да. Прости, Зиг.

Зигни долго смотрела в окно, за которым уже была глубокая ночь. Странное дело, разве прошла целая вечность с тех пор, как она переступила порог этого старого дома, в котором нашла то, что хотела найти для сути своей жизни? Нет, но сейчас ей казалось, она прожила несколько веков и много-много жизней за последние годы.

Неожиданно для себя Зигни повернулась к Кену и тихо объявила:

— Да, я согласна. Но при одном условии: этот дом мой. Мне нужен Вакавилл, он, сам знаешь, пригород Токио.

Зигни не предполагала, каким бальзамом полила она измученную душу Кена.

— Обещаю. И еще раз прости.

Зигни уехала в Арвику. Она простила. Но не Кена, а себя. За то, что хотела получить самое невероятное удовольствие на свете — перевести все двадцать книг «Манъёсю» на шведский. А для этого ей, как оказалось, нужна абсолютная свобода.

Теперь она свободна. Совершенно свободна. Однако разве она может быть совершенно свободна от Кена? Нет, но сейчас, на время, она отпустила его.

Господи, как быстро уходит свет за окном, уступая место сумеркам вечера… Он растворяется в небе, словно вишневое варенье в кефире. Кефира много, а варенья ложка. Тихо-тихо в доме, тихо внутри. Никто не стучится в ее тишину. Никто не требует внимания. Она одна в бесконечном свободном полете.

А если спросить — зачем ей такая немыслимая свобода? Ведь у нее еще много времени. А когда времени много, своей свободой можно поделиться.

Зигни отпила глоток из бокала и ощутила, как по горлу покатился горячий огненный шар. И тут же заныло сердце — словно наркоз, который действовал во время всего пути через океан, всего пути до дома, наконец отошел. Она почувствовала, как глаза наполнились слезами, и не противилась им. Пора слез наступила. Такое бывает с каждым.