Охранитель

Мэтр непроизвольно закашлялся, посмотрев на Михаила не без изумления.

— Врага надо знать изнутри, — наставительно сказал преподобный с полуулыбкой. — Да, я изучал запрещенный «Сефер хасидим» раввина Иегуды. Даже Necronomicon почитывал, если вам интересно это услышать… Судя по бурной реакции, мессир Ознар, с «Сефер хасидим» вы тоже некогда ознакомились? Не стану спрашивать где, у кого и при каких обстоятельствах — не до того. Однако, на будущее рекомендую сдерживать эмоции, особенно находясь в обществе представителей Sanctum Officium — могут понять превратно. Или наоборот, с фатальной для вас прямотой.

— Я постараюсь, — вздохнул Рауль.

— Далее. К лету началось невообразимое: крестьянку Изабо Дуаньи односельчане застали в поле, высасывающей кровь из собственной дочери, которой исполнилось всего несколько недель. Изабо забили кольями, труп выбросили в реку. Ребенок тоже погиб. Ничем не вызванная вспышка сатанинского гнева у монахов в Меркательской грангии ордена святого Бенедикта — шестеро братьев буквально измордовали друг друга прямиком в часовне, пятерых нашли мертвыми, последний скончался в судорогах в присутствии приора: череп проломлен наалтарным крестом. На всех телах следы укусов. Они не просто дрались — рвали зубами.

— Одержимость?

— В церкви? — вздернул брови преподобный. — Куда бесам ход заказан?

— Известны исключения.

— Безусловно, но массовая одержимость среди монашествующих?.. Бенедиктинские обители по нынешним временам далеко не всегда отвечают строжайшим требованиям «Правил», девять веков назад созданных святым из Нурсии, и все–таки это явление мягко говоря нераспространенное — в женских монастырях hysteria как разновидность одержимости еще встречается, но в мужских?

— Закрытым мужским сообществам более свойственны obessia et compulsia, — со знанием дела поддакнул мэтр. — Причем навязчивые мысли и действия одержимостью не считаются.

— Да неужели? — хмыкнул брат Михаил. — А как вам сообщение из Каранси, от 9 июля прошлого года? Деревня как деревня, тридцать дворов, церковь. О слове «ересь», уверяю, там с сотворения мира и Ноева потопа не слыхивали — простецам не до ересей, урожай бы собрать. И вдруг всё мужское население, от мальчишек до старцев, обуревает мания покаяния и флагеллантства — занимались самобичеванием с рассвета до захода солнца, девятнадцать человек до смерти. Женщины пытались их остановить, но не преуспели. Всё прошло к ночи. Архидиакон послал в Каранси священников, выяснить обстоятельства, но простецы в один голос твердят: ничего не помним, как так вышло не знаем… Снова скажете про obessia et compulsia? Не верю!

— Три половиной десятка случаев небывалого помутнения разума только в диоцезии Арраса, если верить Бенедикту Отрингенскому, — покачал головой мэтр Ознар. — Многие с печальным исходом — убийства, самоубийства, подозрительные случайности. А в августе появились эти… Chasse sauvage. Venatio fera.

— Определимся с дефинициями: формулу «venatio fera» я вынужден отмести. Явление Дикой охоты стократ описано. Не подходит.

— Схоластик из Отрингена уверяет, будто видел чудовищ собственными глазами, — Рауль уставился на злосчастное письмо и процитировал вслух: — «Спустя два дня после Крестовоздвиженья, будучи в окрестностях Абарка…» Абарк это где? Кажется к северо–западу? Иисусе, как он многоречив! Зачем перечислять имена слуг и число повозок?! Так вот: «…узрел мчащихся в лунном свете по заливному лугу всадников, числом четыре, сопровождаемых адскою сворою из безобразных псов, извергающих пламя, при том, что стука копыт никто не слышал».

— Оставьте, — скривился преподобный. — Сосредоточимся на фактах, подтвержденных, замечу, не только Бенедиктом Отрингенским но и еще несколькими опрошенными Трибуналом свидетелями. Четверо конных. При них более десятка не то огромных собак, не то волков черной масти. Передвигаются абсолютно бесшумно, следов на свежей пашне или на пшеничном поле не оставляют, а ведь должны бы, окажись они материальны. Источают неровное бледно–голубое сияние. На голове одного из всадников нечто наподобие короны. Все видевшие Охоту отмечают появление чувства парализующего ужаса. Вот, собственно, summa. Прочее — несущественные мелочи.

— Мелочи? За исключением одной. Зрелище Охоты никому не причиняло вреда — двое возничих схоластика, побитых копытами сбесившихся от страха лошадей не в счет.

— Лошади боятся, — меланхолично сказал Михаил Оверноский. — Ergo, нечистая сила. Домашние животные всегда чувствуют malum incorporatae, зло воплощенное. «Вред» вы своими глазами наблюдали вчера, мэтр — сидит в яме под Речной башней. Ожившие мертвецы всегда, — подчеркиваю, всегда , — появляются после того, как коронованный призрак со свитой пронесся по полям Артуа. Наш вонючий гость — уже седьмой. Единственный, которого удалось изловить… Гм… Ну не говорить же мне «изловить живым»?

— Фамильные проклятия аррасских дворян? — подумав, спросил Рауль. — А вдруг?

— Ничего подобного. Якобы в замке короны видывали призрак старухи Маго д’Артуа, но это, безусловно, отголоски прошлого: графиня Матильда была строгой хозяйкой, госпожу побаивались, а ближайшая подруга и помощница ее светлости Беатриса д’Ирсон не скрывала причастности к магическим знаниям, за что обратила на себя внимание Трибунала — кстати история с таинственным исчездовением дамы Беатрисы до сих пор будоражит воображение летописцев… Вздор и досужие сплетни.

— Местные легенды?

— Тоже никаких упоминаний. Я засадил десяток монахов за прочтение хроник, ведущихся в Аррасе с 850 года и правления первого графа Олдарика, еще при Каролингах и Лотаре Первом. Ничего. Четыре всадника в окружении чудовищных псов наверняка запомнились бы.

— Так что же нам делать? — растерялся мэтр Ознар.

— Ждать. Ждать и искать. У инквизиции, милейший Рауль, грозная репутация. Уверен, горожане и дворянство что–то да знают, но опасаются рассказывать.

— Тогда что делать мне самому?

— У вас прекрасная аптека и, вдобавок, адвокатская практика, — развел руками брат Михаил. — Трудитесь. Исцелите жену барона де Шеризи от бесплодия, к примеру. Моментально завоюете авторитет. Дама Ротильда — любимая племянница самого Филиппа Руврского, здешнего сеньора и графа. Его светлость не забудет столь ценной услуги.

— Только не это, — простонал Рауль. — Если вы понимаете в медицине, то знаете, что женское бесплодие излечимо в одном случае из ста!

— Кто говорит о женском бесплодии? — с преувеличенным удивлением воскликнул инквизитор. — Обратите внимание на мужа, мэтр! Несчастный юноша с сужением praeputium не позволяющем отправлять супружеские обязанности! Совет: обрезание вы делать наверняка не умеете, просто съездите в Камбрэ и обратитесь к раввину Ирсулу Бен–Йосефу, привезите сюда инкогнито. Он поможет.

— Еще не легче! Это–то вы откуда знаете?

— Здесь Священный Трибунал, мэтр Ознар. Мы обязаны знать всё.

* * *

Всего десять дней спустя вечно унылый Бодуэн де Шеризи преобразился: восемнадцатилетний сын его милости Аньеля де Шеризи и наследник титула впервые вышел на празднике у его преосвященства архидиакона на куртуазный танец, улыбался ранее бледной супруге (которая нежданно разрумянилась и за два года брака впервые выглядела не бледной немочью, а счастливой женой), и окончательно сбросил с себя затянувшееся юношество.

Чудо перевоплощения совершил Рауль Ознар. Чего это стоило мессиру Бодуэну знали только они двое. Ну, почти двое — рав Бен–Йосеф все равно будет молчать.

Рауль, подбодренный братом Михаилом взялся за дело рьяно, нагло и беззастенчиво — бей по самому больному месту! Ну а поскольку больное место у господина де Шеризи находилось в штанах, миндальничать не пришлось.

Закрутил простенькую интригу Михаил Овернский: ему это стоило всего–ничего — настоятельный совет духовнику мессира барона отправить несчастного на исповедь к доминиканцам, пастырское настояние обратиться к новому аптекарю, — «Сударь, в Париже понимают в этих вопросах лучше, чем в Артуа!» — и…