Маленькое личико

Я попытался успокоить миссис Фэнкорт, но она не слушала меня и сказала, что хотя и не знает имени, но может описать сожителя Мэнди. И начала описывать, но я прервал ее, объяснив, что сержант Зэйлер вряд ли позволит мне заниматься подобными версиями. Миссис Фэнкорт, не обращая внимания на мое предупреждение, продолжала говорить. По ее словам, этот человек шатен, но затем она сказала: “У него в роду точно были рыжие. Понимаете, о чем я? Наверняка мать или отец. Такая матовая кожа с желтоватым оттенком”.

Во время нашей встречи миссис Фэнкорт разговаривала в странной, настойчивой, горячечной манере. У меня сложилось впечатление, что ей трудно сосредоточиться на каком-то одном предмете и она все время перескакивает от мужа к сожителю Мэнди. Мне показалось, что эти двое занимают все ее мысли. В какой-то момент миссис Фэнкорт обнаружила пропажу мобильного телефона и сильно огорчилась, заявив, что телефон “отобрал муж”. Ее эмоциональное состояние насторожило меня, и я посоветовал миссис Фэнкорт обратиться к врачу».

11

Я стою в дверях спальни. Дэвид лежит на кровати и не смотрит в мою сторону. Я заново возвращаюсь к ледяной реальности нашей беды, на меня накатывает ужас, и я боюсь, что все кончится плохо. Меня колотит дрожь, и, чтобы унять ее, приходится напрягать все силы.

– Хочешь, чтобы я легла в другой комнате? – спрашиваю я.

Дэвид пожимает плечами. Я жду. Секунд через десять, видя, что я не ухожу, он отвечает:

– Да нет, зачем. Ситуация и так идиотская.

Это он из-за Вивьен. Он все еще надеется выдать все за мелкую неприятность: мол, «она просто дурит, мам, правда. Ей скоро надоест». Мы ведь оба страшимся увидеть, как огорчится и встревожится Вивьен. Одно время я верила, что, пока Вивьен всем довольна, мне, как человеку из ее ближнего круга, ничего не грозит. Оборотная сторона этой веры – страх, что недовольство свекрови разрушит мою жизнь, и отделаться от этого страха мне гораздо труднее.

Дэвид не намерен меня прогонять, и мне становится чуть легче. Может, когда я лягу, он, как обычно, поцелует меня перед сном. Осмелев, я говорю:

– Дэвид, еще не поздно. Я понимаю, идти на попятный после всего, что ты наговорил, нелегко, но разве ты не хочешь, чтобы полиция нашла Флоренс? Единственный способ помочь им – сказать, что я права, и тогда ее начнут искать.

Я стараюсь говорить ровно, рассудительно. Дэвида страшат бурные проявления эмоций. Не хотелось бы отпугнуть его.

– То же самое я могу сказать и тебе, – монотонно отвечает он. – Еще не поздно бросить этот дурацкий фарс.

– Ты знаешь, что это не фарс! Дэвид, прошу тебя! А как же та, другая мать, – мать этого ребенка в детской? Ей-то каково? Она тоскует по своей девочке не меньше, чем я по Флоренс. Тебе все равно?

– Другая мать? – ядовито переспрашивает Дэвид. – Да мне на нее начхать. И знаешь почему? Потому что никакой другой матери нет.

Я думаю о Мэнди. Как обошелся бы с ней ее дружок в подобной ситуации? Я лишь раз толком поговорила с ней. Она рассказала, что живет с другом в однокомнатной квартирке и не понимает, где все уместятся теперь, когда у них появился ребенок.

– Ты же знаешь, как эти мужики бесятся, когда их будят среди ночи, – вздохнула Мэнди.

Потом она спросила, что у меня с жильем, и мне чуть не стало дурно. Врать не хотелось, и я призналась, что живу в большом доме, но я четко дала понять, что принадлежит он не мне.

– Дэвид, ты помнишь Мэнди из больницы?

Я трогаю мужа за руку, но он отодвигается.

– Я рассказала ей, где мы живем. Она знает этот дом. – Голос дрожит и срывается. – Она сказала, что видела его и знает, как сюда проехать.

– Как так можно, не понимаю, – спокойно говорит Дэвид. – Да, я помню Мэнди. Нам было жаль ее. Ты хочешь сказать, что она и выкрала Флоренс? Как тебе только наглости хватает…

Я понимаю, что время упущено. Днем он пытался увещевать меня, но я заперлась в спальне и не слушала. Это слишком оскорбило его. Я привнесла в его жизнь панику и сомнения. Я – источник всех бед, вампир.

Дэвид оборачивается ко мне и шепчет:

– Днем я думал, ты помешалась. Но ведь это не так, правда? Ты такая же здоровая, как я.

– Ну конечно!

Мои глаза наполняются слезами, гора падает с плеч.

– Значит, ты просто сука. – Он отворачивается, лицо каменеет от злобы.

Мое сознание бунтует, не желая принимать того, что произошло в эту секунду. Как он может так называть меня, «сука»? Ведь он любит меня, я точно знаю. Даже теперь, после всех ужасных слов, которые он наговорил сегодня, я не могу вычеркнуть из памяти все его улыбки, поцелуи и нежности. Почему же он так легко стал моим врагом?

– Пойду переоденусь, – тихо говорю я, вытягивая из-под подушки ночную рубашку.

Обычно мы не раздеваемся друг перед другом. Да и сексом всегда занимаемся в темноте, полуодетыми. В первый раз эта скромность Дэвида показалась мне странноватой, но потом я убедила себя, что такая старомодность даже мила и, наверное, это аристократично. До тех пор у меня никогда не было по-настоящему культурного любовника. Я даже не знала, что молоко на стол нужно подавать в молочнике, а масло – на особой тарелочке, пока Дэвид не просветил меня. У нас в семье молоко ставили прямо в бутылке на потертый сосновый стол, за которым мы с родителями всегда обедали.

Дэвид слезает с кровати и неожиданно захлопывает дверь. Привалившись к ней спиной и, не говоря ни слова, пустым взглядом смотрит на меня.

– Я собиралась сходить в ванную переодеться ко сну, – объясняю я.

Он качает головой, не двигаясь с места.

– Дэвид, мне надо в туалет.

Пришлось сказать это вслух. Оттолкнуть его я не могу: физически он намного сильнее.

Дэвид смотрит на меня, потом на ночную рубашку в моей руке и опять на меня, намекая, что я должна сделать. Мой мочевой пузырь вот-вот лопнет, и остается лишь подчиниться. Сосчитав про себя до десяти, начинаю раздеваться. Я стараюсь повернуться полубоком, чтобы Дэвиду было меньше видно, – для меня это надругательство, все равно что обнажаться перед глумливым насильником, но Дэвид нарочно наклоняется и вытягивает шею, чтобы ничего не пропустить. Он довольно ухмыляется.

Лучше бы меня ударили по лицу.

Переодевшись в рубашку, поднимаю взгляд на мужа и вижу, что он торжествует. Потом кивает и отступает, позволяя мне выйти. Едва успеваю запереться и дойти до унитаза, как меня тошнит. Желудок выворачивает не от страха, а от потрясения. Этот холодный, жестокий человек в спальне – кто угодно, но только не Дэвид. Я не узнаю собственного мужа. Разве этот человек написал в первой открытке на мой день рождения: «Ты – предел моих мечтаний»? Потом, чисто случайно, я обнаружила, что это строчка из песни «Поугз». Рассказала Дэвиду, а он усмехнулся:

– Неужели ты думала, что я сам сочиняю любовные стишки? Я пишу компьютерные программы, Элис, очаровываю ноутбуки, а не девушек. Поверь, надежнее было поручить тебя заботам Шейна Макгоуэна [12].

Я посмеялась: Дэвид всегда умел рассмешить.

Не верится, что он умышленно заставил меня раздеться. Просто что-то замкнуло у него в голове – пробки перегорели. В стрессе Дэвид бывает ужасен. Такое случается с людьми, которые не умеют говорить о собственных чувствах.

Опасаясь, как бы не спровоцировать его снова, я возвращаюсь в спальню и тихонько проскальзываю под одеяло. Дэвид лежит ко мне спиной, отодвинувшись подальше на край кровати.

Я проваливаюсь в беспокойный, мучительный сон: тревожные рывки сквозь кошмарные видения, будто несешься на ста милях в час по всем кругам ада. Я вижу Флоренс, рядом с ней – никого, она плачет, но я не могу подойти к ней, потому что не знаю, где она. Вижу Лору, что лежит на дорожке меж домом и шоссе, еще живая, и вижу, как она пытается вынуть нож из груди.

Слышу ритмичное биение. Тиканье. Сажусь на кровати и не могу сообразить, сон это или явь. Другая половина кровати пуста. На миг я леденею от ужаса. Да это же меня саму все бросили – в кромешной тьме, с ножом в груди. Затем разум захлестывает холодное, удушающее отрезвление, кошмарное осознание. Флоренс! Где моя Флоренс? Легкие наполняются тяжестью, с трудом выталкивают воздух. Даже плакать нет сил.

12

Шейн Макгоуэн (р. 1957) – ирландский рок-музыкант, основатель и лидер группы «Поугз».