Тайна распятия

— Да, случай непростой, — согласился с ним Пилат. — Скажи мне свое мнение об этом человеке. Что ты и твои люди знают о нем?

— Два дня назад он вошел в Ершалаим через Цветочные ворота. Его сопровождали несколько человек, которые называли его равви, то есть Учитель, величали также Сыном Отца Небесного. А еще на базарах и площадях вдруг стали повсеместно говорить об ожидаемом пришествии пророка из рода царя Давида, который станет новым царем Иудеи. Если соотнести эти факты, то получается, что он очень опасен. Хотя, с другой стороны, про приход мессии, который должен принести избавление иудейскому народу, они говорят каждый год.

— Вот-вот, и я думаю о том же. Тогда почему ты считаешь, что он опасен? Для кого? Для Ирода или для Рима? Он поддерживает повстанцев-зелотов? Состоит в сговоре с этими убийцами сикариями?

— Нет, — как-то неохотно признался Афраний, — я не могу этого утверждать. Впрочем, мы знаем, что некоторые из сопровождающих его людей вооружены.

— А как обстоит дело с его благородным происхождением из рода царя Давида?

— У нас нет уверенности и на этот счет, — снова, будто сомневаясь в сказанном, произнес начальник тайной полиции. — Но исключать ничего нельзя, поскольку точной информации о его родителях пока нет. Ищем.

— Я все равно не вижу никакого вреда от всего этого. Ну называют его Сыном Отца Небесного, так что? Обычные для Иудеи дела. Пророки здесь на каждом шагу, какого иудея ни возьми — типичный пророк, да и только! Накануне праздника, когда в Ершалаим стекается столько народу, их должно быть в наших краях особенно много. Странно еще, что такой мессия только один объявился.

— Ты, префект, без сомнения, прав. Но в этом деле важно также и то, что до сих пор ни один из так называемых иудейских пророков не заходил столь далеко в споре с местными книжниками и фарисеями, как этот. Ибо иудеи верят в единого Бога, который, как они считают, избрал их народ среди всех других народов. И ты сам видишь — нет с ними сладу. Иешуа же из Назарета Галилейского говорит, что Бог един для всех и что все народы равны перед ним — иудеи, эллины, римляне. И еще говорит он, что Бог есть Любовь.

Представь себе теперь, что будет с империей, если все народы станут верить, как иудейский, в единого всеобщего Бога? И при этом они не будут бояться его, но будут любить. Они перестанут признавать римских богов и причисленных к ним императоров. Единый Бог может стать той объединяющей идеей, вокруг которой сплотятся те, кому ненавистен Рим. Как же тогда управлять этими народами? Как на это посмотрит кесарь? Именно поэтому я думаю, что следует утвердить приговор о его казни. Каифа хочет его смерти потому, что учение Иешуа есть покушение на власть первосвященника, на закон иудейский. Каифа злобен и честолюбив, но он не глуп. Мои люди также докладывают, что дело это рассматривал царь Ирод, который поддержал решение Каифы. Редкое единодушие для этих двух скорпионов, обычно готовых съесть друг друга! Для империи же Иешуа опасен с той точки зрения, что…

— Я хочу знать, что думают о нем иудеи, — грубым окриком прервал его Пилат. Заумные речи Афрания иногда его очень раздражали. — Не твое дело рассуждать об интересах империи! Это моя привилегия!

— Да, префект, — Афраний почтительно поклонился, — прошу простить меня. Я буду краток. Мы знаем, что у него есть последователи, точное число которых установить довольно трудно, но у него есть влиятельные враги, которые нам известны. Если казнишь его — нельзя исключить бунта кучки его последователей, а не казнишь — наживешь смертельных врагов среди его могущественных противников. Все равно ведь приговор вынес синедрион, ты лишь не противься ему…

В этот момент в комнату вошел писарь. Афраний поклонился и беззвучно ретировался на балкон. Он всегда чувствовал, в какой момент ему лучше было уйти.

— Прибыл Каифа, — доложил Марк. — Прикажете провести его сюда?

— Нет, пусть ждет в зале суда. Мы с ним там поговорим, — ответил Пилат. — А тем временем пусть стража приведет мне сюда этого Иешуа из Назарета.

— Так ты совсем не так прост, каким кажешься, — такими словами встретил Понтий Пилат арестанта. — Как успел ты за столь короткое время нажить себе столько смертельных врагов?

— У меня нет и не может быть врагов, — ответил на это Иешуа. — Я люблю всех людей, и я никому не сделал зла.

— Заблуждаешься, у тебя есть множество врагов, и они сильны и могущественны. А твоя проповедь о едином вселюбящем Боге и о его царстве на земле — это ошибка, цена искупления которой — твоя жизнь.

— О нет, префект, это совсем не так! Нести людям истину не может быть ошибкой. Бог — един, и я лишь его посланник, призванный свидетельствовать об этом. Он — Отец Наш Небесный, и для него все дети равны и любимы.

— Я это уже слышал, не утомляй меня понапрасну. Впрочем, оставим богов в покое. Ответь мне прямо и сейчас: являешься ли ты потомком царя Давида и — смешно сказать — претендуешь ли ты на царство Иудейское?

Иешуа пожал плечами.

— Зачем мне все это? Да и какой из меня царь?

Лицо Пилата вдруг налилось кровью. Он в ярости вскочил с кресла и закричал:

— Нет, я не верю тебе! Ты все лжешь! Я знаю, что ты задумал! Ты хочешь сделать людей равными перед единым для всех Богом? И плебея, и торговца, и римского гражданина, и сенатора? Эллины, римляне, сирийцы, египтяне — все одинаковы перед ним? С иудеями с их Богом и Храмом и так сладу нет, день ото дня ждешь то волнений, то восстания, так ты и всех остальных толкаешь на такой же путь? Конечно, зачем тебе какое-то царство, если ты задумал усадить над всеми единого Бога, стать его наместником и получить сразу всю Вселенную? Хочешь стать царем царей? Разрушить империю? Свергнуть власть Рима? Как смеешь ты подвергать сомнению божественность кесаря, как смеешь ты оспаривать пантеон римских богов?

Я, префект Иудеи, Идумеи и Самарии, всадник Гай Понтий Пилат, заявляю тебе, что знаю только одного Бога и служу ему, — это император Тиберий, и другого Бога для народов империи нет, быть не может и никогда не будет!

— Ну что ж, каждый сам выбирает, кому служить и кому молиться, — с необыкновенным спокойствием в голосе произнес Иешуа. — И в чем моя вина? Я же говорю тебе — я только выполняю волю Всевышнего, и не в твоей власти изменить то, что им предначертано…

— Ты ошибаешься! — вновь вскричал Пилат. — Лишь воля Рима есть воля богов, и эта воля священна! Я не дам распять тебя, обвинить Рим в убийстве пророка из рода Давида и поднять восстание! Я спасу мир от твоего бессмертия!

— Но это ничего не даст и ничего не изменит. То, что должно, все равно свершится, и истина о едином вселюбящем Боге останется истиной, которая не зависит от твоей власти. Я не знаю, о каком восстании ты говоришь, — насилие чуждо мне, ибо я точно знаю, что нельзя сделать свободной жизнь одного, лишив свободы и жизни другого.

Но Гай Понтий Пилат его уже не слышал. Он решительным жестом приказал страже увести арестанта, а сам отправился в зал суда. Там его ожидал первосвященник.

Иосиф бар Каифа, высокий, с длинной черной, тщательно расчесанной и завитой бородой, богато разодетый по случаю праздника в шелка и в мудреном головном уборе первосвященника, одиноко, опершись на посох, стоял в зале суда, когда туда вошел Понтий Пилат. Префект с трудом сдерживал свои чувства. Ему, наместнику Рима, хотелось не разговаривать вот так, запросто и на равных, с надоевшим ему служителем иудейского Бога, а судить его, сидя в кресле на возвышении, как это было только что с этим непонятным Иешуа из Назарета! Но до поры до времени он вынужден был мириться и с Каифой, и с его прислужниками.

Вслед за Пилатом в зал вошел и пристроился за своим столиком его верный секретарь Марк. Каифа обернулся на звук шагов и первым приветствовал префекта поклоном головы. Римскую власть он ненавидел, но уважал. Впрочем, иного выбора у него и не было.