Страница 33 из 76
Глядя на юг с палубы папиной лодки, на озерную гладь и торчащие прямоугольники небоскребов за ней, мы видели только серость. Может, нужно не только синее небо, чтобы вода стала синей, а еще зелень деревьев? Озеру было всё равно, оно не знало, оно просто продолжало быть серым. К западу из папиной лодки открывался обширный вид на старый газовый завод — черно-коричневое страшилище, которое словно построил сам дьявол. Большая и ухоженная зеленая лужайка вокруг завода делала его еще страшнее — как ржавый капкан на прилавке с пирожными.
На берегах этого серого, очень настоящего городского озера мой папа нашел свой дом. Его лодка была обита деревом снаружи и книжными полками изнутри. Там было столько книг, картин и пластинок, что обитателя дома можно было бы принять за представителя богемы, если бы не царившая повсюду патологическая чистота.
Книжные шкафы ломились от книг, посвященных различным интересам отца, ни капли ни эзотерическим: история Германии, футбол, скалолазание, горные лыжи, туризм, фильмы Вуди Аллена и поэзия Элизабет Бишоп.
Еще у него была корзинка с камнями из разных походов. Коллекция билетиков с горнолыжных подъемников, некоторые еще из 1950-х. Целая стена была увешана фотографиями его родителей, братьев, детей. Всё сияло чистотой, порядком, опрятностью; если бы Линней [20]жил в доме-лодке, именно так выглядело бы его жилище.
На маленькой корабельной кухне была только та еда, которую ел папа, а питался он, как ребенок: пшеничные подушечки на завтрак, яблочное пюре, каши и паста, которую мы тогда еще называли макаронами. У него всегда были залежи толстых белых хлебцев размером с блинчик — рисовые крекеры; мы с братом их обожали, особенно с толстым слоем джема. Есть в доме отца было здорово — недостатка в мучном мы не испытывали.
Всё на этой лодке было подобрано и организовано для одного человека: моего папы. Это были его владения.
Папа был высоким мужчиной с продолговатым лицом и нимбом черных с проседью волос. Рост и шевелюра придавали ему сходство с особами королевской крови, и недаром: ведь, несмотря на свой аскетизм, в душе папа был королем. Его царство состояло из одного подданного: самого себя. Он делал, что хотел, всё время, и верил, что так же должны жить и остальные. Он проживал жизнь с безразличием французских монархов: как вам будет угодно. В отношениях с бывшей женой (точнее, просто с женой, которая теперь жила на другом конце города) это здорово помогало. Как бы такой номер прошел с реальной женой, не уверена.
На лодке была только одна вещь, которую выбирал не отец. Предыдущий владелец установил водяную кровать. Водяная кровать — предмет мебели, который не так уж легко установить, а при желании вынести с маленькой лодки, пришвартованной в конце узкой деревянной пристани. Поскольку комнаты для гостей в доме не было, мы с братом спали на отцовской кровати, когда приезжали, а сам он — на диване. Мы качались на двойных волнах: в кровати и на озере.
У него не было девушки, никогда не было девушки, по крайней мере пока мы не перешли в старшие классы. Нас всегда было трое: он, я и Дейв.
Когда я ездила к отцу, то всегда брала с собой книгу. Вообще-то я всегда брала с собой книгу, куда бы ни ехала. В детстве, если надо было загадать желание, например когда падает звезда или видишь белую лошадь или находишь камушек с дырочкой, я всегда загадывала одно и то же: чтобы у меня была сила проникнуть в любую книжку, какую захочу, и поселиться там.
Думаю, мне нравились правила. Книги — закрытая Вселенная. В них всё всегда происходит по одному сценарию. Герои предсказуемы, как хорошие, так и плохие. Очутись я внутри книжки, эти правила распространялись бы и на меня. Я тоже стала бы персонажем. Личная воля не имела бы никакого значения. Именно об этом я мечтала: точно знать, что нужно делать.
Я читала, сидя на скалах и в лодках. Носила книги в рюкзаке на многие мили, далеко-далеко. У меня есть фотография: мне лет двенадцать, я веду трактор и одновременно читаю книжку.
Да брось ты свою книжку и оглянись! Разве тебе не интересно, что там? Я ненавидела, когда родители так говорили (оба, не сговариваясь); не нужны мне были их интересности. Я приехала с книжкой и хотела читать книжку. Неужели мне не интересно увидеть мир, спрашивали они. Нет уж, спасибо. И так повидала довольно.
Любимых книг у меня было два-три десятка, и я читала их и перечитывала. Но книгой номер один были «Маленькие женщины» [21]. Другие были ручейками, струйками, речушками, растекавшимися в моей голове тонкой паутинкой. Но «Маленькие женщины» — о, то была моя Миссисипи. Главная река материка.
Я едва ли была первой девочкой, отождествившей себя с Джо Марч, но тогда я об этом не догадывалась. Не знала, что и другие девчонки читают и узнают в Джо себя. Нет, нас таких было только двое. Джо, храбрая и начитанная. С длинными каштановыми волосами — единственная ее по-настоящему красивая черта, как говорила ее мать. Джо писала рассказы, жевала яблоки и воображала, что ветка дерева — это лошадь. Она жила со своей мамулей-святошей Марми, взрослой и серьезной сестрой Мег, болезненным ангелочком Бет и дерзкой талантливой красоткой Эми.
Джо была отражением моих слабостей и странностей, облеченных в пылающий наряд храбрости. Ее любовь к чтению, писательству, ее фантазии — всё это свидетельствовало о том, что она ищет своё «я», и это «я» не желало считаться с обычаями времени. Джо было плевать на наряды; она каталась на коньках, носилась и лазала по деревьям. Обычные занятия для девчонки из моего времени, но в эпоху Джо они выглядели революционными. Образ маленькой бунтарки меня устраивал; я решила, что могу быть толстой девочкой и храброй проказницей одновременно.
Джо вечно старалась быть хорошей, но и вечно рисковала опростоволоситься. Вспоминая книгу сейчас, я понимаю, что меня больше всего привлекала именно эта борьба, старания быть правильной. В «Маленьких женщинах» было вполне конкретное понятие о том, что такое хорошо, и меня это радовало. Что значит быть хорошей, в книге определялось ясно: делать добрые дела и не драться; играть с сестрами; уважать старших; помогать бедным. Джо знала, как себя вести, просто иногда у нее не получалось следовать всем правилам.
Я жила нервной жизнью ребенка матери-одиночки; так тонко чувствовала ее нужды и желания, что не знала толком, чего хочу сама. (Единственное, чего мне действительно хотелось, — больше читать, больше читать, больше читать.) Кроме того, я существовала в постоянно меняющемся поле обстоятельств. У меня была полная семья, а вроде бы и нет. Мои родители были в разводе — но как бы и нет. У меня был отчим — или не было? Книги были нужны мне, чтобы ничего не менялось. В них был порядок, и жизнь представала управляемой, регулируемой. Книги были моей постоянной семьей. Девочки Марч были моими сестрами, а Марми — моей мамой.
Еще одной постоянной в моей жизни был брат, который вместе со мной переживал все перемены. Дейв не прятался в мире книжек. Вместо этого он справлялся со всеми ситуациями без промедления. Его плащом супергероя стало умение действовать — он научился все делать сам.
У них с отцом была особая связь, которую я неохотно принимала: они вместе делали всякие вещи. Катались на лыжах, ходили в походы и на рыбалку. Я тоже ходила с ними, но как прилипала, за компанию. Дейв же все эти занятия постиг в совершенстве. В конце концов он удивил даже отца, по крайней мере с точки зрения физической сложности — категории, столь важной для мужчин, — и отправился в альпинистский поход в каньоны Йосемит и Эльдорадо, а потом лазать без страховки в Шамони и кататься на лыжах в диких местах, в Каскадных горах, горах Васатч и Альпах. Он рассекал по холмам на подбитых шкурами лыжах и спускался по горе невозможно прекрасным шагом телемаркера.
Я вечно плелась следом, отчаянно стараясь изо всех сил. У меня были клочковатая рваная стрижка и пузо. Поэтому книги были для меня самым подходящим местом обитания. Я убегала туда так часто, как могла.
20
Карл Линней — основатель таксономии, науки о классификации и систематизации (гербарии, коллекции минералов, ископаемых и т. д.).
21
Роман американской писательницы Луизы Мэй Олкотт о жизни четырех сестер во время Гражданской войны в США.