Нет голода неистовей

— Люди учатся дольше, — он похлопал ее по коленке, так, что жест вышел снисходительным. — Не забывай, я необычайно силен и умен.

Его ладонь скользнула выше по ноге Эммы, но тут же была сбита ее шлепком.

— И необычайно высокомерен.

Когда сегодня возле отеля Лаклейн увидел Эмму, такую соблазнительную в этой греховно короткой юбке, с распущенными, сияющими волосами, его сердце забилось как безумное. А заметив ее сексуальные туфельки, он сразу же представил, как эти каблуки вонзятся в его поясницу, когда она обхватит его своими ногами. Ее глаза сверкали, а кожа будто светилась.

Ликан был сражен осознанием того, что даже луна никогда не приковывала его взгляд настолько полно.

И Эмма оставалась с ним по собственному выбору, очарованная обещанием драгоценностей. Которые и так уже принадлежали ей.

Он всю жизнь собирал их по крупицам, ожидая того часа, когда сможет подарить их ей — даже не представляя, что его парой окажется кто-то подобный Эмме.

Выехав на шоссе, Лаклейн впервые за пятнадцать десятилетий с момента его пленения чувствовал оптимизм.

Уже не имело значения, что случилось в прошлом, он сбежал от своих врагов и теперь мог начать строить новую жизнь. С Эммалин — которая, оказалась вовсе и не убийцей, каковой он ее считал. Наоборот. Из всех многочисленных вампиров, что он встречал за свою жизнь, и всех женщин, которых знал или видел — она была единственной в своем роде.

Лаклейн не мог определить, выглядела ли она как фея или сирена. Ее запястья, изящные руки и ключицы казались невероятно хрупкими, а бледная колонна шеи такой изящной. Лицо имело неземной облик. И во всех других частях тела — особенно теперь, когда попила крови — она была совершенной женщиной с полными, чувственными грудями и округлыми бедрами.

А при одном лишь взгляде на ее попку он буквально шипел «милостивый боже».

Лаклейн взглянул на свою руку, и от вида следов ее маленьких клыков на его лице медленно расплылась самодовольная ухмылка. Он не мог поверить своей реакции на ее укус. Помня о своих убеждениях, прекрасно понимая, каким отвратительным найдут этот факт другие, Лаклейн пришел к выводу, что, должно быть, полностью развратился — потому что наслаждался каждой секундой.

Это было так, словно она открыла новый способ получения удовольствия, о котором он даже не подозревал. Будто все, что было до этого — только трах и вдруг, как снег на голову, Эмма говорит — «А что если я полижу и возьму в рот твой член».

По телу Лаклейна прошла дрожь, эрекция запульсировала.

Хотя это должна была бы быть метка позора, которую следовало прятать, ему нравилось смотреть на нее. Это напоминало Лаклейну об этом незнакомом, тайном удовольствии, а также о том, что он был единственным из кого она пила. Лишь ему она подарила этот темный поцелуй.

Ликан призадумался, кто приучил Эмму не пить напрямую из источника. Ее семья? Действительно ли они были Обуздавшими жажду — исключением среди других вампиров — вынужденными жить в Луизиане по причине отделения от Орды? Но ответов пока искать было неоткуда. Эмма оказалась самой скрытной женщиной, которую он когда-либо встречал, а после его фиаско с допросом в ресторане, он планировал пока вообще воздержаться от вопросов.

Лаклейн был первым, кого она укусила, и останется единственным. Этот факт заставлял его испытывать гордость. Он даже фантазировал о следующей ее кормежке. Представлял, как заставит пить из шеи, чтобы при случае освободить обе свои руки и, отодвинув кружевное белье в сторону, приласкать ее влажную плоть. И когда она уже будет готова, насадить ее на свой член…

В очередной раз подавив дрожь, охватившую его тело, Лаклейн повернулся к Эмме, чтобы уже в десятый раз поинтересоваться не мучила ли ее жажда. Но увидел, что она расслабленная и спокойная свернулась клубочком на сидении под его пиджаком. Потянувшись, Лаклейн укутал ее им плотнее. Отчасти потому, что посчитал, так ей будет удобнее, а отчасти потому, что так было удобнее ему — не видеть ее оголенных бедер. Эмма оперлась головой о стекло, выглядывая в окно с этими штуковинами в ушах, по-видимому, не осознавая, что нежно напевает. И Лаклейн не хотел ее прерывать. У нее был прекрасный голос, который, казалось, убаюкивал.

Она сказала, что ничего не делала особенно хорошо. И раз уж Эмма не могла лгать, это означало — она не считала пение своим талантом. Лаклейн призадумался, откуда у нее эта неуверенность в себе. Она была красива и умна, а глубоко внутри нее полыхал настоящий огонь. Хотя, не так уж и глубоко. В конце концов, челюсть она ему все-таки вывихнула.

Быть может, вампирская семья считала ее слишком чувствительной или замкнутой, и, поэтому, была с ней жестока. Уже сама эта мысль заставила ярость внутри него всполохнуть ярким пламенем, зародив заманчивую идею убить каждого, кто отнесся к ней плохо.

Лаклейн прекрасно понимал, что сейчас происходило. Он привыкал к ней, начиная рассматривать ИХ как одно целое. Каким-то образом, связь с его парой начала зарождаться от простого укуса.

«Сколько же нам еще ехать?», Эмма была уже почти готова заныть.

Теперь, когда силы к ней вернулись, небольшое пространство машины заставляло ее беспокойно вертеться. По крайней мере, именно поэтому — пыталась убедить себя Эмма — она начала ёрзать на сидении. А не потому, что таяла под пиджаком Лаклейна, все еще сохранившим тепло его тела и распространяющим вокруг нее этот восхитительный запах.

Она потянулась и вытащила наушники из ушей, что, очевидно, у ликанов было призывом к действию или сигналом «Изведи меня допросами», потому что на нее тут же обрушилось бесконечное количество вопросов.

— Ты сказала, что никогда не убивала и не пила из кого-либо другого. Значит ли это, что ты никогда не кусала шею мужчины даже во время секса? Случайно забывшись, например?

Эмма выдохнула, потирая лоб. Чувство разочарования становилось все сильнее. Этой ночью ей почти что было комфортно рядом с Лаклейном, но пришел новый день и вновь последовали вопросы и намёки с сексуальным подтекстом.

— С чего вдруг такие мысли?

— За рулем больше нечем заняться, остается только думать. Ну, так как?

— Нет, не кусала. Доволен? Никогда не запускала клыки ни в чью руку кроме твоей, — ликан уже было собрался задать следующий вопрос, как она выпалила. — И ни в какую другую часть тела кого бы то ни было.

Ответ, казалось, заставил его немного расслабиться. — Хотел убедиться.

— Зачем? — раздраженно спросила она.

— Нравится быть твоим первым.

Он что, серьезно? Неужели Лаклейн задавал ей все эти вопросы не с целью смутить, а потому лишь, что был… мужчиной?

— Кровь всегда производит на тебя такой эффект — или же это только моя кровь сделала тебя такой сладострастной?

Неа. Исключительно, чтобы ее смутить.

— Почему это так важно?

— Я хочу знать, если ты, например, выпьешь — на людях — крови из стакана, будешь ли вести себя также?

— Ты что, не можешь оставить меня в покое и не мучить хотя бы несколько часов?

— Я не мучаю. Мне нужно знать.

Эмма действительно начинала ненавидеть разговаривать с ним. Как вдруг одна мысль заставила ее нахмуриться. К чему он вел? Когда это она будет пить на людях? Такое, конечно, случалось дома, но из чашки или бокала для маргариты на вечеринке. Не в кровати, частично раздетой, в то время как мужчина лизал ее груди. Ее сердце забилось чаще от нахлынувшей тревоги. Лаклейн никогда бы не привел ее в круг своих друзей и семьи, позволив ей пить кровь, как вино — так зачем же спрашивал?

Неужели он строил на ее счет какие-то омерзительные планы? Эмма вновь была поражена в самое сердце тем, как мало о нем знала.

— Я наслышана об аппетитах ликанов и, хм, о вашей раскрепощенности в сексе, — она тяжело сглотнула, — но мне бы не хотелось быть в такой момент на глазах у всех.

Лаклейн на какой-то миг свел брови, но затем на его щеке задергалась жилка. Эмма сразу же ощутила нарастающий гнев ликана.