Восстание вассала

Во-первых, порыв как-то улетучился. Во-вторых, как я понял именно в Израиле, это функция Всевышнего и отдельно взятой совести каждого индивидуума! В-третьих. Еще Толстой писал, что люди наказываются не за грехи, а самими грехами. Именно это он считал самым тяжелым и самым верным наказанием.

– Я все-таки никак не пойму, зачем вы, рискуя головой и незаконно обретенной свободой, напросились на встречу со мной? Неужели для того, чтобы пофилософствовать и процитировать классиков? Для этого можно было найти другое место, другое время и другого слушателя, наконец! Лично я, глядя на вас, еще минуту назад размышлял о другом.

«Сказать или не сказать? Не рановато ли? Пусть еще выговорится», – подсказывал внутренний голос.

– И вот еще что. Говорите, что остыли в своей жажде мести?! А как же тогда покушение на вашего бывшего соратника Линовича?! А доведение до инфаркта другого подельника – Крамера?

Бессмертнов вскочил. По всему было видно, что он стал терять присутствие духа. Страсти незаметно-незаметно накалились.

– Ни к какому покушению я не имею отношения, – подчеркивая каждое слово, произнес Данист. – Было, признаться, такое желание. Но испарилось. Разбираться с этими современными крезами себе дороже. Боюсь, теперь с ними кто-то еще, помимо меня, решил поквитаться. Свинья грязь найдет.

Он тоже встал. И продолжил уже стоя.

– А теперь главное. Думаю, лучшие годы, несправедливо вычеркнутые из жизни, которые я провел за колючей проволокой, дают мне право на удовлетворение! Но, заметьте, добровольное. Вы, именно вы во всем виноваты, хотя в глубине души всякий раз себя успокаиваете, что вас развели, совратили, подтолкнули. Еще раз назвать имена ваших советчиков?

– Не вижу необходимости. Вы правы, по большому счету, эта публика ни при чем. Но и вы хороши! Слишком много на себя берете, развешивая налево-направо ярлыки, как игрушки на елке. И вообще, что вы тут прикидываетесь невинным агнцем? Что за доводы в ваше оправдание, как на уроке?! Мол, Бессмертнов засадил одного, а ведь с таким же успехом мог засадить в тюрьму весь российский бизнес. Но, пардон, сажает у нас суд. Я лишь мог предположить, кого посадят первым. Что вы на меня так смотрите, будто убить хотите?! Да, мог! Чтобы остальные знали свое место. Скажете, какая суровая несправедливость! Поймите, почему. Да потому, что вы были знаменем. Причем не только знаменем всей деловой элиты. Это еще куда ни шло…

Бессмертнов вдруг резко сам себя оборвал. Было видно, что он завелся не на шутку.

– Подождите, я должен покинуть вас, – бросил он Денису и выскочил из комнаты.

Оказавшись в ванной, Бессмертнов сунул голову под сильную струю воды и простоял так неизвестно сколько. Затем, не вытираясь, прошел в спальню и плашмя упал на постель.

«…Стервец. Каков стервец! Сколько апломба! Дошло, наконец, что я тебе сказал? Да! Да! Да! – я один „виновник“ твоего краха. И не боюсь тебе это сказать…»

Ему показалось, что этот крик души слышен не только за дверью, где в одиночестве сидел Данист, но и в холле гостиницы. Но Бессмертнова никто не слышал, потому что это был немой крик.

«…И ты тоже хорош! Что было бы, если б мы поменялись местами? Предельно ясно высказался. Вот ты чего хотел, когда накопил свои миллиарды! И ты готов был сделать все, чтобы добиться своей цели. Стереть меня в порошок. С твоими миллиардами сделать это пара пустяков.

Тогда бы уж расстарался вовсю. Не на зону меня отправил бы, а куда подальше. В пожизненную ссылку! И лишь потому, что у тебя эти миллиарды были, а у меня их не было. Хоть и лидер нации, как любят повторять всякие лизоблюды. А ты кто против меня? Слизняк интеллигентный? Куда тебе тягаться со мной?! Поэтому я и нанес удар первым. Как во дворе. Не ты – так тебя.

А ведь было время, я думал, что мы даже похожи. Да и сейчас, оказывается, так думаю. Оба из небогатой семьи. Оба, сжав зубы, карабкались, лишь бы подняться наверх. Вспомни, как «породистые» детки-задаваки смотрели тогда на нас свысока и в школе, и в институте. Я и службу такую выбрал, чтоб со мной считались. Только куда там?! В том-то и вся мерзость, господин олигарх, что почти всю жизнь на меня кто-то непременно смотрел свысока. Особенно мой вдохновенный наставник, который во всем, куда ни поглядит, видел лишь свое отражение, а в ушах слышал только аплодисменты. Aх, учитель! Ах, наставник! Враки! Подай-принеси – вот кем я у него был. Да, они мне помогали, но помогали снисходительно, не сознавая, что я могу больше. Много больше!

Зачем мне тебе объяснять? На тебя самого долго смотрели свысока все кому не лень. Вспомни, как самый дерьмовый чиновник мог позволить учить тебя уму-разуму. А ты слушал. Куда деваться?! Я видел однажды, как ты стоял как истукан перед теми, кого потом почтительно величал «Семьей». Хороша семейка… Ничего не скажешь. Сначала они тебя гладили по головке, а потом водили мордой по столу.

Хочешь сказать, что забыл? Ты забыл, а я помню. Потому что со мной поступали точно так же. А я молчал, терпел. Перетерпел, наконец. В том-то наша с тобой трагедия, господин олигарх, что, пока мы с тобой не взлетели на самую высоту, они все смотрели на нас как на пигмеев. И никому не было дела, сколько в моей голове мозгов, а в твоем кошельке денег. Все равно – пешки! А они, как на подбор, всезнайки, сановники, белая кость.

Господи! К чему я все это говорю? Ты лучше меня все знаешь и понимаешь. Так пойми же, чудак-человек. Когда я поднялся, то искренне хотел пригреть тебя под своим крылом, потому что, как не раз говорил, мы были крепко похожи, даже одинаковы в своем стремлении карабкаться вверх. Мы с тобой могли горы своротить! Но, увы, ты быстро стал таким, как они. В какой-то момент ты даже на меня смотрел, как они когда-то. Хотя я-то уже был не на побегушках, не чиновником с портфелем в руке. Скажешь, что не заметил? Скажешь, что перепутал? Мне теперь все равно. Но то, что я постоянно читал в твоих глазах, не забыл и по сей день. Выскочка! – кричали твои глаза. Сам виноват, что так смотрел.

До поры до времени я держался. Но когда ты всем дал понять, что следующий ты! – тут я уже не мог оставаться созерцателем. Я никак не мог тебе позволить себя победить.

Понимаешь теперь? Потому и хочу достучаться до тебя. Ведь если говорить начистоту, если позволить себе заглянуть в ту бездну, которая называется душой, то окажется, что мы здесь и сейчас в принципе по одной и той же причине. Потому что оба стараемся вернуться на победный пьедестал, потому как оба чувствуем, что можем вернуться. Но, увы, вернется только один. Позволить это сделать тебе я никак не могу…

Или если смогу, так только вместе с тобой. Все разом встало бы на свои места. Все! Если бы не этот надвигающийся, как гроза, Европейский суд…

А если его опередить?»

Бессмертнов вернулся в свежей голубой рубашке, бодрый и подтянутый. Только белки глаз чуточку покраснели, словно подскочило давление.

– Извините. Заставил вас ждать.

– Пустяки. Всего-то пяток минут…

– … Так на чем мы остановились?

– Что я был не только знаменем всей деловой элиты, но еще чьим-то знаменем, – с видимой неохотой произнес Данист.

– Совершенно верно. Именно так. Понимаете, в какой-то момент соперничества со мной, – не дергайтесь, Денис Борисович. Да! Да! Соперничества! – вы на минуточку забыли, кто вы, а кто я. Нет, упаси боже, не по интеллекту, не по финансовому состоянию, не по уважению общества, а просто по статусу. Понимаете?

У вас там разборки с коллегами, друзьями, а у меня – Чечня! Вы жиреете, а страна катится по наклонной. Вам все равно. А мне больно. И вокруг ко всему враги, враги, враги…

Будто вы не слышали, что тогда, в преддверии президентских выборов, на Западе словно с цепи сорвались. Будто почувствовали реальную угрозу своему правлению миром. Только не смотрите на меня так скептически. Я этого не люблю. Будто не понимаете, о чем я.

Олигархическая верхушка западных держав во главе с США готовила в России государственный переворот, а вас – именно вас! – намеревались использовать в качестве нового марионеточного лидера страны. Были неопровержимые доказательства, добытые нашей резидентурой за рубежом…