Созданные для любви

—Извини, но это правда.

— Думаешь, я сама из-за этого не переживаю? — Кэролайн села за свой стол и кивком предложила кресло напротив Дагу. — Принимаясь за это дело, я знала его потенциал, но полагала, что у нас есть шанс на победу.

— Доказать временное помрачение рассудка у обвиняемого нелегко.

— За исключением этого единичного случая, Джон Баретта всегда вел себя безупречно, — возразила Кэролайн, нервно барабаня пальцами по столу. То же самое, только другими словами, более красноречиво и убедительно, она твердила и присяжным.

—Значит, ты веришь, что он действовал в состоянии временного помрачения рассудка?

Она должна была в это верить, это казалось ей единственным способом выстроить эффективную защиту. Но сейчас, когда заседание суда осталось позади, ее «безусловно» превратилось в «возможно». Продолжая барабанить по столу, она сказала:

— Баретта просто помешан на своей бывшей жене. Когда она от него ушла, он не смог с этим смириться. Однако прежде он ни разу не был замечен в насилии. Он раскаялся и стыдится своего поступка. Я считаю, что мой подзащитный не представляет угрозы для общества, он лишь нуждается в лечении.

— А тебе нужна сигарета.

Кэролайн перестала барабанить по столу.

— Ты угадал, но я не собираюсь курить — не хочу потом снова долго и трудно бросать. Просто меня тошнит от мысли, что со мной сделает фирма. — Она вздохнула. — Друзья меня не понимают. Им кажется, что, если я стала компаньоном, это обеспечивает какие-то гарантии. Они думают, что, если я, к примеру, забеременею, это известие вызовет здесь бурю восторга. Да мне просто дадут пинка под зад, вот и все. И уж конечно, мои коллеги сумеют обставить дело так, чтобы никто не мог усмотреть в этом дискриминацию по половому признаку. — Она снова вздохнула, вдруг почувствовав, что страшно устала. — Карьера, партнерство в фирме — все это так зыбко, ненадежно… Не слишком ли дорого мы за это платим?

— Сдаюсь, не знаю ответа. Но что мы можем сделать?

— Послушай, Даг, что-то тут не так. Проиграв дело в суде, я больше переживаю за себя, чем за своего клиента. А ведь срок отбывать ему, а не мне. По-моему, у меня сместилась система ценностей, и, возможно, не только у меня, у всех нас.

Едва она это произнесла, как в дверях кабинета появился один из старших компаньонов.

— Вы недосмотрели — среди присяжных оказалось слишком много женщин, — сказал он. — Они приняли сторону потерпевшей.

Дага как ветром сдуло. Кэролайн возразила:

— Пол не может считаться причиной для отвода.

— Вам следовало в любом случае от них избавиться.

Не дожидаясь ответа Кэролайн, компаньон вышел. Однако почти тут же в кабинет заглянул другой компаньон.

— Вы совершили ошибку, когда дали слово подсудимом. Пока молчал, он выглядел жалко и вызывал сочувствие, н как только начал говорить, стало понятно, что он хитрит.

— А мне казалось, что он производит впечатление человека искреннего.

— Как видите, присяжным так не показалось, — последовал язвительный ответ.

— Задним умом мы все крепки, — резонно заметил Кэролайн, — но правда состоит в том, что никто не знаем почему присяжные принимают именно то решение, какое они принимают.

Кэролайн все еще размышляла над замечаниями коллег, когда к ней в кабинет постучал еще один компаньон очевидно, для разнообразия ей необходимо было услышат слова сочувствия — насколько она вообще могла рассчитывать на сочувствие.

— Не зацикливайтесь на этой неудаче, Кэролайн, вам нужна победа. Просмотрите список клиентов, выберите самое выигрышное дело и покажите, на что вы способны

Разбейте обвинение в пух и прах.

Кэролайн взглянула на стопку папок на своем столе. К каждой было приколото по нескольку телефонограмм и справок, подготовленных, пока она была на процессе. Следовало перезвонить всем, кто ее искал, но совершенно не было настроения этим заниматься.

— Когда будете общаться с прессой, постарайтесь не упоминать нашу фирму, — посоветовал на прощание компаньон.

Оставшись одна, Кэролайн уставилась на дверь. Она была близка к отчаянию, и смещение системы ценностей теперь казалось просто мелочью. Эгоизм, жадность, предвзятость, тщеславие, не говоря уже о напыщенном самомнении — все это прошло перед ней за какие-нибудь несколько минут. А еще она вновь столкнулась со снисходительно-высокомерным к себе отношением со стороны коллег-мужчин. Порой в такие моменты Кэролайн спрашивала себя, с какой стати она вообще связалась со всеми этими людьми, да еще стремится занять среди них прочное положение.

Не заботясь о том, что может вызвать гнев компаньонов (слыханное ли дело — покидать офис до темноты!), Кэролайн сгребла папки со стола в портфель — будет что почитать в часы бессонницы. Затем отдала секретарше распоряжения по поводу встреч, намеченных на завтра, и покинула офис.

Стоял холодный день, типичный для апрельского Чикаго, но после напряженных заседаний в суде и долгих вечеров в душном офисе Кэролайн было даже приятно ощутить ветер, бьющий в лицо. Обычно она брала такси, чтобы сэкономить время, но на этот раз отправилась домой пешком, застегнув пальто на все пуговицы и замотав шею шарфом.

Пятнадцать минут быстрой ходьбы принесли ей явную пользу. Дойдя до своего дома, она уже была в состоянии улыбнуться привратнику. Тот поздоровался с ней, назвав по имени, и, пока она забирала из ящика почту, вызвал для нее лифт.

Квартира Кэролайн была расположена на восемнадцатом этаже. Окна гостиной выходили на озеро. Если сидеть на диване, то в окно можно было видеть надутые ветром паруса, а все признаки города оставались за пределами поля зрения; в ясный день вид из ее окна походил на сон или мечту. Но сегодня было пасмурно. Кэролайн бросила портфель на стул возле двери и быстро просмотрела почту. Ничего интересного, кроме одного письма. Штамп Филадельфии на пухлом конверте сказал ей не меньше, чем знакомый почерк, которым был написан адрес.

В том, что письмо от матери пришло именно в такой не удачный день, как сегодняшний, Кэролайн виделось нечто символическое. Джинни не хотела, чтобы ее дочь стала адвокатом, она всегда считала эту работу катастрофически не подходящей для женщины. И сегодняшнее поражение — а также то обстоятельство, что у Кэролайн нет ни мужа, ни детей, — казалось, подтверждало мнение матери.

Кэролайн и Джинни Сент-Клер всегда расходились в взглядах на права женщин. Если разобраться, их взгляды вообще редко совпадали, какой вопрос ни затронь. Джинни не нравилась короткая стрижка дочери, строгий стиль который та предпочитала в одежде; ей не нравилось, что Кэролайн не красит ногти и не пользуется духами. Джинни не могла понять, почему Кэролайн не обладает ни материнским инстинктом, присущим ее сестре Анетт, ни светским лоском, свойственным другой сестре, Лиа.

Пожалуй, единственное, в чем они сходились, было то, что спорить по любому из этих пунктов бессмысленно. По этому в конце концов между ними установились отношения основанные на заранее распределенных ролях и внешней любезности. Они встречались на семейных торжествах, иногда болтали по телефону, и Кэролайн это вполне устраивало. Она давно уже не ждала от матери ни теплоты, ни понимания.

Кэролайн со вздохом бросила письмо поверх другой корреспонденции, прошла в спальню и сняла деловой костюм. Костюм был сшит на заказ и сидел на ней безукоризненно, но и он не помог ей произвести впечатление на присяжных. Она надела джинсы, старую мягкую рубашку, закатала рукава по локоть, босиком вернулась в гостиную и села на диван.

Пасмурное серое небо действовало угнетающе, и элегантное убранство квартиры с преобладанием стекла и хрома не улучшило ей настроения. Кэролайн было холодно и неуютно, она чувствовала себя неудачницей, проигравшей хотя, если рассуждать здраво, ни одно из этих ощущений не имело под собой реальной почвы. В действительности она преуспевающий адвокат, компаньон в престижной юридической фирме; она неплохо потрудилась, чтобы достичь своего нынешнего положения, выиграла немало дел и в будущем выиграет еще больше; сегодняшняя неудача — редкое исключение. У нее не было повода для разочарования, тем не менее она его чувствовала.