Нет голода неистовей

На самом деле, сейчас, когда его сознание хоть немного прояснилось, он захотел ее допросить. Желая добраться до номера как можно скорее, он решил воспользоваться лифтом. Конечно, они уже существовали в то время, когда он в последний раз ходил по земле, но тогда они были лишь удобством для обленившейся знати. Сейчас все было иначе, и даже считалось в порядке вещей. Поэтому он поднялся в нем на свой этаж.

Войдя в комнату, Лаклейн снял новый пиджак и подошел к кровати. Закат был уже близок. Не спеша он рассмотрел создание, что по ошибке принял за свою Пару.

Смахнув в сторону густые пряди белокурых волос, он изучил ее лицо с изящными чертами, высокие скулы и остроконечный подбородок. А проведя по заостренному ушку пальцем, он заметил, как оно слегка дернулось от его прикосновения.

Он никогда не видел существа подобного ей. Фееподобный облик Эммы резко отличал ее от огромных, обезумевших вампиров с кроваво-красными глазами, которых он когда-то уничтожал одного за другим. И совсем скоро он станет достаточно сильным, чтобы делать это снова.

Нахмурившись, он приподнял лежащую на груди ладонь вампирши. Рассмотрев ее более внимательно, Лаклейн едва смог различить следы от небольших шрамов на внешней стороне ладони. Паутинка тонких белых линий напоминала след от ожога, но не распространялась дальше на пальцы или запястье. Это выглядело так, как если бы кто-то, схватив ее за пальцы, подставил внешнюю сторону ладони огню или солнечным лучам. Очевидно, она получила этот ожог еще в отрочестве, до того, как стала бессмертной. Это, без сомнения, было одним из типичных вампирских наказаний. Ничтожная раса.

Прежде чем его вновь охватила ярость, он позволил своему взгляду задержаться на других частях ее тела, медленно стащив с нее одеяло вниз. Она не воспротивилась, все еще находясь в глубоком сне.

«Нет, в обычной ситуации она бы его не привлекла», решил Лаклейн. Но ночная рубашка, которую он стащил вниз с ее талии, открыла его взору небольшие, но полные груди идеальной формы — которые, как он помнил, прекрасно помещались в его ладонях, с тугими сосками, что так возбудили его прошлой ночью.

Проведя костяшкой пальца по ее тонкой талии и дальше к сбившемуся в комок шелку, Лаклейн коснулся ее белокурых завитков. Все же он должен был признать, что ему нравилось касаться ее. И в данный момент он просто умирал от желания попробовать ее там.

Он, несомненно, был просто больным ублюдком, уже лишь обдумывая подобное по отношению к вампиру, считая одну из них такой привлекательной. Но с другой стороны, разве ему не может быть позволена небольшая поблажка? Ведь он не видел женщину-ликана уже почти два столетия. Это было единственной причиной, по которой он умирал от желания поцеловать ее.

Он знал, что закат уже близок, и скоро она должна будет проснуться. Так почему не разбудить ее, даровав то наслаждение, в котором она отказала себе прошлой ночью?

Когда он развел ее белоснежные, нежные, как шелк, бедра, и устроился между ними, Эмма издала тихий стон, но так и не проснулась. Возможно, прошлой ночью она и решила, что ее страх или гордость сильнее желания, но ее тело молило о разрядке. Ей было просто необходимо кончить.

С этой мыслью, он, даже не попытавшись быть более нежным, просто накинулся на нее с жадностью голодного волка. При первом же прикосновении к ее плоти Лаклейн протяжно застонал от силы пронзившего его наслаждения и начал неистово лизать ее влажность, резко толкаясь бедрами в матрац. Отчего ласкать ее было так непередаваемо приятно? Как он мог испытывать такое наслаждение — словно она и правда была той, которую он так долго ждал?

Когда ее бедра сжались вокруг него, Лаклейн пронзил ее плоть своим языком, и резко втянул крохотный бугорок в себя. Взглянув на нее, он заметил, что ее руки закинуты вверх, дыхание участилось, а соски превратились в тугие горошины.

Он знал, что она была близка к оргазму, хотя все еще спала. Внезапно Лаклейн что-то почувствовал, какое-то изменение в воздухе, заставившее его напрячься, а волосы на затылке стать дыбом. Но он попросту забылся в ее вкусе, тонул в наслаждении, в то время как она становилась все влажнее и влажнее под его ласками.

Лаклейн понял, что Эмма должна была вот-вот проснуться, ощутил это. — Кончи для меня, — зарычал он, не отрываясь от ее плоти.

Прижав колени к груди, она поставила ступни ему на плечи. Интересно, но он был не против, только если…

Она оттолкнула его от себя с такой силой, что он отлетел чуть ли не в другой конец комнаты.

Внезапная боль в плече дала понять, что вампирша порвала ему связки. Его взгляд заволокло алой пеленой, а сознание обуяла сумятица. Зарычав, он набросился на Эмму и кинул на постель, прижав своим телом. Лаклейн стащил свои штаны и высвободил член, готовый вонзиться в нее прямо сейчас. Обезумевший от желания и одолеваемый яростью, он игнорировал предупреждающий его Инстинкт: надавишь на нее сильнее, и она сломается. Ты уничтожишь то, что было тебе даровано…

Когда она ахнула от страха, Лаклейн увидел ее клыки и тут же захотел причинить ей боль. Ему дарована вампирша? Связана с ним навечно? Еще больше пыток… Еще больше ненависти…

И снова вампиры одержали вверх.

Когда он от ярости зарычал, Эмма пронзительно закричала. Этот звук расколол лампу, заставил телевизор взорваться, а балконную стеклянную дверь разбиться вдребезги. Его барабанные перепонки чуть не лопнули, и он поспешно отскочил от нее в сторону, закрыв уши ладонями. Что это, черт возьми, такое?

Этот звук вышел настолько высокочастотным, что Лаклейн не был уверен, могли ли люди вообще его услышать.

Соскочив с кровати, она поправила ночную рубашку и бросила на него взгляд полный …предательства? Обреченности? И кинувшись к балкону, нырнула сквозь тяжелые шторы.

Солнце уже село, опасности нет. Пусти ее. Без ума от желания и ненависти, он ударил кулаками и головой о стену. Воспоминания о пытках и огне вновь терзали его сознание.

Вот кость, наконец, поддается под его трясущимися руками.

Если он был проклят хранить память о тех муках, нести ту ношу — то быть здесь, все же, казалось немногим лучше, чем в том огне… нет, решил он, лучше умереть, чем вернуться туда.

Возможно, трахая ее снова и снова, вымещая на ней свою боль — было как раз тем, что ему следовало сделать?! Ну конечно. Уже сама мысль об этом, казалось, успокаивает его. Да, вампирша была ему дарована исключительно для его наслаждения и мести.

Он шагнул к балкону, оценивая состояние плеча, и отодвинул штору в сторону.

У него перехватило дыхание…

Глава 4

Вампирша с трудом балансировала на балконном ограждении. Ее волосы и ночная сорочка развевались на ветру. Лаклейн тяжело сглотнул.

— Спускайся оттуда, — «Отчего при виде этой картины у него внутри всё скрутило от сильнейшей тревоги?»

Ухитрившись каким-то образом сохранить равновесие, Эмма повернулась к нему лицом. Весь ее облик олицетворял страдание, а светящиеся глаза были полны боли. Его вновь охватило чувство, что она — его пара, однако он, как и прежде, попытался заглушить это укореняющееся в его помутившемся сознании ощущение.

— Почему ты это делаешь со мной? — прошептала она.

Потому что я хочу получить то, что принадлежит мне. Потому что нуждаюсь в тебе и в то же время ненавижу.

— Спускайся сейчас же, — приказал он.

Она медленно покачала головой.

— Такая смерть тебе не страшна. Только от солнца, или если тебе отрубят голову, но никак не от падения, — он говорил небрежным голосом, хотя на самом деле не был уверен в своей правоте. На каком этаже они находились? А если она еще и ослабела… — К тому же я без труда спущусь за тобой вниз и приведу обратно.

Эмма взглянула через плечо вниз на улицу.

— Нет, в моем состоянии я могу и умереть.

Отчего-то Лаклейн поверил ей, и его тревога усилилась.

— В твоем состоянии? Это из-за солнца? Отвечай мне, черт тебя дери!