Страница 65 из 67
Когда у нас не хватает возможности самообмана, мы начинаем обманываться за счет наших детей – говорим, что это для них. Это для них на Земле столько оружия, что хватит пять раз всех уничтожить? Вам кажется, что между вашим гуманистическим устремлением обеспечить ребенку будущее и этим фактом нет ничего общего. Но это ведь было сделано во имя гарантий будущего! "Крылатые ракеты летят, летят, летят…" На этой песенке, помню, мы с Мирзабаем устроили большую психологическую раскрутку. Почему я так уверенно об этом говорю? Подумайте сами внимательно. Идея гарантированного будущего мгновенно уничтожает ценность настоящего и прошлого. Потому что и прошлое, и настоящее становятся средством достижения гарантированного будущего. Как только эта идея овладевает людьми государственного масштаба, появляются Сталин, Гитлер, Мао Цзедун и им подобные. Как только любимый становится средством, умирает Любовь, потому что умирает настоящее и прошлое.
Средство нужно только до тех пор, пока оно работает как средство. Потом оно выбрасывается. Кто будет хранить отработавшее средство?
Я знаю людей, что с двадцати лет думают о том, какая у них будет пенсия, и все делают для того, чтобы она была побольше. Человек, поверивший в идею гарантированного будущего, – раб, его всегда можно поманить, пообещать ему это будущее. А почему бы и не пообещать? Это что, накладывает какие-то обязательства? Ведь речь идет о будущем. Потом можно сказать: "Не получилось. Попробуем еще раз, не наши дети, так наши внуки, не внуки, так правнуки…".
А вы говорите – царство Свободы. Что вы будете делать с этой свободой? Быть свободным – значит не иметь гарантий, никаких. Да их и нет вообще. Есть несвобода, вот в ней и гарантии. Это орудие несвободы, это главное орудие несвободы. "Ты меня долго будешь любить, ты меня всегда будешь любить?" – и все кончилось. Известно, что будет дальше.
"Мы будем счастливы? Конечно, будем"… Все, все известно. "Я достигну просветления? Конечно, достигнешь" – все известно, что дальше. Это смерть. Это голос смерти. Каждый раз, когда вы слышите о гарантиях, – это голос смерти. У Свободы нет гарантий, они ей просто не нужны. Так же, как человек, который все имеет, кажется человеком, которому ничего не нужно, так и человек, который свободен, кажется смертью. С одной стороны посмотреть: несвобода, гарантии и смерть, а если с другой посмотреть – свобода есть смерть. Как в той истории: сначала гусеница, потом личинка, потом бабочка…
Поэтому, строго говоря, то, что мы называем царством свободы, нельзя так называть. Это тоже уводит в сторону. Это свобода и несвобода – иными словами, которые кажутся мне наиболее адеквактными, – пространство присутствия. Тут, наверное, будет правильным, перефразируя Кастанеду, сказать: "Первый враг человека – страх, второй враг человека – могущество, третий враг человека – усталость, четвертый враг человека – смерть". У меня такое ощущение, но, может быть, я не совсем прав, что вы сейчас одновременно желаете могущества и уже заранее устали от него.
Вы отказываетесь от могущества, не имея его, чтобы иметь право быть усталым… вряд ли это получится, вряд ли…
На этом сегодня закончим.
У нас осталась последняя встреча. Ну, попробуем… поприсутствовать… Все.
Беседа десятая
Встреча такого рода – встреча-размышление… Сегодня попытаемся найти слова для хотя бы косвенной передачи того, что можно назвать окончанием пути, Того странного переживания реальности, к которому приходят, – назовем их духовные искатели, – в течение уже нескольких десятилетий. И те, кто доходят, пытаются, каждый на своем языке, хоть как-то передать свое переживание, и каждый раз это очень трудно. Иногда возникает мысль: а надо ли это делать? И все-таки пытаются. Хотя Лао Цзы сказал: "Говорящий не знает, а знающий не говорит", – и он пытался это передать.
В прошлый раз мы, заходя с разных сторон, касались того, что назвали пространством присутствия. И уже тогда почувствовали, что находимся за пределами даже косвенного понимания. Думаю, это нормально и естественно. Постепенный ход наших встреч все больше и больше удаляется от такой задачи, как просто понять. И все ближе и ближе оказывается к такому качеству, как оставить след, обозначить будущие события и будущие переживания.
Что же такое – окончание пути? Как смогу, попробую выразить…
Может быть, это исчерпание возможностей восприятия, переживания, некое качество, являющееся пределом природы человека в его отношениях с Миром.
А может, это какой-то намек на совсем иное бытие. Я вам уже говорил, что слово, которым как-то обозначилось это восприятие реальности для меня, – присутствие. Что такое присутствие? Это при сути. Не сама суть, а при ней, прикосновение к ней, прибытие к ней… Наверное, не случайно именно такое слово родилось для обозначения.
Конечно, это переживание непосредственного отношения к оформленной ежедневной жизни не имеет. Оно может только присутствовать в ней, как бы просвечиваться в ней в каких-то формах, которые, вероятно, и выделить невозможно. Очевидно, невозможно и сказать: "Вот! Вот здесь…". Но обычно окружающие каким-то образом это воспринимают… Не все, но кое-что воспринимают. Какое-то есть проявление этого. И оно, я уже говорил как-то, позволяет людям, окончившим путь, независимо от того, в какой традиции они его окончили, вступать в отношения и опознавать друг друга.
И поскольку в этом переживании снимается окончательно и полностью вся проблематика достижения, все смыслы, имеющие отношение к достижению, исполнению, овладению, осознанию и т.д., то, естественно, возникает самое большое несовпадение текстов – текста внешней явленности и внутреннего глубинного переживания. То есть как бы реализуется максимальный объем, максимальное неравенство человека самому себе. И в то же время присутствует ощущение максимальной реализации.
Думаю, что этот максимальный разворот, максимальное неравенство себя для себя и себя для других создают то колоссальное напряжение, из которого потом у некоторых рождаются, с одной стороны, этакая фатальность и жажда ухода туда, в эту глубину, а с другой – свобода и легкость в явленности, потому что минимальным становится разброс ценностей, исчезают колебания между маленьким человеком и манией величия, между единичностью и всеобщностью. Открывается какой-то странный контекст, в определенном смысле совершенно бесполезный, не несущий никакой прагматической ценности. Контекст, возвышенные слова в стиле древних или метафоры, увлекающие своей красочностью. Мне кажется, что для нас, сегодняшних, это будет неверно, нас будет тянуть туда, к тем образам, к тем временам. И эти времена начнут казаться более "хорошими", более духовными – ведь тогда так красиво об этом говорилось. А времена, они, как и погода, не бывают ни хорошими, ни плохими – это мы оцениваем их как хорошие и плохие.
Открывается какая-то сверхобъективность всего, и, казалось бы, она снимает субъективность как таковую. Но недаром об этом говорят как о пространстве, в котором одна вещь в то же время две вещи и две вещи в то же время одна вещь. Я бы сказал: открывается нечто, придающее ценность бытию как таковому, независимо от того, бытие это объективной или субъективной реальностей. Открывается бытие, в котором есть и то и другое, – и в то же время это одно. Открывается ситуация пребывания в Мире, и Мира во мне, и всего во всем, какая-то тотальность. Очень трудно найти сочетания слов, которые более определенно намекнули бы… То есть открывается пространство Присутствия, в котором, как волны или сгущенияразряжения, возникают, развиваются и опять сливаются с Присутствием события. Но это события, которые воспринять можно только как некий объем. Это такое место, где все и ничего действительно соединяются. Не пустое и не заполненное (в прошлый раз мы говорили, что это как бы щель между пустым и заполненным). Можно сказать, что там нет индивидуального "Я", а можно сказать, что только там оно и есть: и то, и другое будет соответствовать какой-то части этого переживания.