Страница 59 из 76
Я влюбилась в эти тропинки. Они были разных размеров: от настоящей дороги до узенькой пешеходной тропки. Красивый красный песчаник, из которого они были сделаны, был основной породой в горах Флэтайронс. Тропки были исхоженными, функциональными, а их поверхность — твердой. Они были совсем не похожи на бурые тропинки-ленточки острова Стюарт в фут шириной, постепенно протоптанные людьми, на них не сохранились отпечатки сотен ног. Они были сделаны с любовью и искусственно — сеть пешеходных троп в Боулдере была спланирована, за ней ухаживали и оберегали, как любимого ребенка. У этих троп были история и предназначение для публичного отдыха, они были такой же частью обустроенной городской среды, как ратуша Боулдера или центральная пешеходная улица. Я находила странно трогательным то, что мои впечатления от прогулок были тщательно спланированы и продуманы людьми еще много лет назад. Мне было так интересно наблюдать за тем, что я чувствую во время этих прогулок. Совершенно новый спектр эмоций, во главе которого был страх, ведь вокруг шныряли медведи и горные львы и я никогда, никогда не забывала о них, особенно когда гуляла одна и особенно поднявшись высоко в горы и миновав предупреждающий знак с изображением горного льва. Но ведь так интересно было узнать, что там, впереди! От горных львов никак было не защититься, разве что носить с собой большую палку. В отличие от медведей, их нельзя было отпугнуть громким разговором или пением. Главная опасность при столкновении с медведем — наткнуться на него неожиданно. С другой стороны, горные львы могли красться за вами, невидимые среди деревьев, поджидая подходящего момента, чтобы наброситься.
К страху примешивалась эйфория: они были как два близнеца, рожденные одной матерью. Гуляя в одиночестве по горной тропе, я чувствовала, будто моя макушка вот-вот отделится от головы и воспарит к небесам. В природе это ощущение возникало даже быстрее, чем в йоге.
Эти эмоции ограничивались новым сводом правил и социальных норм, как это обычно и бывает с эмоциями. Вам казалось, что вы на природе, где чувствам можно дать волю, где они не встретят препятствий, как сами дикие просторы. Но нет. Ведь пешеходный маршрут — место для человеческого общения. А человеческое общение стремится к организованности, оформленности.
Я поднималась высоко в горы, выходя из дома как можно раньше и гуляя часами. Шумно вдыхая разреженный воздух, я заворачивала за угол и встречала… ну, допустим, студентку с выщипанными бровям, гуляющую с собакой. Рука у девушки была в гипсе, на ногах — шлепки, а в здоровой руке — фраппучино. Это напоминало мне случаи в путешествиях, с которыми все сталкивались. Когда едешь на другой конец света, на далекие берега индонезийской провинции Банда-Ачех или в пустыни Патагонии, и встречаешь там… немецких туристов. Куда бы вы ни отправились на этой планете, немецкие туристы всегда приезжают туда первыми в своих потных черных футболках, с самодовольными лицами. Жители Боулдера делали то же самое: они заполонили каждый уголок Скалистых гор. Они были везде, от них было не скрыться. Встречи с людьми были такой же неотъемлемой приметой этих гор, как деревья или гигантские скалы.
По правде говоря, эти встречи часто пугали меня до мурашек по коже. Во время любой прогулки обычно происходило некое взаимодействие с людьми, полное эмоционального подтекста и закодированных смыслов, совсем как на званом ужине. К примеру, вот что случилось однажды утром во вторник, когда я пошла прогуляться в каньон Грегори.
Я почувствовала, что кто-то подходит сзади. Шаги были быстрыми. Однажды в Сан-Франциско на меня напали на улице в солнечный воскресный день. Мне было двадцать два года, и какой-то тип подбежал сзади и сунул руку мне под юбку. С тех пор я не выношу звука человеческих шагов за своей спиной. Шаги приближались, мягко пружиня по земле, — скорее всего, бегун. Может, повернуться и посмотреть? Поздороваться? Я глянула через плечо, наши взгляды встретились, я улыбнулась, тем самым показывая, что меня бояться не стоит, и незнакомец ответил такой же улыбкой.
Дальше я увидела человека, идущего навстречу. Пожилой мужчина. Значит, предстоит небольшая светская беседа. Пожилые люди почти всегда здороваются и с достоинством ждут того же в ответ.
— Доброе утро, — обращаюсь к приближающейся фигуре. Люблю здороваться первой.
— Доброе, — отвечает старик.
Он в очках с сильными диоптриями и в тяжелых походных ботинках, таких старых, стертых и покрытых густой коричневой грязью, что они кажутся почти живым продолжением его ног. У него добродушный взгляд (наверное, тоже не избежал горной эйфории). Мы поравнялись под желтой сосной. Кажется, у него есть что еще сказать.
— Прекрасное сегодня утро! — с улыбкой говорит он, сияя, как ведущий рестлингового матча, объявляющий нового боксера.
— Согласна! — отвечаю я с восклицательной интонацией, как и у него.
Он кивает, и мы расходимся, не забыв сохранить приличную дистанцию, оказавшись рядом. Наш краткий и предсказуемый разговор на самом деле означает: «Кажется, я сейчас взлечу, в голове такая легкость, не могу поверить своему счастью».
Все эти моменты — взгляд через плечо, разговор, невинный взгляд, момент, когда вы притворяетесь, что не видите друг друга, а проходя мимо, отходите в сторону, чтобы тому, кто поднимается в гору, было легче — уверена, все они возникли еще в древности. Ведь разве может быть что-то древнее тропы? Когда на тропинке я подходила к женщине сзади, я знала, что мои шаги звучат угрожающе. Все эти движения, взгляды, обороты вежливости возникли давным-давно. Легко было предаться романтическим фантазиям о древнем происхождении этих моментов и чувств. Любой, кто когда-либо ходил по тропе, наверняка испытывал то же самое: член африканского племени много лет назад; поэт, совершающий паломничество; женщина, следующая за мужем на Запад, потому что такова ее судьба.
В этом смысле мои прогулки были сродни йоге. Движения, которые совершались и много веков назад; мысль о том, что тысячи людей до меня делали то же самое, поражала, волновала и освобождала меня.
Выпали первые снежинки, толстые и белые. К утру ими занесло капот машины. Мне позвонила Ли.
— Выйди на улицу и подуй на снег!
Я вышла и подула. Снег разлетелся сверкающим облаком, невесомый, воздушный.
В ту ночь мы лежали в кровати. Мышиный запах ненадолго перестал меня беспокоить. Люси осталась ночевать у подружки. Уилли сам сходил в туалет в саду. Я закончила статью в своем холодном маленьком кабинете. Брюс ликовал, как сбежавший из тюрьмы. Он целыми днями ходил на занятия, колесил по городу на велосипеде и пил пиво со своими коллегами-девчонками.
Мы лежали в постели и были счастливы. И тут вдруг дом затрясся. Порывы ветра били в окна, и дом задвигался, как пластичный танцор. Я вспомнила стихотворение Роберта Фроста «Шелковый шатер» и строчку из него: «Как мягко и свободно он качается». Ветер на улице был сильным и резким, но дом раскачивался плавно. Этот дом стоял на краю горного луга уже сто лет и знал, как себя вести.
Ветер усилился. Мы чувствовали, как он раздувается, словно воздушный шар. А потом (или нам показалось?) дом начал нагреваться. В комнате стало теплее. Я сняла пижамную кофту, потом штаны. Брюс заворочался с бока на бок. Это казалось невозможным, но ветер всё усиливался, а температура росла. Меня как будто поместили в пробирку, которая дребезжала, подогреваясь на горелке.
Ветер проник в мою комнату и захватил мое тело. Я слышала дождь, громко барабанящий по крыше, ощущала ночной жар на своей коже, но никогда раньше ветер не врывался в мой дом и в мою голову, как в этот раз.
Наутро я отвезла Уилли в сад, и его воспитательница сказала, что такой ветер называется чинук. Чинук приходит с гор и усиливается быстро; под быстрым давлением воздух нагревается, порой до пятидесяти градусов за час [41]. (Через год я измерила подъем температуры во время чинука: за полчаса она взлетела на тридцать градусов.) Чинук — фён из свободной атмосферы: этим общим термином метеорологи называют горячие ветра, дующие с подветренной стороны горного хребта.
41
По Фаренгейту.