Домашняя готика

Невероятно, но я извиняюсь. Мне необходимо знать – необходимо услышать правду, как бы ужасна она ни была.

– Все с тобой в порядке. Ш-ш-ш. Хватит плакать, не из-за чего лить слезы. А теперь ложись на спину – вот так, молодец – и упрись ногами в стену, чтобы тело было под правильным углом. Молодец. Вот так и лежи. Расслабься. Тебе нужно пролежать так около часа.

Слезы текут по щекам, заливаются в уши. Говорить я не могу.

Он подходит к окну, похлопывая пистолетом по открытой ладони.

– Думаю, скрываться больше нет смысла, ты ведь и сама все поняла. Ты же видела название кулинарной книги.

– Я не беременна!

– Не факт. Если нам повезло, то уже беременна.

Витаминная таблетка: фолиевая кислота. Вот почему вкус был такой знакомый. Я пила фолиевую кислоту во время беременности.

– Ты меня насиловал? Сколько раз?

Он раздраженно фыркает:

– Спасибо. Спасибо за доверие.

– Прости…

– Я же не животное. Я использовал шприц. – Он коротко усмехается. – Кондитерского шприца не нашлось, повар-то из меня никакой. Я только для тебя и готовил.

– Ты накачал меня наркотиками, раздел и ввел мне свою… свою…

Он берет меня за руку, сжимает.

– Салли, я хочу, чтобы мы стали настоящей семьей. У меня есть право… – голос дрогнул, – у всех есть право на счастливую семью. У меня ее никогда не было, Салли. У тебя, я думаю, тоже.

– Это неправда, неправда!

– Понимаю, тебе нужно время, чтобы привыкнуть. Я не собираюсь настаивать, чтобы мы спали вместе. Только если ты сама захочешь. Я же не животное.

С силой вонзаю ногти себе в ногу. Если бы могла, я бы вырвала все свои внутренности.

– Наверное, надо было сказать тебе про ребенка, но… В общем, мне не терпелось приступить к делу. Прости.

– Сколько раз ты… делал инъекции? – выдавливаю я.

– Всего дважды. И насчет последнего раза у меня хорошее предчувствие. – Он скрещивает пальцы.

Я плачу, а он похлопывает меня по руке, поглаживает, успокаивая. Понятия не имею, сколько прошло времени, сколько своей жизни я потеряла в этой комнате – полчаса, может больше, – с того момента, как он замолчал. Когда слез уже не остается, я спрашиваю:

– Зачем ты делал мне массаж?

– Хотел сделать тебе приятное. Ты ведь любишь массаж?

– Но я была без сознания!

– Я подумал, что подсознательно ты расслабишься. Иногда тело знает то, чего не знает разум. Чем больше ты расслабишься, тем больше вероятность, что забеременеешь.

Желудок сводит судорогой, и я едва не захлебываюсь подступившей к горлу рвотой.

– Думаешь, я хочу, чтобы ты страдала, Салли? Я не хочу, правда, не хочу.

– Я знаю.

Я отберу у тебя пистолет и убью тебя, больной ты ублюдок.

– Попробуй захотеть того же, чего хочу я. Помнишь, в Сэддон-Холл ты сказала, как тебе надоело вечно самой все устраивать? Ужин на День святого Валентина, даже праздник на собственный день рождения?

– Ты так об этом говоришь, что получается, будто я ненавидела свою жизнь! – всхлипываю я. Не могу больше этого выносить, не могу его слушать. – Я люблю свою жизнь – я просто жаловалась!

– И не без причины, – назидательно кивает он, постукивая пистолетом по краю массажного стола. – А как насчет того Рождества, когда ты сама купила себе подарок, потому что сомневалась, что Ник найдет то, что нужно, духи «Будуар» от Вивьен Вествуд? Ты даже сама их упаковала и подписала: «Для Салли, с любовью, Ник». Помнишь, как ты об этом рассказывала? О том, что тебе надоело переживать, успеет ли Ник завернуть подарки к Рождеству?

Зачем я ему столько разболтала?

– Можно… Пожалуйста, дай мне телефон, всего на минуту? Мне нужно поговорить с детьми.

А вот это я зря сказала. Он отпускает мою руку. Взгляд твердеет, лицо превращается в маску чистого зла.

– Дети, – повторяет он деревянным голосом. – Твоя проблема, Салли, в том, что ты не знаешь, когда пора остановиться.

Вещественное доказательство номер VN8723

Дело номер VN87

Следователь: сержант Сэмюэл Комботекра

Выдержка из дневника Джеральдин Бретерик,

запись 7 из 9 (с жесткого диска ноутбука «Тошиба»,

найденного по адресу: Корн-Милл-хаус,

Касл-парк, Спиллинг, RY290LE)

Сегодня вечером случилось «чудо» – которое, как мне показалось, способно решить все мои проблемы. Поспать нормально вчера опять не удалось. Я кончу так же, как тот парень в «Шокирующей медицине», он так мучился от недосыпа, что у него постоянно болела голова. Он пошел к врачу, и выяснилось, что недосыпание нанесло непоправимый ущерб его мозгу. Доктор дал ему лекарство от головной боли, но от него беднягу трясло, как при болезни Паркинсона. В передаче сказали, что парень работал юристом в каком-то большом городе, а про детей его не упомянули. Но они у него наверняка были. Скорее всего, трое, все младше пяти лет, да еще работающая жена.

Вчера вечером я водила Люси в театр. Не на дневное представление, не как в тот ужасный раз, когда мы смотрели Магическое Шоу Мунго в окружении плохо воспитанных детишек и Люси раскричалась, потому что я не разрешила ей съесть два стаканчика мороженого подряд. Нет, в этот раз мы пошли на вечерний спектакль, как взрослые. Мне было интересно, не станет ли она менее невыносима, если я буду обращаться с ней, как со взрослой. Так что я заказала два билета на мюзикл «Оклахома». Марк уехал на очередную конференцию. Я сказала Люси, что мы устроим вечером кое-что особенное, но только если она весь день будет вести себя очень хорошо. Она жутко обрадовалась и действительно очень старалась. Я пообещала, что сперва мы пойдем обедать, и это взволновало ее даже сильней. Она ни разу не была в ресторане вечером, ведь по вечерам туда ходят только взрослые, так что она исполнилась «энтузиазма».

Мы пошли в «Орландо» на Боудич-стрит, Люси съела «спагетти болоньезе» – целую тарелку. В театр мы отправились, держась за руки, а весь спектакль она просидела как пришитая, совершенно неподвижно, с глазами как блюдца. Потом сказала:

– Это было здорово. Спасибо, что сводила меня в театр, мамочка.

Добавила, что любит меня, и я сказала, что люблю ее, и мы держались за руки всю дорогу до машины. Я решила, что вот он, поворотный момент. Решила при любой возможности заниматься с ней взрослыми делами, обращаться с ней, как с подростком, а не с ребенком.

Может, я глупая или просто отчаялась окончательно, а может, и то и другое, но я действительно поверила, что это может сработать. Час назад, ворочаясь в постели, я раздумывала о том, что мы будем делать в следующий раз – сходим в Национальную портретную галерею, или сделаем маникюр, или сходим в кино, – вот в этот момент я и почувствовала, как меня тянут за волосы. Я сначала подумала, что в дом забрался грабитель, и закричала, но это оказалась Люси. Обычно, проснувшись ночью, она не вылезает из кровати, а подзывает меня криком и ждет, что я прибегу. Но сейчас она была рядом – и нисколько не огорчена. Она улыбалась.

– Мам, а можно мы опять пойдем в театр? – спросила она.

– Обязательно, милая, – пообещала я. – Очень скоро. Но сейчас возвращайся в постель, Люси, до утра еще далеко.

Можно ли было ответить лучше? Моя мать наверняка сказала бы, что да. Если бы Люси обратилась к ней, она, наверное, выскочила бы из постели, даже в четыре утра, и нашла в Интернете подходящее шоу, причем уверяла бы, несмотря на слипающиеся глаза, что полна сил и энергии. Я часто спрашиваю, как она умудрялась не падать с ног от усталости, когда я была маленькой. Она всегда улыбается самодовольной улыбочкой, пренебрежительно машет рукой и заявляет:

– От усталости еще никто не умирал. Ты даже не представляешь, как тебе повезло!

А потом рассказывает про какую-нибудь подружку, с которой случайно встретилась, у подружкиной дочери тройня, нет мужа, и бедняжка работает на семнадцати работах одновременно, чтоб хоть как-то прокормить деток. И я завидую этой несчастной, которую моя мать выдумала с единственной целью пристыдить меня. Ведь она другой жизни и не помнит, наверное. А я помню – жизнь до рождения Люси, чудесную жизнь. Поэтому мне так тяжело.

– Я хочу в театр сейчас, – настаивала Люси. – И в ресторан, с тобой вместе.

Я объяснила, что сейчас ночь, что ни театры, ни рестораны не работают. И тогда она принялась плакать, кричать и колотить меня кулачками.

– Я хочу сейчас, сейчас! – рыдала она.

Пришлось ей пригрозить, чтобы хоть как-то успокоить. Я сказала, что если она не угомонится и не вернется в кровать немедленно, я никогда больше никуда ее не возьму. Она мигом прекратила драться и орать, но рыдания унять все не удавалось. В общем, пришлось сидеть у ее кровати и гладить по головке, пока она не уснула вся в слезах, и я тоже плакала, потому что этот дурацкий «особенный вечер» причинил ей столько боли.

Зато теперь я, по крайней мере, уверена – ей безразлично, добрая я или эгоистичная. Даже стараясь изо всех сил, я не могу избежать неудобства, раздражения и вопиющей бессмысленности, составляющих девять десятых процесса воспитания. Не стоит оно того. Даже с оглядкой на будущее, даже ради того, чтобы в старости взрослые дети навещали тебя, больную и немощную… Не стоит оно того, чтобы проводить лучшие годы жизни, запутавшись в бесконечном «надень-куртку-я-не-хочу-надевать-куртку-но-там-холодно-мне-не-нравится-эта-куртка-я-хочу-другую-куртку-у-тебя-нет-другой-куртки-но-я-хочу-нам-надо-выходить-залезай-в-машину-я-не-хочу-сидеть-сзади-я-хочу-сидеть-на-водительском-месте-тебе-нельзя-на-водительское-место»… Вот примерно такой диалог у нас все длится с тех пор, как Люси научилась говорить. Почему она не может просто сказать: «Да, мамочка» – и сделать, как я прошу? Она ненавидит, когда я злюсь, но я ведь много раз ей объясняла, что в моей злости виновата только она сама.

Я никогда ее не била. Не потому, что против насилия над детьми, – я щипала и шлепала Уну О’Хара много раз, когда Корди не видела, – нет, иногда ужасно хочется ударить Люси, но я понимаю, что не смогу развернуться как следует, так зачем тогда начинать? Это как открыть коробку роскошных шоколадных конфет, заранее зная, что съесть можно только одну.

В идеальном мире родители могут дать ребенку хорошего, смачного пинка, устроить настоящее избиение, а потом просто щелкнуть пальцами – и все следы побоев исчезнут. Неплохо бы, чтоб дети еще и боли не ощущали, тогда и чувства вины не будет.

А в реальном мире дети такие хрупкие и уязвимые, и в этом главное их оружие. Они делают так, что нам хочется их защищать, даже когда они нас разрушают.