Страница 13 из 28
— Вам не кажется, что вы должны сказать мне правду?… Раз вы не вор и не убийца, я думала, не страшно, если я обо всем узнаю, если это, конечно, не семейная тайна.
— Именно. Это семейная тайна.
— Как хотите!
Она повернулась на каблуках, как испанская танцовщица, платье на ней закружилось, приподнялось, открывая чулочную подвязку. Она направилась в спальню, но Севр окликнул ее.
— Мадам Фрек, клянусь вам, это правда… Я жду сестру… Поэтому хотел бы… То, что вы предложили, помните: я вас закрою, а потом предупрежу полицию… Да, это лучший выход. Когда она приедет, я закрою вас на ключ и уйду… И еще, если вы согласитесь не рассказывать обо всем… вы бы оказали мне большую услугу…
— Это так важно?
— Да. Никому не нужно знать, что я жду сестру. Кроме того, вы могли бы описать меня не совсем… точно; понимаете?
— В общем, вы не только держите меня заложницей в моем собственном доме, но и считаете нормальным сделать меня соучастницей в чем-то, чего я не знаю… Вы не находите, что это слишком, мсье Дюран? Она чуть повысила тон, но не казалась в самом деле рассерженной. Она лишь играла возмущение, чтоб вызвать его на откровения. Он развел руками.
— Мне очень жаль.
Она тут же передразнила его.
— Мне тоже очень жаль… — и она вошла в спальню и закрыла за собой дверь. Севр понял, что его на грани провала. Если она позвонит в полицию и скажет, что он ждал свою сестру, сразу все станет ясно. Как избежать такого риска?… Как нейтрализовать эту женщину, чьим первым стремлением будет месть? И чем дальше он будет ее задерживать, тем хуже. И потом, придется еще все объяснять Мари-Лор, рискуя совсем ее напугать. Что ж? Не может же он задушить Доминику, чтоб не дать ей… Сжать руками шею… там, где кожа все нежнее, где бьется жизнь… Только чуть-чуть, чтоб посмотреть, что будет…
Дверь спальни снова открылась. Доминика надела легкий пеньюар, подпоясанный скользящим пояском, и сунула ноги в шлепанцы. Полуобнаженная она чувствовала себя вполне уверено. В руках у нее был флакон с красным лаком и маленькая кисточка.
— Раз вы долго собираетесь меня держать, — сказала она все так же и естественно, и нарочито-наигранно, — муж начнет беспокоиться. Тем хуже для вас.
— Он далеко, — проворчал Севр.
Она открыла флакон и начала красить ногти на левой руке.
— Три часа самолетом!
— Он ревнив?
— Да, и в то же время безразличен… потому что уже постарел, теперь. Все достаточно сложно. Он столько раз был перед лицом смерти, что каждый день для него — это подарок Провидения.
— Перед лицом смерти?
— Да… Он воевал, под Ораном, там, где война была особенно ужасна.
От красного лака ужасно пахло эфиром. Севр следил за осторожными движениями кисточки, которой молодая женщина действовала с исключительным вниманием, приоткрыв рот и сдвинув брови. Не отрывая глаз от ногтей, она наощупь отступила к креслу напротив Севра, и когда почувствовала бедром подлокотник, медленно села, опускаясь на одной ноге. Пеньюар распахнулся, и он увидел черный чулок на подвязке.
— Понять не могу, как это мы поженились, — продолжала она. — Тогда я еще не была его женой. Он женился на мне позже, когда мы жили в Испании, потому что испанцы на этот счет не шутят… Вы не поддержите? Левой рукой у меня не очень получается.
Она протянула флакон, опустила туда кисточку, и, вытаскивая ее, запачкала ему пальцы красным.
— О, извините… Это легко стереть, не волнуйтесь… Ваша жена не красит ногти?
— Она умерла, — буркнул Севр.
Она подняла на него глаза, заметила, что пеньюар распахнулся, не спеша запахнула его.
— Правда… мне очень жаль, — сказала она. — Давно?
— Два года назад.
— Это тоже входит в… в семейную тайну? Севр откинул голову на спинку дивана, вытянул ноги, как чрезвычайно усталый человек.
— Вы думаете, я не вижу ваши ухищрения?… Кружите вокруг меня… откровенничаете… чтоб я раскололся, рассказал вам… Так ведь, верно?… Вам обязательно нужно знать, зачем я здесь!…
— О, совсем нет! Я, как вы говорите, откровенничаю, только лишь чтоб вы поняли, что я тоже попадала в переплеты и знаю, что это такое. Со мной такое бывало, что вам и не снилось… А мне кажется, вы из тех мужчин, которые вечно делают из мухи слона.
— Из мухи слона! — съязвил он. — Хорошо сказано!
Он внезапно выпрямился, наклонился к ней, сверкая глазами от гнева.
— Я умер, — выкрикнул он. — Понимаете?… У меня больше нет семьи, гражданского состояния, вы, понимающая все?… Меня похоронили, если хотите знать. На мою могилу навалили букетов и венков. Даже произнесли бы речь, если бы не торопились.
Она перестала мазать ногти, и смотрела на него с каким-то жадным восхищением. Он со стуком поставил флакон лака на стол и поднялся, начав ходить по комнате от стены к стене.
— Никто никогда больше не должен слышать обо мне, — продолжал он.
— А… ваша сестра?
— Она одна знает… Она должна привезти сюда деньги и одежду… Но, естественно, если вы меня выдадите…
— Я никогда никого не выдавала, — живо сказала она. — Но предпочла бы не быть замешанной в эту историю. Я тоже имею право на личную жизнь. А вы, кажется, об этом и не подозреваете.
— Что? Вы же приехали посмотреть, не пострадала ли квартира!…
— Это я вам так сказала.
— А есть и другая причина?
— Это вас не касается… Но если б я была мужчиной… хорошо воспитанным мужчиной… выложила бы все карты на стол… все карты… или ушла бы.
Они смотрели в упор друг на друга, снова став врагами. Севр сдался.
— Вас шокировало слово «выдавать»? Оно у меня вырвалось нечаянно. Если честно, не думаю, что вы на это способны. Но я в таком положении, что вынужден держать вас здесь, пока…
Она, подняв руки, трясла ладошками, чтоб лак поскорее просох.
— Никому никогда не удавалось удержать меня против моей воли, заявила она. — Вы будете первым. На что поспорим? Наглость всегда мучила Севра.
— Прошу вас, — сказал он. — Постарайтесь понять.
— Я не такая идиотка. Не такому тюне как вы…
Вне себя, он повернулся к ней спиной и сразу почувствовал между лопаток слабый удар; она запустила в него подушкой с кресла.
— Прекратите, — крикнул он. — Это смешно!
Она схватила тяжелую хрустальную пепельницу и он едва успел пригнуться. Пепельница с грохотом ударилась о стену и на диван полетели окурки.
— Хватит!… Доминика!…
Он схватил ее в тот момент, когда она вцепилась, пытаясь приподнять тяжелую медную лампу в изголовье дивана. Она попробовала вырваться; он увидел прямо перед глазами красные ногти, проворно заломил ей одну руку за спину, но не успел уклониться от второй. Он выпустил ее; щеку жгло. Запыхавшаяся Доминика запахнула на груди пеньюар.
— Утритесь, — сказала она. — У вас кровь идет.
Она отступила к спальне. Он скатал платок в шарик и приложил к щеке. Ему хотелось броситься на нее и побить, как он никогда никого не бил.
— Советую вам запереться, — произнес он голосом, которого сам не узнал.
Она закрыла дверь и он услышал скрип задвижки.
— Вот черт! — выругался он, как будто нечаянно раздавил какую-то болотную гадину.
Он упал на диван, до глубины души потрясенный этой яростной дуэлью, от которой даже в его памяти осталось лишь смутное воспоминание… прикосновение к чуткому телу, к бедрам, рвущимся под руками… что-то нечистое, что ему хотелось разрушить, уничтожить…
Шлюха! Еще минуту назад он готов был доверится этой женщине!… А потом, без причины… может, из-за одного чуть презрительного слова… Ну ладно! Больше он не попадется… Он с трудом поднялся, взглянул на свое отражение в стекле книжного шкафа. Сквозь бороду проступили две красных полоски; две поверхностных царапины, которые, когда подсохнут, перестанут привлекать внимание. Он глубоко вздохнул, чтоб освободиться от какого-то комка, сдавившего горло. Прислушался. Она набирала воду в ванну. Он слышал, как журчит вода. Он слышал что-то еще… да… она напевала, мурлыкая себе под нос… так беззаботно, что он поразился. Для очистки совести, он прислонился ухом к двери, но тут же представил себя в этой позе и смущенно отодвинулся. Он не узнавал себя. С того мгновения, как она вошла в квартиру, он перестал быть самим собой. Он заболел ею! Теперь он едва помнил о том, что еще вчера ужасало! Мерибель, охотничий домик… это было не только далеко, но почти как во сне… Это было несущественно…