Наши предки

— Нет нужды говорить, что урожай по всей Курвальдской земле был нынче скудный. Не знаем даже, как прокормить детей. Нужда давит что бедного, что богатого. Благочестивые рыцари, мы пришли к вам, чтобы смиренно просить избавить нас в этот раз от подати.

Король Грааля оставался, как всегда, немым и неподвижным у себя под балдахином. Но в какой-то миг он медленно развел руками, которые держал сложенными на животе, поднял их к небу (ногти у него были предлинные), и рот его издал звук «и-и-и!».

При этом звуке все рыцари с наставленными копьями двинулись на несчастных курвальдцев.

— Караул! Защищайся! — закричали те. — За топорами, за серпами! — И они разбежались.

Ночью рыцари, воздев глаза к небу, под звуки рогов и бунчуков[96], двинулись походом на курвальдские селения. Из-за шпалер хмеля и живых изгородей выскакивали крестьяне, вооруженные вилами и садовыми ножами, пытаясь преградить дорогу рыцарям. Но что могли они против безжалостных копий! Прорвав жалкие шеренги защитников, рыцари гнали тяжелых боевых коней на хижины из соломы и камня, слепленных глиной, круша их копытами, глухие к крикам женщин, телят и младенцев. Другие рыцари размахивали горящими факелами, поджигали кровли, сеновалы, хлева, убогие амбары, пока деревни не превращались в вопящие и блеющие костры.

Турризмунд, увлекаемый натиском рыцарей, был потрясен.

— Скажите мне, за что? — кричал он престарелому рыцарю, неотступно держась за ним как за единственным человеком, который мог выслушать его. — Значит, неправда, что вы исполнены любви ко всему сущему! Эй, осторожно, вы затопчете старушку. Как у вас хватает духу свирепствовать против этих обездоленных? На помощь, сейчас загорится люлька! Что вы творите?

— Не смей пытать намерения святого Грааля, неофит! — одернул его престарелый рыцарь. — Не мы это творим: святой Грааль пребывает в нас и нами движет! Предайся его неистовой любви!

Но Турризмунд спешился, чтобы помочь матери, дать ей на руки упавшего младенца.

— Не надо, не забирайте всего урожая! Я столько трудился! — взывал какой-то старик. Турризмунд очутился рядом с ним.

— Отдай мешок, разбойник! — Он кинулся на рыцаря и вырвал у него добычу.

— Благослови тебя Бог. Поди к нам! — звали его те из бедняков, что пытались еще сопротивляться вилами, ножами и топорами, укрываясь под защитой какой-нибудь стены.

— Становитесь полукругом, навалимся все разом, — крикнул Турризмунд и встал во главе крестьянского ополчения.

Прогоняя грабителей из домов, он очутился лицом к лицу с престарелым собеседником и еще двумя рыцарями с факелами в руках.

— Он предатель, взять его!

Завязалась большая драка. Курвальдцы налетели с рожнами, женщины и дети бросали камни. Вдруг затрубил рог: «Отступление!» Под натиском курвальдцев рыцари в нескольких местах подались назад и теперь выметались из деревни.

Тот отряд, который окружил Турризмунда, тоже отступил.

— Прочь, братья! — крикнул престарелый. — Устремимся туда, куда влечет нас Грааль!

— Да восторжествует Грааль! — прокричали остальные, поворачивая коней.

— Ура! Ты спас нас! — Крестьяне столпились вокруг Турризмунда. — Ты хоть и рыцарь, но великодушный. Наконец-то отыскался такой! Оставайся с нами! Скажи, чего ты хочешь: мы все тебе дадим.

— Теперь... чего я хочу... не знаю сам... — лепетал Турризмунд.

— И мы ничего не знали, не знали даже, что мы люди, до этого сражения... А теперь нам кажется, что мы можем... хотим... должны делать все... Даже если... такой ценой. — И они отворачивались, оплакивая своих погибших.

— Я не могу с вами остаться... Я не знаю, кто я... Прощайте! — Турризмунд помчался прочь во весь опор.

— Возвращайся! — кричали ему жители, но конь уносил его все дальше от деревни, от леса Грааля, от Курвальдии.

Турризмунд снова стал скитаться от племени к племени. Прежде он пренебрегал всеми почестями, всеми удовольствиями, мечтая о Священном ордене рыцарей Грааля как о единственном идеале. Теперь же, когда от мечты не осталось и следа, что еще могло поддерживать его в скитаниях?

Он кормился дикими плодами в лесах, бобовой похлебкой в монастырях, когда они попадались по дороге, морскими ежами на скалистых берегах. И вот, на песчаном берегу Бретани, ища ежей в приморской пещере, он замечает спящую женщину.

И та тоска, что погнала его по миру, — тоска по лугам в мягком бархате трав, тронутых низко стелющимся ветерком, по ясным и пасмурным дням, — наконец-то при виде опущенных ресниц, длинных и черных, при виде пухлых бледных щек, и всей нежности этого вольно раскинувшегося тела, и руки, покоящейся на полной груди, и мягких распустившихся волос, при виде губ, бедра, пальца ноги тоска эта стихает и уходит.

Склонившись, он рассматривал ее, когда Софрония открыла глаза.

— Вы не сделаете мне зла, — мягко сказала она. — Чего вы ищете среди этих пустынных скал?

— Я ищу того, чего мне всегда не хватало, а что это — я узнал только сейчас, когда вас увидел. Как вы попали сюда на берег?

— Я была монахиней, но по принуждению должна была стать женой одного поклонника Магомета, однако этого не случилось, потому что я была триста шестьдесят пятой и вмешательство христианского оружия привело меня сюда, причем, возвращаясь, я стала жертвой кораблекрушения, подобно тому как покинула эти берега, став жертвой набега свирепых пиратов.

— Понимаю. И вы здесь одна?

— Мой спаситель отправился в императорскую ставку, чтобы покончить там, как я поняла, с некоторыми формальностями.

— Мне бы хотелось предложить вам стать под защиту моего меча, но я боюсь, как бы чувство, загоревшееся во мне, едва я вас увидел, не претворилось в такие намерения, которые вы едва ли сочтете честными.

— О, не тревожьтесь, я столько всего видела! Хотя всякий раз, как доходит до дела, выскакивает мой спаситель, всегда один и тот же.

— Он и сегодня появится?

— Кто знает!

— Как вас зовут?

— Азира или сестра Пальмира. Смотря по тому где: в серале султана или в монастыре.

— Азира, мне кажется, я всегда вас любил... и уже терял с вами разум...

XI

Карл Великий скакал к Бретонскому побережью.

— Посмотрим, посмотрим, Агилульф де Гвильдиверн, не волнуйтесь. Если вы говорите правду, если эта женщина еще девственна, как пятнадцать лет назад, то нечего и говорить, вы по праву были посвящены в рыцари, а тот юнец хотел нас надуть. Чтобы удостовериться, я прихватил в свиту повивальную бабку, которая знает толк во всем, что касается женщин, не то что мы, солдаты...

Старушка, которую погрузили на лошадь Гурдулу, стрекотала:

— Да уж конечно, ваше величество, все будет сделано как следует, даже если родится двойня.

Она была глуха и покуда не поняла, в чем дело.

Первыми в грот входят два офицера свиты с факелами. Выходят они в смущении.

— Ваше величество, девственница лежит в объятиях молодого солдата.

Любовников выволакивают пред лицо императора.

— Софрония, ты! — кричит Агилульф. Карл велит молодому воину поднять забрало.

— Турризмунд!

Турризмунд бросается к Софронии.

— Так ты Софрония? О, моя мать!

— Вы знаете этого юношу, Софрония? — спрашивает император.

Женщина склоняет бледное лицо.

— Если это Турризмунд, я сама его вырастила, — говорит она еле слышно.

Турризмунд вскакивает в седло, кричит:

— Больше вы меня не увидите, я совершил несказанный грех кровосмешения! — И пускает коня направо, к лесу.

Агилульф тоже пришпоривает коня прочь.

— Меня вы тоже не увидите! У меня нет больше имени! Прощайте! — Он углубляется в лес по левую руку.

Все исполнены смятения. Софрония закрывает лицо руками.

Справа слышится топот копыт. Турризмунд во весь опор мчится назад из лесу. Он кричит:

— Как так? Ведь она до недавнего часа была девственна! Как я сразу об этом не подумал? Она была девственница и не может быть мне матерью!

96

Здесь автором допущена неточность: бунчук — либо толстый дротик с шаром и кистями из конских волос, либо дирижерский жезл в военном оркестре.