Кремлевский опекун

– Ну, вы меня удивили, молодой человек. Может, вам лучше удавиться?

– И об этом я думал, – искренне признался парнишка. – Но кто же тогда будет отвечать за Настю и нашу Оксанку?

– Вот это по-мужски, разумное замечание. А лишить вашу Оксанку шанса иметь брата? Настю – сына? Это разве разумно? Я бы на вашем месте еще раз подумал. Люди нередко Богу молятся, чтобы родить ребенка, а вы добровольно отказываетесь от природного человеческого дара. Надо же? Решиться на такое?! – в сердцах, но едва слышно воскликнул Бахтин. – В мировой истории люди нередко готовы были расстаться с жизнью, но не допустить подобного надругательства над собой. Так-то, молодой человек. И потом, с чего вы решили, что если вас, так сказать, стерилизуют, это позволит ускользнуть от правосудия, снять нелепые обвинения, – словом, обрести долгожданный покой и свободу? Вы этого, как я понимаю, хотите? Увы, не получится... Впрочем, зачем я трачу на вас свои эмоции. Вы же только что меня серьезно обидели.

Сироткин удивленно уставился на своего защитника:

– Я вас не обижал.

– Обидели. Обидели. Я почти уверен, что вытащу вас с этой скамьи, трачу неимоверные усилия, а вместо понимания и благодарности, пусть даже авансом, слышу этот бред про какое-то заявление прокурору, стерилизацию. Что вы будете делать со своей «стерилизацией», если защита выиграет дело? Думаете, Настя, вам скажет спасибо, когда вы вернетесь домой? Ну, может быть, в первую ночь и скажет. – У Бориса Фиратовича возникло непреодолимое желание погладить мальчишку по голове, но в этот момент он услышал за спиной ненавязчивый стук судейского молоточка. И то верно, их приватная беседа затянулась. – Так что подумай, пока еще сидишь. После некогда будет думать. Да возможно, и поздно. – Последнюю фразу адвокат сказал намеренно громко, чтобы услышал прокурор.

Тот уже давно безуспешно ерзал в кресле, демонстративно хватался за голову, вскидывал руки, видимо, к Богу, лишь бы привлечь внимание судьи и присяжных. Поэтому, как только Бахтин вернулся на место, он незамедлительно вскочил и чуть ли не подбежал к Зуевой:

– Ваша честь! Когда кончится этот цирк? Разве не понятно, что господин защитник намеренно затягивает процесс, прибегая при этом к дешевому спектаклю? Товарищи присяжные тоже в недоумении. Заседания постоянно откладывались, переносятся, лишь бы протянуть время. Последнюю затяжку вы все видели только что, я имею в виду душещипательную беседу защитника с подзащитным. Между прочим, опять дотянули до перерыва... Вот вам, товарищ, Клим Яковлевич, не надоело протирать штаны в бездействии? – Прокурор неожиданно обратился напрямую к старосте присяжных, завучу местной школы Алмазову.

Подобные методы воздействия на присяжных вряд ли могли произойти где-то еще и уж тем более поощрялись. Но в этом патриархальном уголке, когда дети Гришайло ходили на уроки литературы к учителю Алмазову, а прокурор по-соседски просил не портить им аттестат, многое представлялось в порядке вещей и не возбуждало даже судью.

– Не знаю, вправе ли я? Но, на мой взгляд, суд действительно затянулся, – степенно согласился Алмазов. – У меня же вообще катастрофическая ситуация, летом куда ни шло, хотя тоже не сахар – огороды, внуки. Но сейчас у меня, простите за напоминание, уже школа, руководство... Правда, я слышал, сегодня все может закончиться. Приговор и прочее.

– С чего вы взяли? – строго, по-прокурорски, спросил Гришайло.

– Город маленький, – уклонился от прямого ответа староста, повернув голову и как бы ища поддержки у сидящих рядом присяжных – местного депутата и владельца магазина Юрия Стронго и банковской служащей Евы Заломовой.

Слухи по поводу суда в городе действительно бродили самые разные и на любые вкусы.

– А точнее? – не унимался прокурор.

– Уважаемый Виталий Титович, вы, часом, ничего не перепутали? Перед вами не подсудимый и не свидетель, а присяжный заседатель, – попытался урезонить его адвокат.

– Ничего. Мне скрывать нечего, – примирительно ответил Алмазов, аккуратно протирая платочком очки. – Я слышал, что сегодня будут объявлены результаты экспертизы по Уфимцевой. Ну и вообще пора. Тем более всем все ясно.

– Интересное дело. Суду не ясно. Прокурору не ясно, а присяжным все ясно! – возмутился Гришайло. – Могу сообщить тем, кому ясно. Так или иначе, налицо факт нарушения закона: склонение к сожительству не просто несовершеннолетней девушки, но и в силу своего здоровья неадекватно оценивающей все, что с ней происходило в ту пору. Если надо, я опротестую решение суда! Мы еще всерьез не обсуждали эту историю с точки зрения отношений между братом и сестрой! – выкрикнул, как на собрании, прокурор.

– Уймитесь, Виталий Титович. По сути, мы еще и не начинали заседание. Только что мне сообщили, эксперты приехали, но после тяжелой дороги – люди немолодые – попросили хотя бы часок передохнуть.

При этом пассаже Гришайло дернулся, будто на него опрокинули кастрюлю горячих щей. «Вот видите, что я говорил? Затягивают процесс всеми правдами и неправдами!» – хотел крикнуть он, но, посмотрев на судью, взял себя в руки и лишь развел руками: дескать, что можно сделать?..

Зуева действительно по каким-то причинам не торопилась продолжать заседание, о чем-то долго шепталась с секретарем и даже на несколько минут покидала зал.

Видя такую ситуацию, Бахтин решил, что пора зарезервировать за собой, как говорится, «право первой ночи» после перерыва и получить слово первым.

– Ваша честь! – обратился он к судье. – У защиты имеется очень важное заявление в связи с принципиально новым поворотом в деле.

Зуева вновь удивленно подняла брови.

– Хочу лишь уточнить. Вы внимательно ознакомились с записями свидетеля Добровольского, которые приобщены к делу?

– Что вы себе позволяете? – возмутилась судья, не отвечая на вопрос адвоката и, объявив перерыв, первой покинула зал.

Присяжные тоже засуетились. В перерыве они обычно торопились как можно быстрее выйти на воздух, сбегать домой перекусить, заскочить в магазин за покупками.

– Может, и мы «поланчуем»? – спросил адвокат своего работодателя, встретившись с ним на улице. – В «Слободу» вряд ли успеем сгонять. А я, признаться, даже не завтракал.

– Где вы видели, чтобы здесь где-нибудь подавали ланч? Отравиться захотелось? Без меня. Так что выбирайте, Борис Фиратович. Только не забывайте – Сироткина вы еще не спасли.

В этот момент он увидел проходящую мимо Настю. Действительно, хорошенькая. Повезло Сироткину.

– Простите, как себя чувствует ваш опекун? – сам не зная почему, спросил Духон.

Девушка удивленно подняла на него глаза. Этого человека она видела впервые.

– Еще не совсем оправился, – ответила она.

– Передавайте Владимиру Андреевичу привет, – улыбнулся Духон. – Непременно. – В его кармане заливался мобильный телефон. – Не может быть, Леонид Сергеевич! – даже не поздоровавшись, чего за ним никогда не числилось, воскликнул Духон.

Бахтин едва за ним поспевал, пытаясь не пропустить ни слова. Звонил Мацкевич, это было ясно.

– А я что могу сделать? – словно оправдываясь, сокрушенно говорил в трубку Духон. – Вас нет. Багрянский в больнице. У нашего доблестного адвоката полно забот в суде... Сами когда дотрясетесь? – и, повернувшись к Бахтину, бросил: – Мацкевич будет через два часа, оригиналы привезет, если не отнимут. – Шучу, Леонид Сергеевич, – продолжил он говорить с Мацкевичем. – Нам одного Багрянского с головой хватит. А вам кто все это поведал?

Бахтин извелся от любопытства. Он никак не мог взять в толк, о чем шла речь.

– Конечно, слышал про Островцова. Не близко, но знаю. Еще та лиса, только хватка волчья. Не представляю, как даже с ним говорить. Но попробую. Приглашу в «Слободу», а там видно будет. Как-никак я все же его коллега. Надеюсь, уважит за прошлые заслуги. Хотя кто знает, как повернется, ситуация щекотливая. Ладно. Обещаю. И не будем об этом. Побегу исполнять ваши рекомендации.

Стоило Духону отключить телефон, как адвокат засыпал его вопросами: что сказал тот? А кто такой этот?