Страница 72 из 76
28. Хануманасана [55]
Изабель приехала в гости на своей игрушечной машинке. Она путешествовала на другой конец страны с передвижной выставкой — путь ее лежал в Канзас-Сити, а затем в Остин. Картины и скульптуры везла служба доставки.
Я стояла на крыльце и ждала ее, устремив взгляд в поле, туда, где начиналась горная дорога. Машина Изабель петляла вдали.
Она вышла из машины — высокая, красивая, энергичная. Она всегда вызывала у меня легкую неуверенность в себе. Мы сразу поднялись на крышу и сели пить пиво.
— Мы хотим остаться, — призналась я.
Изабель засмотрелась на горы:
— Хорошо. А то меня уже достали твои жалобы на жизнь в Сиэтле.
— Знаю. Я сама себя достала. Но здесь мне нравится. Здесь я чувствую себя свободной.
— Свободной от чего? То есть я тебя понимаю — как тут не быть свободной… — Она обвела рукой пейзаж, и мы рассмеялись, глядя на безграничные пространства — двадцать миль чистого горного воздуха вокруг. — Но что мешало тебе быть свободной?
— Ммм… Сиэтл. Мои родственники, наверное. — Я призналась, как счастливы мы были, проводя больше времени только вчетвером.
— Как твоиродственники могут мешать? Я тут с твоей мамой встретилась в супермаркете.
— В каком?
— «Кью-эф-си», около университета. — Это был дорогой супермаркет рядом с маминым домом.
— А ты там как оказалась?
— Роковая ошибка, — голосом робота ответила она.
— Да уж.
— Так вот, не понимаю, как ты не скучаешь по маме? Она у тебя такая классная!
— Хм…
Мы поехали в Боулдер. Прошлись по улицам, где гуляли красивые дети, мимо симпатичных маленьких магазинчиков. Вдоль реки — вполне себе городской реки, где, тем не менее, водилось много рыбы, — такое вот несоответствие. Мимо дорогой натуропатической аптеки, бутика, где продавали бумагу ручной работы, и четырех лавочек антикварной садовой мебели. А потом поднялись по старинной деревянной лестнице на террасу «Кухни», моего любимого бара.
Изабель развалилась на роскошном шерстяном пуфе. Заказала виски и стала помешивать его крошечной палочкой.
— Ты не можешь здесь остаться, — вдруг серьезно проговорила она.
— Почему?
— Потому что тут всё не по-настоящему. Слишком уж мило, слишком красиво всё. Как на морском курорте, только тут у вас не море, а горы и эзотерика. Весь твой Боулдер — одни миленькие магазинчики. И всё. Симпатичные магазинчики и тибетские флажки. Можешь не возвращаться в Сиэтл, но только не переезжай сюда.
Мы заказали сырную тарелку (с инжиром!), и разговор зашел о Лизе. Та по-прежнему жила отдельно, но порвала с Карлом, по-прежнему была помешана на йоге. Ох. Сколько интересного я пропустила здесь, в горах.
Изабель осталась еще на день. Мы пили и бродили по горам. Я удивлялась, откуда у нее столько энергии.
Утром следующего дня она укатила на своей крошечной машине. Был солнечный прохладный день, самое начало зимы. Перед ее отъездом она сфотографировала нас с Брюсом на крыльце дома, мы стояли обнявшись на солнцепеке. На этой фотографии мы кажемся очень старыми и очень счастливыми. Потом мы прошагали четверть мили до дороги, чтобы забрать газету из почтового ящика. Без пальто, в одних футболках. Мы превратились в местных жителей — перестали чувствовать холод.
— Она такая классная, — сказал Брюс, когда мы вернулись домой.
Он начал готовить свои фирменные гренки с яйцом, от которых вонь потом стояла по всему дому. Брюс относился к той категории худых людей, кому в течение дня постоянно требуются все новые и новые дозы калорий. Я сделала себе хлопья с молоком.
— Она говорит, нам нельзя здесь оставаться, — заметила я. — Мол, Боулдер — как морской курорт, только с тибетскими флажками.
Он рассмеялся:
— Так и есть. Но разве смысл всего этого предприятия не в том, что нам плевать, кто что думает?
— Да. Но она в чем-то права. И я так по ней скучаю.
— Мне кажется, — сказал он, — если мы останемся здесь навсегда, то будем очень скучать по нашим друзьям. И родным. Тут прекрасно, не спорю. Но тоже не идеал.
— Не идеал. И я соскучилась по родным. По другимродным.
— Хорошо, что теперь ты эти два понятия разделяешь, — с улыбкой проговорил он.
— Но что, если мы вернемся домой и опять станем несчастными? Может, все проще, чем мы думаем. И мы счастливы здесь просто потому, что тут солнце.
— Тут уж не угадаешь. Вот вернемся и впадем в полную депрессию.
— Вот-вот!
— Но мне кажется, всё будет в порядке. Мы теперь знаем, как нам нравится наша семья. На этот раз всё получится.
— Возможно. Но там дождь идет. Все время.
Я задумалась о том, что всю жизнь прожила на северо-западе США, выросла на фоне тамошних пейзажей. А Брюс даже написал книгу о вулкане Рейнир [56]. Я часто думала о море. Смогу ли прожить без него? Спускаясь с горы, я видела перед собой пустынные равнины, тянущиеся до самого Канзаса. Даже прожив здесь год, я спускалась с гор и каждый раз ожидала увидеть перед собой море вместо этой пустоты. Каждый день у меня возникал когнитивный диссонанс: где я?
Я решила посоветоваться со Спеллманом. Он дал мне свой телефон, и вот уже несколько месяцев мы собирались встретиться и выпить кофе, да так и не собрались. Спрошу у него, пожалуй, как будто он — учитель Йода. Что если поможет?
Мы встретились в чайной «Душанбе» — кафе, подаренном Боулдеру его городом-побратимом Душанбе в Таджикистане. Кафе располагалось в элегантном просторном здании с выкрашенными в голубой стенами, здесь были изразцы, фрески и огромный фонтан.
Мы сели у фонтана и заказали чай со льдом.
Я уже собиралась спросить его, что же мне делать, но почему-то выпалила:
— Вы буддист?
Спеллман был настолько интеллигентным и утонченным человеком, что вопрос прозвучал грубовато.
— Я медитирую, — ответил он.
Этот ответ меня лишь раззадорил. Наконец я прибегла к проверенному стратегическому приему:
— Зачем?
Он задумался.
— Потому что хочу чувствовать это. — Он помахал рукой в воздухе.
Мне почему-то польстило, что он хочет чувствовать «это» — как я поняла, то, что обычно называется «пребыванием в настоящем моменте». «Это» применительно к настоящему моменту было гораздо более интересным описанием.
Спеллман не стремился причислить себя к определенной ветви буддизма, к буддизму в принципе.
Разговор зашел о «Наропе». Рядом журчал фонтан, светило солнце. Сидеть с ним было очень приятно.
Я спросила, что значит быть хорошим буддистом.
— Мне кажется, «хороший» — неподходящее слово, — заметил он. — Если стремиться быть «хорошим», можно упустить самое главное. Реальность, происходящую вокруг. Нет, «хорошим» буддистом быть не надо.
Он наклонился, глядя на меня поверх очков в роговой оправе, как будто собирался рассказать самый смешной анекдот, например про то, как лошадь заходит в бар.
— Думаю, вам стоит исключить слово «хороший» из своего лексикона.
Я так и не спросила его, стоит ли мне возвращаться домой. Как Йода, он только что ответил на мой вопрос, и ответом было «познай себя». Я себя знала.
Я вернулась домой и рассказала Брюсу о разговоре со Спеллманом, о том, как бессмысленно быть хорошей.
— Угу, — сказал Брюс.
Я думала о том, с какой осторожностью и деликатностью мама рассказала мне об адвокате. О том, что развод значит для нее, для них с папой. Здесь всё воспринималось иначе.
Я скучала по ним — по родителям с их привычкой вечно всё недоговаривать. Скучала даже по раздражению, которое они порой у меня вызывали. Боулдер был как бальзам на душу: здесь твой путь (во всех смыслах этого слова) становился самым важным в твоей жизни, и тебя окружали люди, каждый из которых проходил свой, особенный путь. Тут можно было многому научиться: о йоге, природе реальности и о себе. Но был ли смысл во всех этих знаниях, если живешь в пузыре? Ведь у меня были мать, отец, Ларри, брат и столько двоюродных братьев и сестер, что не пересчитаешь по пальцам.
55
Поза Ханумана, обезьяньего бога; продольный шпагат.
56
Самая высокая гора в штате Вашингтон.