Глухомань. Отрицание отрицания

— Ружьишко, которым наш товарищ от медведя отбивался, мы вам дадим. Приклада, правда, нет, да вы сами сделаете.

— Вот за это — поклон вам. Приклад-то сделаем, тут и сомнений нет. А патроны?

— Ящик дам, больше не могу, уж извините.

— Спасибо. Значит, перезимуем. А перезимуем — жить будем. У нас — картошки полмешка.

— Картошку всю забирайте. Не с собой же ее увозить.

— Доски вырубать придется, — вздохнул Кузьма.

— Не придется, мы вам продольную пилу оставим. Срубите козлы, и тягайте вверх да вниз. А запасы свои мы вам отдадим. В этих местах без взаимопомощи пропадешь.

И все отдали, кроме своих топографических инструментов. Два мешка муки, по мешку соли и гороху, сахару, сколько нашлось, и даже лодку на пару распашных весел. Да кроме того научили, чего здесь опасаться, кроме гнуса, от которого одно спасение: сплошь глиной обмазываться. Энцифалитных клещей, змей, приблудных медведей, которые вовремя в берлогу не завалились, волков, а, главное, холода.

— Дрова запасайте загодя, тут зима ранняя. И не забудьте о всяких травах от цинги. Ешьте черемшу, ложечник, сарану, а зимой — строганину из сырой рыбы. И — побольше. Вот вам образцы, чтобы с ядовитыми травами не перепутали. Икру из тайменя солите впрок, а от остальных рыб — чуть прожаривайте.

Кузьма возвращался от щедрых топографов с легким благодарным сердцем. Уж теперь-то они были спасены. Плыл против течения в лодке, к которой был прицеплен плот, и у него хватало времени подумать и разложить все по полочкам.

Во-первых, зарыть ямы, предназначенные под землянки. Это поручить мальчишкам и не забыть сказать, чтобы поверх положили взрыхленной дерновой землицы. А девочкам — они старательнее и глазастее — приказать пересадить на эту землю черемшу, ложечник и сарану. Старшей выдать для примера образцы, что дали топографы, и научить, как пересаживать.

Во-вторых, козлы для распила досок. Выделить старшего. Остальных мужиков и парней — в тайгу, за бревнами. Все обрезки — на дрова.

Ружье передать Антону: он тайком браконьерил, с охотой справится. К нему в подмогу — пару парнишек. А среди баб отыскать искусницу солить мясо впрок. И рыбу, которую наловят парнишки.

И третье — самое главное. Строить избы на сваях, баню — на сваях, и навесы для мороженой и соленой рыбы и мяса — тоже на сваях.

Значит, по приезде — общий сход. Разъяснить положение, разбить по бригадам и готовиться к зиме. Тогда уцелеем, когда перезимуем.

А по возвращении сделал все так, как замышлял по дороге, а потом от себя добавил:

— У тайги законы суровые. Здесь выживает только тот, кто за другого держится и другому пособляет. Работать нам придется по четырнадцать, а то и по все пятнадцать часов в сутки без праздников, без воскресений, а до упаду. Зимой отоспимся, а иначе — пропадем.

4.

Новая метла по новому метет. И если последователь Дзержинского Менжинский не трогал кадров своего предшественника, а Ягода — своего, то четвертый по счету хозяин Лубянки Ежов считал себя свободным в подборе собственных блоков для личной опоры. И приказал поднять Личные дела наиболее отличившихся чекистов Дзержинского, и созданная его распоряжением Специальная Комиссия приступила к проверке.

И спустя несколько дней растерянный председатель комиссии лично Ежову доложил, что у Почетного чекиста Павла Берестова, награжденного Знаком и личным Почетным оружием вообще нет никакого Личного дела. Он награждался непосредственно Феликсом Эдмундовичем, но ни в каких списках, как говорится, не значился.

— Проверить тщательно через наших людей, — распорядился Нарком. — Тайно, от истоков до устья.

Искали долго, поскольку дело было весьма запутанным. С одной стороны Особо уполномоченного ЧК никто не знал, но с другой он, судя по документам, не зря получил Знак Почетного чекиста и дарственный маузер. За ним числился бой на полустанке Просечная и справедливое наказание виновных, упустивших бандитский бронепоезд. Подавление Тамбовского мятежа и уничтожение вышеупомянутого бронепоезда по его сигналу. Он много и плодотворно трудился на ниве борьбы с кулачеством, был отменно беспощаден и по чекистски принципиален, расчищая крестьянские общины от кулаков и подкулачников.

Только вот настоящей фамилии его никто не знал. Не было никакого Берестова, не существовало его в природе, а дела его были и существовали. Дела, конечно, важнее фамилий, но беспощадный Нарком Внутренних Дел требовал выяснения именно фамилии.

Следовало искать через родственников, но у Почетного Чекиста Павла Берестова отчества нигде не указывалось. Стали тасовать Берестовых разного рода и звания, разного социального и общественного положения. Кого посадили, кого случайно хлопнули, кого и допросить-то не решились, но толком ничего не прояснилось. Однако сверху нажимали, и бесконечный двигатель советского сыска шевелиться не переставал ни на минуту единую. «Дело» оказалось на контроле самого Наркома.

Бурная сыскная деятельность пока никаких результатов не давала. Даже зацепочек не было, почему Настенька вместе со своим санитаром Федором спокойно жили в большом селе Новодедово. И успешно лечили сельчан травами, настоями и мазями, как то делал Игнатий Трансильванец. И так же, как он, никогда не брали никакой платы за лечение.

Вскоре селу это не понравилось. Было в нем какое-то шевеление и даже ворчание, но фельдшерица и ее санитар не обращали на это внимания, продолжая лечить людей и собирать травы утром, вечером и даже ночью. И тогда к ним пришел учитель:

— Сход очень вас просит придти.

Пошли. Все село собралось на площади перед церковью. Бабы низко кланялись, а мужики вежливо сняли шапки. А староста сказал:

— Детишек вы наших лечите, баб лечите, мужиков, если что. А денег не берете ни копеечки. А сами с раннего утра, всеми вечерами да еще и ночью в три руки травы да коренья собираете нам на пользу. И потому наш учитель в город съездил и там узнал, сколько стоит кисть железная…

— Протез, — тихо подсказал учитель.

— Что?.. Да. И мы на него всем обществом денег собрали. Завтра бричку заложим, и поедете вы с учителем этот… протез покупать. Чтоб, значит, в четыре руки травы собирать нам в пользу.

Так оно и случилось, и на радость всему селу Настенька обвенчалась со своим санитаром Федором.

Только время сказок кончилось, заменившись по закону отрицания на время советское. И в этом советском времени суд творил уродливый карлик под названием Народного Комиссара Внутренних дел.

Пока созданная им Комиссия искала таинственного особо уполномоченного ЧК Берестова, его аппарат последовательно избавлялся от собственных старых сотрудников. В конце концов очередь дошла и до товарища Березайко. Он упорно отрицал все выдвинутые против него обвинения, но за дело принялись молотобойцы Органов, и весьма скоро Березайко стал признавать все, в чем его обвиняли, а затем стал «давать показания» и против всех знакомых и родственников. Так признания дошли и до скромного фельдшера, спасшего его дочь от тяжелой болезни какими-то вредными травами.

Чекисты прибыли в Новодедово ровнехонько в четыре утра, как то было завещено их организатором и вдохновителем. Однако застать фельдшерицу врасплох не удалось: она привыкла к ночным вызовам. Забрали ее и уж слишком защищавшего фельдшера санитара с протезом. Привезли в Москву, на Лубянку, но и самые изощренные допросы ничего не дали, потому что Настенька ни в чем не чувствовала себя виноватой. Да и сами следователи были в известной растерянности: ну, лечила травами и настоями, так это же не возбраняется? Однако арестованных Лубянкой, как правило, не отпускали, почему и было принято Соломоново решение «Тройки». Сослать на три года обеих задержанных в лагерь общего режима с разрешением лечебной практики.

И — сослали. Но не по этапу, а в арестантском вагоне.

Дворянская дочь Анастасия Вересковская попала в спираль Отрицания вместе с крестьянским сыном Федором.