Тайны Ракушечного пляжа

Птицы уже начали свой концерт, приветствуя восходящее солнце, и горы на другой стороне фьорда окрасились в розовый цвет. Обратно я пошла через гостиную. Дверь в спальню Оке и Карин была открыта. Они, свернувшись, спали в своей двуспальной кровати, а между ними лежала Майя. Их почти целиком скрывали одеяла в пододеяльниках с финским цветочным узором, тщательно подоткнутые по краям. Взрослые тихонько дышали в спокойном ритме сна. В первых рассветных лучах я увидела смуглое личико Майи и заметила, как сверкнули белки ее глаз. Она не спала, а просто лежала молча и неподвижно, глядя прямо перед собой.

Когда я поднялась в мансарду, Анн-Мари уже успела раздвинуть наши кровати, и теперь они снова стояли у разных стен.

Несколько часов спустя встали Тур и Сигрид. Они обычно просыпались первыми, готовили себе завтрак и усаживались есть на веранде. Во время ночного переполоха они спали, и никому не пришло в голову их разбудить, поэтому они понятия не имели о том, что Майя вернулась.

Я представляю себе, как они сидели под желтым зонтиком в лучах утреннего солнца: Тур, как обычно, в соломенной шляпе, а Сигрид в каком-нибудь свободном пестром платье. Пока все остальные еще крепко спали, они размешивали сахар в чайных чашках, очищали от скорлупы сваренные всмятку яйца и вынимали кости из лежащих на тарелке анчоусов. Тур отщипывал кусочки от бутерброда и бросал через перила к подножию горы, где их тут же подхватывали чайки. Сигрид этого не любила, и Тур старался сдерживаться, но стоило ему немного забыться, и он снова бросал чайкам кусочек хлеба.

— Ты принес газету? — спросила Сигрид.

Тур обычно ходил к почтовому ящику, пока Сигрид готовила завтрак. Это вошло у них в привычку после исчезновения Майи. Раньше за газетой чаще всего бегала именно она.

— Нет, принести?

Он поднялся, но Сигрид удержала его:

— Сиди. Потом сходишь.

В тот же миг на веранде появилась Майя с газетой в руке. Она положила ее на стол возле чашки Тура и остановила на нем свой странный, ничего не выражающий взгляд.

Увидев ее, Тур затрясся и попытался подняться, но ноги ему отказали, и он тяжело и неловко опустился обратно в кресло. При этом он так крепко ухватился за край стола, что чашка перевернулась, чай вылился на газету и стек на его бермуды и испещренные голубыми венами ноги. Майя испугалась, бросилась обратно в дом и понеслась вверх по лестнице на чердак.

Когда я проснулась, она, сжавшись в комочек, сидела в ногах кровати Анн-Мари. Майя легонько подпрыгивала, чтобы качающиеся пружины разбудили Анн-Мари, и когда ей это удалось, быстро спрыгнула на пол и застыла в ожидании.

Внизу, в прихожей, Сигрид разговаривала с Карин, негромко, но взволнованно. Тур по-прежнему сидел в кресле на веранде, но, когда мы туда вышли, он уже уронил голову на стол. Соломенная шляпа свалилась, а лицо прижималось к намокшей газете. Глаза были открыты, но взгляд казался каким-то странным, и когда мы к нему обратились, Тур никак не отреагировал.

Карин вызвала «скорую помощь». Оке и Сигрид поехали с ним в больницу в Уддеваллу. Ближе к вечеру позвонил Оке и сказал, что Тур останется в больнице. У него произошло кровоизлияние в мозг.

Карин винила себя в том, что не подготовила Тура и Сигрид. Но когда нам поздно вечером сообщили, что на скале заметили девочку, никто всерьез не поверил, что это может оказаться Майя. Карин с Оке не хотели пробуждать у стариков ложные надежды. А когда мы вернулись вместе с Майей, была уже середина ночи, все смертельно устали и плохо соображали. Все подумали, что Майя тоже устала и будет спать так же долго, как остальные. Мы забыли о том, что девочка вообще мало спала, и как бы поздно она ни ложилась, Майя неизменно просыпалась с восходом солнца и выбегала на улицу. Я вспомнила, как сверкали на рассвете белки ее глаз, и подумала, что она, вероятно, этой ночью вообще не спала. Наверное, Майя неподвижно лежала между Карин и Оке, пока не дождалась, когда от шагов бабушки с дедушкой заскрипела лестница.

Через несколько дней Тура перевезли в Каролинскую больницу в Стокгольме, и Сигрид уехала домой в свою квартиру на улице Вальхаллавеген, чтобы ежедневно его навещать. У Тура парализовало правую сторону, и он больше не мог говорить. Его лечащий врач оказался сыном друзей Тура и Сигрид. В долгой беседе с Оке он объяснил, что, возможно, Тур и поправится, но, принимая во внимание, что ему уже восемьдесят два года, особых надежд питать не стоит.

Возвращение Майи не стало таким лакомым кусочком для прессы, как можно было ожидать. Карин и Оке извлекли урок из нашествия журналистов, когда малышка исчезла. Карин, всю жизнь проработавшая в утренних газетах, впервые испытала на себе, насколько отличаются методы вечерней прессы, которая просто застигла ее врасплох. На этот раз она была начеку. Двери держали закрытыми, телефон отключили, а со всех членов семьи взяли обещание не разговаривать с журналистами.

Полиция прокомментировала происшедшее крайне скупо. Для первых страниц и разворотов эту информацию сочли слишком краткой и неэмоциональной. Газеты ограничились лишь небольшими заметками, сообщавшими, что Майя нашлась, что она абсолютно невредима и что поиски прекращены. И ни слова о том, где и как ее обнаружили.

Эта новость в каком-то смысле сняла налет драматизма с истории об исчезновении Майи. Думаю, общественность сочла, что поначалу газеты все просто раздули и речь тогда шла не о реальном исчезновении, а о каких-то спорах по вопросу опеки, о семейной ссоре, в которую оказался вовлечен ребенок.

И лето потекло дальше. Медицинский осмотр показал, что Майе не нанесли никаких увечий и сексуального насилия тоже не было. Майя продолжала молчать, странным образом сочетая полный отказ от общения с навязчивостью, то есть была такой же, как всегда. Возможно, чуть-чуть грустнее и задумчивее.

Поначалу Карин уделяла ей много внимания. Она усаживалась в гостиной на сине-белый диван, поставив Майю перед собой. Карин спрашивала, утешала, гладила Майю по щеке и обнимала. А та стояла неподвижно, позволяя себя обнимать, и с пустым, тоскливым взглядом выжидала, когда Карин ее отпустит. И когда силы Карин иссякали и она со вздохом и обескураженной улыбкой откидывалась на спинку дивана, Майя убегала на улицу или на чердак к Анн-Мари.

— Как же я могу ее утешить, если не знаю, что с ней произошло, — сказала Карин.

Мы сидели на кухне и пили чай. Карин уложила Майю в ее собственную постель в их с Оке комнате.

— Не надо ее утешать. Майе никогда это не было нужно, — сказал Йенс.

— Совершенно ясно, что она у кого-то жила, — продолжала Карин. — У кого-то, кто кормил ее, причесывал и стирал ей одежду.

— И этот кто-то поставил ее на уступ в пятнадцати метрах над морем и бросил, — сказал Оке. — Кретин. Все газеты напечатали ее фотографию на первой странице. Этот человек не мог не понимать, что мы ее разыскиваем.

— Кем бы он ни был, заботился он о ней хорошо, — пробормотала Карин.

Она сняла с чайника стеганый чехол и налила желающим еще чаю. Пока Карин разливала чай, Лис заметила на столе сложенный лист бумаги. Раньше никто не обращал на него внимания, поскольку на нем как раз и стоял чайник.

— Подставку я не нашла, — извиняясь, сказала Эва.

Лис развернула закапанный чаем листок и, наморщив лоб, стала его рассматривать. Карин склонилась над ней и поправила на носу очки.

— Это рисунок Майи, — сказала Карин. — Она продолжает рисовать, и я считаю, что это здоровый признак. Она сегодня долго рисовала на лестнице. Хм. Как всегда, очень мелко.

Мы все склонились над рисунком, а Лис поднесла его ближе к лампе.

— Что это такое? — спросила я.

— Птицы, — указывая пальцем, ответил Йенс. — Разве вы не видите? Вот клювы. Крылья. Летящие птицы.

— Странно. Подождите, я посмотрю, не лежат ли на лестнице остальные листы.

Карин вышла в прихожую и вернулась с целой охапкой смятых листков: