Страница 90 из 106
Ар убил бы, убил бы сейчас каждого, кто посмел бы остановить и не пустить к теплу, к отдыху. Все же сложно быть единственным арханом на всю округу. И суды он вершит, и виновных он карать приказывает.
Ар с облегчением бросил поводья мальчишке, соскочил с Вьюнка и направился к дому. И уже дошел до входной двери, как вдруг его внимание приковала фигура на другом конце двора. Ар остановился.
Он так устал. От чужой глупости, от чужих проблем, от вечных сомнений - а поступает ли он правильно? Или, может, делает еще хуже? Но были случаи, когда Ар не мог пройти мимо, как теперь, потому вновь и вмешался. Он подбежал сзади, перехватил руку Зары. Не дал опустить топор.
- Убью! - зашипел кузнец, резко оборачиваясь. Увидев четырнадцатилетнего архана, он застыл. Сжался весь как-то, и глаза его, до того пылающие злостью, вдруг наполнились страхом.
Ар скривился. Что же, другого он и не ждал. Наивные крестьяне. Думают, что архан не слышит шепота за спиной, не замечает страха в глазах, не видит, как хватаются за амулеты, просят богов о защите. От него, от Армана, как будто он какое-то чудовище.
- Это всего лишь простые люди. А ты - сын ларийцев, - отвечала на вопросы хрупкая, вечно бледная няня.
Арман верил. Потому что больше верить было некому.
И теперь, под хлопьями снега, страх кузнеца уже не раздражал. Даже на раздражение нужны силы. А сил не было. Было лишь усталое отупение.
- За что ты его? - Ар отобрал у кузнеца топор и посмотрел на юношу, почти мальчишку, что свернулся калачиком у дровни.
Заморыш. Откуда только взялся? Одет в рванье, волосы спутаны, слиплись. И воняет от него кровью, да навозом.
- Дык... - замялся Зара. - Пришлый он. Вор, в сенях ховался. Кто тебя, тварь, туда пустил?
- Я не вор, - прошипел звереныш, с трудом разлепив разбитые в кровь губы. - Я не вор, верьте, архан.
- Верю, - согласился Арман, улыбаясь.
Ему вдруг захотелось спасти пришлось, а почему - Арман и сам не знал. Может, просто нравилось ему смотреть на побагровевшего кузнеца, нравилось, как трясся верзила, хоть Арман на голову и ниже, да и в плечах гораздо уже.
Дрожишь?
Вот и мальчишка дрожит. А все равно упрямо ползет по талому снегу к коленям, обнимает их и молит:
- Пощади, архан!
- А чего б не пощадить, пощажу, - усмехается Арман, не замечая, как грязный мальчишка испачкал дорогой плащ. И все так же не спуская взгляда с красневшего все более кузнеца. - К приказчику его сведи. Прикажи вымыть и к домашним слугам приставить.
- Ох, архан, верьте мне, - начинает ныть кузнец. - Не стоит он того. Без добра вас оставит...
- А ты мне не перечь! - отрезает Арман, любуясь реакцией рожанина: жирное лица мужчины идет пятнами, и он вновь сжимается от страха:
- Слушаюсь, мой архан... Как скажете.
Ар бросает последний взгляд на мальчишку, да смущается, когда карие глаза вспыхивают благодарностью. Преданностью.
И нет во взгляде пришлого даже капли страха. Но Арман знал - пока нет. Все они поначалу Арманом восхищаются, а потом, наслушавшись слухов, начинают ненавидеть.
Странные то были времена. Медленно прошла зима, унесла несколько рожан. Но миловал, прошел мимо обычный для последних лет голод.
Незаметно пролетела весна, ранняя в этом году, теплая, лаская. Пришло и лето. Знойное, испепеляющее, но щедрое на дожди, прошлось оно по полям, заставляя пожелтеть богатую в этом году ниву.
Мальчишка, или Нар, за это время округлился, утихло в его глазах отчаяние, пришло ему на смену холодное, уверенное в себе спокойствие и обожание... Мальчик обожал своего архана. К концу лета мало что осталось в нем от грязной жертвы кузнеца, а Ар постепенно привык к нетребовательному, но частенько полезному слуге. И, что самое главное, к тому, кто не спешил исчезать.
Исчезновения слуг были головной болью Армана и нерешенной загадкой. А узнать причину нельзя - стоило кого спросить, как тот замыкался, начинал дрожать, заикаться и что-то бормотать о приказе архана. Не Армана, естественно, а опекуна.
Зачем Эдлаю понадобилось играть в тайны, Арман не знал. Он вообще мало что знал об опекуне, больно редко появлялся тот в поместье. Но воспитанника не забывал - окружал невидимой заботой, то и дело отправлял в поместье гонцов: они привозили приказы дозорным, забирали списки необходимых покупок, присылали новых учителей.
Последних Арман не любил. И не всегда понимал, к чему мучить себя бесконечными уроками магического боя, верховой езды, танцев, чередующихся с лекциями по математике, тактике, истории, медицине, словосложения, и прочей ерунды.
Учителя сменяли один другого, наука давалась Арману легко, почти играючи, и к пятнадцати годам он вырос сильным, ловким и разумным. Гораздо более разумным, чем требовалось для управления небольшим поместьем.
Потому и ожидал пятнадцатилетия Арман с нетерпением. Знал он, что в этот день придет письмо от повелителя Кассии, знал, что решится его судьба, и надеялся покинуть захолустье, окунуться в настоящий мир, полный славы, приключений. А ждать осталось недолго - всего один день.
Но время тянулось, растягивалось, и к вечеру Арман, сам того не заметив, оказался на балконе, не зная, чем бы себя занять и скрасить ожидание.
Медленно заходило летнее солнце. Окрасился парк в розовато-желтые оттенки, обострились запахи. Опустился на душу покой...
Но и его нарушили тихие шаги и покашливание.
- Травяного отвара, мой архан? - спросил Нар.
Арман усмехнулся - отвара? Завтра, в это же время, он отведает настоящего вина. Завтра.
Травяной отвар горчил и отдавал мятой. Бросив взгляд поверх нефритовой чаши, Арман заметил въезжающих в парк двух всадников и сразу же подумал о стоявшем за его спиной слуге:
- Старайся не попадаться на глаза опекуну, - предупредил он Нара, вспомнив о давнем недовольстве Эдлая.
Письмо от опекуна пришло через лунный цикл после появления рожанина, а в письме - выговор. Неразумно брать в дом чужого, не к добру верить незнакомцу. И будет лучше показать его жрецу родов: "Обещай, что покажешь! - настаивал Эдлай. - Это важно, мой мальчик!"
Арман честно хотел показать. Он даже посадил Нара за собой на лошадь и отвез в старый храм родов. Но возле самых дверей, уже спешившись, он посмотрел на мальчишку и спросил себя - зачем? Зачем Эдлаю надо показывать слугу жрецам? Чтобы отдать Нара законному владельцу, архану? Тому самому, чья плеть навсегда оставила следы на плечах мальчишки?
Арман в первый раз ослушался. И в первый раз солгал - отписался, что к жрецу мальчишку водил, но жрец ничего особенного в нем не нашел. Не мог он больше отказаться от преданного слуги, от его спокойных глаз, от лишенного страха взгляда.
Временами, когда смотрел он на Нара, казалось ему, что он смотрит в зеркало. И зеркало то начинает волноваться, когда волнуется Арман, внимательно слушает, когда он говорит, и понимает гораздо лучше, чем Арман понимал себя сам.
Разве так бывает, - что не в силах отказаться от собственного слуги, и волнуешься, ждешь, когда его нет, когда задерживается слишком долго... и в то же время не хочешь неволить, не хочешь заставлять, жаждешь видеть в его глазах: "Да мой архан, я знаю."
Вот и сейчас Нар знал, сочувствовал, переживал. Смущенно улыбнулся, принял опустевшую чашу, склонился в поклоне:
- Как скажите, мой архан.
Арман кивнул Нару и вышел с балкона.
В небольшом, уютном зале суетились слуги. Убирали, украшали, смеясь и переговариваясь. Но стоило архану войти, как смех привычно утих, а взгляды стали настороженными.
В полной тишине, сопровождаемый запахом курений и аурой страха, прошел Арман к тяжелым резным дверям. За дверьми - широкая лестница, устеленная красным ковром.