Нет голода неистовей

Эмма моргнула. Ведь это она была ею. Той, которую он так долго искал…

Она видела в его глазах ярость, замешательство, ненависть, но еще ни разу — такого беспросветного отчаяния, какое читалось в этот момент в его отражении.

— Хорошо спалось? — спросил он, пророкотав слова.

— Ты спал здесь, со мной?

— Угу.

— Почему?

— Потому что ты предпочитаешь спать здесь. А я предпочитаю спать с тобой.

— А я права голоса, конечно же, не имею.

Проигнорировав ее замечание, Лаклейн произнес:

— Я хочу тебе кое-что дать, — он повернулся и достал… золотое ожерелье, то самое, которое она видела во сне. Украшение буквально приковало к себе ее взгляд, гипнотизируя. Наяву оно выглядело еще прекраснее.

— Тебе нравится? Я не знал твоих предпочтений, потому долго гадал, что подарить.

Эмма не могла отвезти от колье глаз, пока оно, словно маятник, покачивалось из стороны в сторону. Это доказывало, что валькирская слабость перед украшениями была свойственна и ей. Хотя, даже завороженная подарком, она про себя зло ухмыльнулась.

— Ни за что не упущу возможности покрасоваться в нем перед Кассандрой, — тихо произнесла она, сама того не заметив.

Лаклейн поймал ладонью украшение, разорвав зрительный контакт.

— Зачем тебе это?

И как часто бывало, когда Эмма хотела солгать и не могла, она ответила вопросом на вопрос:

— Разве то, что ты купил мне украшение, не заставит ее ревновать?

Лаклейн все еще не понимал.

— Ну, очевидно же, что она хочет тебя себе.

— Ты права, так и есть, — произнес он, удивив ее своей честностью. — Но она уехала. Я отослал ее прочь и приказал не возвращаться до тех пор, пока ты того не пожелаешь. Я не позволю, чтобы ты чувствовала себя неуютно в своем собственном доме.

— Это не мой дом, — выдавила Эмма, стиснув зубы. Она попыталась оттолкнуть его, но он удержал ее за плечо.

— Эмма, это твой дом независимо от того, принимаешь ты меня или нет. Всегда был и всегда будет.

— Мне не нужен твой дом и не нужен ты, — прокричала она, вырвавшись из его хватки. — Особенно после того, как заставил меня страдать.

Лаклейн весь напрягся, выражение его лица вмиг стало мрачным. Сейчас он выглядел так, словно потерпел величайшую из неудач.

— Скажи мне, когда?

— Когда солгал. Мне было… очень больно.

— Я не хотел тебе лгать, — он убрал волосы с ее лица. — Но я посчитал, что ты была не готова услышать всю правду. К тому же я тогда почувствовал присутствие вампиров и боялся, что ты убежишь.

— Но ты также удерживаешь меня вдали от семьи. Это причиняет еще большую боль.

— Я отвезу тебя к ним, — выпалил он. — Я должен встретиться кое с кем из клана, затем мне придется ненадолго уехать. Но после, я сам отвезу тебя к родным. Однако сама — ты не можешь ехать.

— Почему?

— Я не спокоен. Эмма, мне нужно, чтобы ты привязалась ко мне. Я знаю, что это не так и боюсь тебя потерять. Твои родные разрушат все, чего я успел достичь в наших отношениях.

Анника наверняка скажет Эмме, что та сошла с ума.

— Я знаю, что стоит тебе только переступить порог ковена, и мне придется пройти все круги ада, чтобы вернуть тебя.

— И ты, конечно же, просто обязан меня вернуть.

— Да. Я не могу потерять тебя, едва лишь отыскав.

Эмма потерла лоб.

— Как ты можешь быть столь уверен? Для кого-то, кто не является ликаном, это все кажется слишком невероятным. Я имею в виду, ты знаешь меня всего неделю.

— А ждал всю свою жизнь.

— Это не значит, что я сразу буду твоей. Или что — непременно должна быть.

— Конечно, нет, — тихо произнес он, — но то, что ты здесь — уже доставляет мне несказанное удовольствие.

Эмма попыталась проигнорировать то тепло, которое вызвали в ней его слова, как и тот сон.

— Эмма, ты выпьешь из меня?

Она поморщила носик. — От тебя воняет алкоголем.

— Я чуточку выпил.

— Тогда я пас.

Лаклейн помолчал какое-то мгновение, затем протянул ей колье.

— Я хочу, чтобы ты это надела.

Он придвинулся к ней и застегнул украшение на ее шее. Отчего его собственная шея оказалась прямо у рта Эммы.

Она заметила царапину, когда ее губы оказались всего в каких-то паре дюймов от его горла.

— Ты порезался, — пробормотала она в изумлении.

— Разве?

Эмма облизала губы, стараясь не поддаться соблазну.

— Ты… о, Боже… отодвинься от меня, — прошептала она, жадно глотая воздух.

И уже через мгновение почувствовала его ладонь на своем затылке. Притянув Эмму к себе, Лаклейн прижал ее рот к своему горлу.

Она пыталась высвободиться, сопротивлялась, но он был слишком силен. И она сдалась. Не в силах совладать с собой, она начала медленно облизывать его кожу, наслаждаясь вкусом и тем, каким напряженным было его тело, напряженным — она знала наверняка — от наслаждения.

Издав протяжный стон, Эмма вонзила клыки в его горло и сделала первый глоток.

Глава 25

Когда она начала пить, Лаклейн стиснул ее и, поднявшись, сел на край кровати. Посадив Эмму на колени, он заставил ее оседлать себя.

По тому, как она сладостно цеплялась за него, Лаклейн знал, что Эмма потерялась в ощущениях. Ее локти упирались в его плечи, а кисти были скрещены за его головой. Когда он притянул ее еще ближе, ожерелье холодной тяжестью коснулось его груди.

Она пила жадными глотками.

— Пей… медленнее, Эмма.

Когда она не послушалась, он сделал то, на что, как ему казалось раньше, был просто не способен. Отстранился от нее.

Эмма тотчас же пошатнулась.

— Что со мной происходит? — спросила она невнятным голосом.

Ты пьяна, так что теперь я смогу овладеть тобою…

— Так… странно себя чувствую.

Когда Лаклейн задрал подол ее ночной рубашки, она не воспротивилась. Не остановила его даже тогда, когда он обхватил ладонью местечко между ног. Поняв, какая она влажная, Лаклейн снова застонал. Его возбужденный член готов был прорвать брюки.

Горячее прерывистое дыхание Эммы касалось его кожи там, где совсем недавно были ее губы и зубы. Когда он вонзил палец в ее тугое лоно, она облизала место укуса, затем, тихонько постанывая, потерлась лицом о его лицо.

— Всё кружится, — прошептала она.

Лаклейн чувствовал себя виноватым, но знал, что им нужно сделать это, и не собирался останавливаться. К дьяволу все последствия.

— Раздвинь ноги. Опустись на мою руку…

Она сделала, как он велел.

— Я изнываю, Лаклейн, — ее хриплый голос звучал чертовски соблазнительно.

Она захныкала, когда он опустил голову и провел языком по ее соску.

— Я могу облегчить боль, — выдавил он, расстегивая брюки свободной рукой. Его член вырвался на свободу прямо под ней. — Эмма, мне нужно… войти в тебя. Сейчас я опущу тбя, на себя.

Он начал опускал ее бедра ниже и ниже. Нежно. Ее первый раз. Такая маленькая.

— Я буду брать тебя, пока мы оба не утолим эту жажду, — сказал Лаклейн, не отрывая губ от ее соска. И когда он уже почти прикоснулся к ее влажности, когда почти смог ощутить ее жар, Эмма рванулась прочь и поползла к изголовью кровати.

Раздраженно зарычав, Лаклейн дернул ее назад. Но она начала бить его по плечу.

— Нет! Что-то не так, — ее рука взметнулась ко лбу. — Голова кружится.

Загони зверя обратно в клетку. Он поклялся Эмме, что не прикоснется к ней и пальцем, если она того не захочет. Но ночная рубашка едва прикрывала ее тело, красный шелк на фоне белых бедер, напряженные соски — это все дразнило его, сводило с ума. Лаклейн никак не мог восстановить дыхание… нужна ему так сильно…

Издав очередной рык, он потянулся и швырнул ее на живот. Эмма забарахталась, сопротивляясь. Но он крепко прижал ее к кровати, и обнажил ее аппетитную идеальную попку.

Застонав, он опустил руку на ее округлости — не шлепок, скорее тяжелое прикосновение. С момента их встречи ему приходилось каждый день отправляться в душ. Каждый раз, когда ее запах всё еще был свеж в его голове, а руки помнили тепло ее кожи, желание было неистово сильным.