Дети вампира

"На этом самом месте я впервые встретился с вашим отцом".

Помня его приказ не раскрывать рта, я стал вспоминать страницы маминого дневника, представляя себе, как происходила эта встреча.

Аркадий торопился, но все же сделал еще одну остановку – на этот раз перед громадным портретом, написанным в византийской манере, хотя и не столь явной. По обе стороны от портрета в настенных канделябрах горели толстые свечи. С холста на меня смотрел худощавый человек с орлиным носом, черными обвислыми усами и длинными черными кудрями, ниспадавшими ему на плечи. Вначале мне показалось, будто это Аркадий, но, приглядевшись, я понял, что ошибся. У мужчины на портрете были совсем другие – изумрудно-зеленые – глаза. Наверное, художник проявил фантазию, поскольку в жизни я ни разу подобного оттенка у людей не встречал. Одеяние этого человека, шапка, украшенная перьями, да и сам холст были явно не из нашей эпохи. В нижнем углу картины я обратил внимание на щит с изображением летящего дракона, а в другом заметил, вероятно, фамильный герб весьма зловещего вида: голова здоровенного серого волка, покоящаяся на свернувшейся кольцами змее. Вспоминая записи в мамином дневнике, я решил, что это и есть граф Влад, которого одни называли Дракулой (сыном дракона), а другие Цепешем ("Колосажателем", если перевести это слово с румынского). Скорее всего, портрет был писан в ту пору, когда Влад еще не стал вампиром.

Заметив, что мой взгляд устремлен на дракона, из спины которого возвышался двойной крест, Аркадий пояснил (его слова я опять услышал внутри себя):

"Это знак Ордена Дракона. Когда-то я по глупости думал, что Орден – всего лишь тайное политическое общество".

Мы продолжили путь и оказались в центральной части замка, где окон вообще не было. Узкий коридор освещался редкими канделябрами. Одна из дверей оказалась открыта настежь. Судя по громадной кровати, комната служила спальней. В очаге полыхал огонь и весело трещали дрова. Мебель да и вообще все убранство спальни отличались едва ли не королевской роскошью, но на всем лежал отпечаток запустения. Аркадий замедлил шаг и почему-то стал двигаться крадучись. Я последовал его примеру и пошел на цыпочках. Вскоре он остановился возле другой двери, которая была лишь слегка приоткрыта.

Аркадий замешкался. Он плотно прижал руки к телу и стиснул кулаки. Комната, находившаяся за дверью, вызывала в нем явное отвращение, которое он силился преодолеть. "Уж не ведет ли эта дверь в камеру пыток?" – подумал я, вспомнив, что Аркадий назвал Влада садистом.

Наконец Аркадий открыл дверь. Мы оказались не в камере пыток, а в гостиной, ярко освещенной вполне современной лампой. Здесь тоже горел очаг, возле которого стояло три кресла с высокими спинками: два мужских и одно женское. Кресла были поставлены так, чтобы собеседники могли без труда видеть друг друга. По центру между ними находился столик с граненым хрустальным графином и такими же бокалами. Огонь придавал содержимому графина и бокалов приятный оранжевый оттенок. Два бокала были полны, и чувствовалось, что к ним не прикасались. Третий, наоборот, был почти пуст, а на стенках, вдоль верхнего края, ясно просматривались следы губ.

Вся обстановка показалась мне вполне обычной и не внушающей опасений. Аркадий весьма настороженно разглядывал опустошенный бокал. Его лицо помрачнело. Я поймал его мысль: мы и в самом деле явились слишком поздно.

Затем Аркадий повернулся в сторону закрытой двери, из-под которой выбивалась полоска света, и я услышал в мозгу его голос:

"Они уже знают, что вы здесь. Скрыть ваше присутствие никак невозможно. Но оставайтесь здесь и не входите, пока я вас не позову. И заклинаю: ни в коем случае не смотрите им в глаза. Для этого вы еще недостаточно сильны".

Я послушно встал позади него, немного сбоку. В правой руке я держал саквояж, в левой – мешочек с распятием и облаткой. Я поклялся себе, что вскоре надену второе распятие на Стефана (малыш, рассуждал я, будет у меня на руках, под защитой моего креста). Как только мы выберемся из той комнаты, я сразу же запечатаю дверь облаткой. В правом кармане лежал пропитанный эфиром платок – на случай, если придется иметь дело с живыми пособниками Влада.

Аркадий выпрямился и замер. Я знал: он готовится к нападению. Лица его я не видел, но, скорее всего, он закрыл глаза и погрузился в глубокий транс.

Неожиданно в мозгу зазвучали его слова:

"Нужное нам помещение запечатано с трех сторон черными заклятиями. Мне приготовили ловушку, но мы ее используем против Влада".

Я мысленно ответил, что понял. Аркадий одобрительно улыбнулся, но его голос оставался серьезным.

"У Влада есть пособник из простых смертных. Этот человек даже сейчас находится где-то поблизости. Я слышу дыхание, шорох одежды... На нас могут напасть отовсюду и в любой момент. Будьте настороже".

Через несколько секунд в гостиную ворвалась некая незримая сила. Из дымохода с завыванием вылетел ледяной вихрь. Он мгновенно погасил огонь, а меня, обдав холодом, припечатал к стене. Вихрь взъерошил волосы на голове Аркадия, раздул полы его плаща, но отец Стефана даже не шевельнулся. Своей величественной позой он напоминал древнеегипетские барельефы с изображениями богов. Вихрь ударил в дверь, и она с оглушительным грохотом распахнулась.

Вплоть до недавнего времени я был убежденным рационалистом, приверженцем науки, чем всегда гордился. Даже в детстве я не слишком-то любил сказки, поскольку в них все происходило необъяснимым образом. Я радовался, что в моем сознании нет места суевериям и предрассудкам. Но в то мгновение мой разум дрогнул. Порыв ветра открыл дверь не просто в другое помещение. Нет, за дверью лежал другой мир, и я знал (именно знал, а не предполагал), что это мир тьмы, мир, полный миазмов, управляемый и питаемый злом. Мое тело покрылось гусиной кожей, и похолодела спина. Я вдруг понял, почему в древности люди с таким отчаянием хватались за амулеты, бормотали заклинания, а сейчас истово крестятся и шепчут молитвы. Они чуют опасность и не знают, как от нее защититься. Мой скептицизм разлетелся вдребезги. Я был безмерно благодарен Арминию за черный мешочек. Одно то, что он находился у меня в руке, прибавляло мне спокойствия и уверенности.

Из-за спины Аркадия мне была видна лишь тесная передняя. Опасаясь, как бы меня не заметили, я медленно и осторожно двинулся вслед за ним. Аркадий шел быстро. Не знаю почему, но он стал смелее и увереннее. Пока я прятался за углом, он миновал переднюю и вышел в громадный зал с высоким потолком. Может, в давние времена здесь пировали сотни гостей, а может, это место являлось храмом, где служили мессу самому дьяволу.

Пространство слева было отгорожено тяжелым черным занавесом, спускавшимся с потолка до самого пола. Мне оставалось только гадать, что скрывалось за ним. В дальнем конце зала, в серой каменной стене, виднелась еще одна дверь, плотно закрытая. Справа, на возвышении из темного полированного дерева, располагался старинный трон, к которому вели три ступени, и на каждой блестело инкрустированное золотом слово; все вместе они складывались в латинскую фразу: "Justus et pius".

По обе стороны от трона стояли высокие (в мой рост) канделябры, в которых горело множество свечей. На троне восседал тот самый человек с портрета, облаченный в малиново-красную мантию. Его голову венчала золотая корона, усыпанная рубинами. Но облик сидевшего заметно изменился. То был уже не мужчина средних лет, а старик. Его усы и кудри поседели, а лицо настолько исхудало, что казалось, будто бледная кожа натянута прямо на кости. Это лицо можно было бы принять за восковую маску, если бы не губы – ярко-алые, подобные рубинам в короне – и не глаза.

Его глаза... Пока я не увидел их, меня инстинктивно тянуло отвернуться от этого бескровного, мертвенно-бледного лица. По сравнению с Аркадием в нем не было и крупицы обаяния. Я сразу же понял, что передо мной чудовище, исчадие ада. Если когда-то он и обладал привлекательностью, она давно потускнела. Но когда я увидел его глаза...