Солнце клана Скорта

— Я человек, — ответил Рокко.

И дон Джорджо не понял, сказал ли он это, чтобы показать, что он ничего не боится, или, наоборот, чтобы извинить свои грехи. Старый кюре устал. Он поднялся. Его мутило от всего того, что он услышал, и ему хотелось побыть одному. Но голос Рокко снова удержал его.

— Это еще не все, святой отец.

— Что же еще? — спросил дон Джорджо.

— Я хотел бы сделать дар Церкви.

— Какой дар?

— Отдать все. Все, чем я владею. Все богатства, накопленные за многие годы. Все то, что сделало меня теперь самым богатым человеком в Монтепуччио.

— Я ничего не приму от тебя. Твой деньги сочатся кровью. Как только ты осмеливаешься предложить мне такое? После того, что ты сейчас рассказал мне. Верни их тем, кого ты ограбил, если раскаяние не дает тебе спать спокойно.

— Вы же знаете, что это невозможно. Большинство из тех, кого я ограбил, уже мертвы. А остальные… где я их теперь найду?

— Тебе остается только разделить эти деньги между жителями Монтепуччио. Отдать бедным. Отдать рыбакам и их семьям.

— Я это и сделаю, отдав все вам. Вы — Церковь, все жители Монтепуччио — ваши дети. И вам надо разделить мои богатства. Если я сделаю это сам, при жизни, я отдам этим людям грязные деньги и тем самым сделаю их соучастниками моих преступлений. Если это сделаете вы, все будет иначе. Полученные из ваших рук, эти деньги станут освященными.

Что он за человек? Дон Джорджо был поражен тем, как он говорит. Такой ум. Такая ясность мысли у грабителя, который не получил никакого образования. Он подумал о том, кем мог бы стать Рокко Скорта. Приятным мужчиной. Обаятельным. С ясным взглядом, который вызывал бы у вас желание следовать за ним хоть на край света.

— А твои дети? — спросил кюре. — Ты прибавишь к своим преступлениям и то, что грабишь своих детей?

Рокко улыбнулся и тихо ответил:

— Не будет для них подарком, если я оставлю им все, что награбил. Это означало бы сделать их соучастниками греха.

Аргумент был веский, даже слишком веский. Дону Джорджо показалось, что все это просто слова. Рокко произнес их с улыбкой, как бы не думая, что сейчас сорвется с его уст.

— А какова же настоящая причина? — спросил кюре твердым голосом, в котором уже звучал гнев.

И тут Рокко расхохотался. От этого слишком громкого смеха старый кюре побледнел. Рокко смеялся как дьявол.

— Дон Джорджо, — сказал Рокко между двумя приступами смеха, — позвольте мне умереть, унеся с собой несколько тайн.

Отец Дзампанелли долго думал, что означает этот смех. И понял. Смех сказал все. Это была огромная жажда мести, которую ничто не могло утолить. Если бы Рокко сумел заставить исчезнуть свою семью, он бы сделал это. Все, что у него есть, должно умереть вместе с ним. Да, этот смех — безумие человека, который рубит себе палец. Смех злодеяния, направленный против самого себя.

— Ты осознаешь, на что обрекаешь их? — все же спросил кюре, желая понять все до конца.

— Да, — холодно ответил Рокко. — Жить. Не бездельничать.

Дон Джорджо почувствовал усталость побежденного.

— Хорошо, — сказал он. — Я принимаю дар. Все, чем ты владеешь. Все твое богатство. Пусть будет так. Но не думай, что таким образом ты откупишься.

— Нет, святой отец. Я не покупаю свой покой. Да я и не смог бы его обрести. Но я хотел бы кое-что взамен.

— Что же? — спросил кюре, силы которого уже были на исходе.

— Я передаю в дар Церкви самое большое состояние, которое когда-либо знали в Монтепуччио. Взамен я униженно прошу, чтобы все мои близкие, несмотря на нищету, в которой отныне они будут жить, были бы похоронены как принцы. Прошу только этого. Все Скорта после меня будут жить в нищете, потому что я не оставляю им ничего. Но пусть их похороны будут богатые, как ничьи другие. На средства Церкви, которой я отдаю все, чтобы она сдержала свое слово. Пусть она похоронит их, одного за другим, с траурной процессией. Не относитесь к этому с презрением, дон Джорджо, я прошу об этом не из высокомерия. Это нужно для Монтепуччио. Сейчас я сделаю свою семью голодающими бедняками. Их будут презирать. Я знаю жителей Монтепуччио. Они с уважением относятся только к деньгам. Заткните им рты, хороня самых нищих из них с почестями, как хоронят синьоров. «Последние станут первыми» [2]. Пусть хотя бы в Монтепуччио будет так. Из поколения в поколение. Пусть Церковь помнит о своей клятве. И пусть все в Монтепуччио снимают шапки при виде траурной процессии кого-нибудь из Маскалдзоне.

Глаза Рокко блестели каким-то безумным блеском, который говорил, что ничто не заставит его изменить свое решение. Старый кюре сходил за листом бумаги и написал на нем условия соглашения. Когда чернила высохли, он подписался под ним и протянул листок Рокко со словами:

— Пусть будет так.

Солнце уже согревало фасад церкви. Его лучи заливали светом все вокруг. Рокко Скорта и дон Джорджо провели ночь в беседе. Расстались они молча. Без объятий. Словно должны были уже вечером увидеться.

Рокко вернулся домой. Все в доме уже поднялись после сна. Он не сказал ни единого слова. Лишь провел рукой по голове дочери Кармелы, которая очень удивилась этой нежности, ведь такого никогда не случалось, и потому внимательно посмотрела на него широко раскрытыми глазами. И он ушел. Он больше не поднялся с постели. Не хотел, чтобы позвали доктора. Когда Немая, видя, что приближается его смерть, хотела послать за кюре, он жестом остановил ее и сказал:

— Дай дону Джорджо поспать. У него была трудная ночь.

Но все же он согласился, чтобы жена позвала двух старушек помочь ей дежурить около него. Вот они и разнесли новость:

— Рокко Скорта в агонии. Рокко Скорта умирает.

Деревня не верила. Все вспоминали, что еще накануне видели его элегантным, непринужденным и здоровым. Как могла смерть проникнуть в его такое живое тело?

Слух распространился повсюду. Жители Монтепуччио, движимые любопытством, в конце концов поднялись к владениям Рокко. Хотели все разузнать. Толпа любопытных толпилась вокруг дома. Через некоторое время самые смелые вошли в дом. За ними сразу же последовали все остальные. Толпа ротозеев ворвалась в дом, и нельзя было сказать, для того ли, чтобы выказать знак уважения умирающему или же, наоборот, удостовериться, что он и правда в агонии.

Когда Рокко увидел толпу ротозеев, он приподнялся на постели. Собрал последние силы. Лицо у него было бледное, тело иссохшее. Он смотрел на толпу, стоящую перед ним. В его глазах можно было прочесть гнев. Никто не осмелился шевельнуться. И тогда умирающий заговорил:

— Я ухожу в могилу. Длинный список моих преступлений тянется за мной по пятам. Я — Рокко Скорта Маскалдзоне. Я гордо улыбаюсь. Вы ждете от меня раскаяния. Вы ждете, что я упаду на колени и буду просить об искуплении. Что я буду умолять Господа о милосердии и просить прощения у всех, кого обидел. Мне плевать на это. Милосердие Бога — это водичка, которой подлецы омывают свои лица. Я ни о чем не прошу. Я знаю, что совершил. Я знаю, о чем вы думаете. Вы ходите в ваши церкви. Вы видите фрески с изображением преисподней, которые созданы для ваших легковерных умов. Маленькие бесы топчут ногами души грешников. Рогатые чудовища с раздвоенными копытами на козлиных ногах с ликованием разрубают на части тела казнимых. Они их секут. Они их кусают. Они выламывают им руки и ноги, как будто это куклы. Осужденные на муки умоляют о пощаде со слезами, словно они женщины. Но дьяволы со звериными глазами не знают жалости. И вам эти картины доставляют удовольствие. Потому что так и должно быть. Это вам нравится, потому что вы считаете кару справедливой. Я ухожу в могилу, и вы уже видите меня в этой пропасти бесконечных воплей и пыток. Рокко скоро понесет наказание, как изображено на стенах наших церквей, говорите вы себе. И это на веки вечные. Но я, однако, не дрожу от страха. Я улыбаюсь все той же улыбкой, которая так леденила вас в то время, когда я жил. Меня не пугают ваши фрески. Черти никогда не преследовали меня по ночам. Я грешил. Я убивал и насиловал. Кто остановил мою руку? Кто отправил меня в небытие, чтобы освободить от меня землю? Никто. Облака продолжали плыть по небу. Стояли прекрасные дни, в то время как мои руки были обагрены кровью. Ясные дни, которые казались соглашением между миром и Господом. Какое соглашение возможно в мире, в котором я живу? Нет, небо пусто, и я могу умирать с улыбкой. Я чудовище о пяти лапах. У меня глаза гиены и руки убийцы. Я отстранял Бога повсюду, где появлялся. Он держался в стороне, когда видел меня, как, прижимая к себе детей, это делали вы на улицах Монтепуччио. Сегодня идет дождь, и я покидаю этот мир, не оглядываясь. Я пил. Я наслаждался жизнью. Я маялся в тишине церкви. Я с жадностью заграбастывал все, что мог взять. Теперь должен наступить праздник. Небеса должны бы разверзнуться и призвать архангелов, чтобы они громогласно возвестили своими трубами радостную весть о моей смерти. Но ничего этого нет. Идет дождь. Можно подумать, что Бог грустит, видя, что я умираю. Вздор. Я прожил долго потому, что мир такой же, как и я. Все — сплошной хаос. Я человек. Я ни на что не уповаю. Я пожинаю то, что могу. Рокко Скорта Маскалдзоне. А вы, которые презираете меня, вы, которые желаете мне самых страшных мук, в конце концов будете произносить мое имя с восхищением. Деньги, которые я скопил, во многом послужат этому. Потому что, если вы и кричите о моих преступлениях, вы не можете подавить в себе извечное почтение к человеку, у которого есть золото. Да. У меня оно есть. Больше, чем у любого из вас. У меня оно есть. И я ничего не оставляю по завещанию. Я ухожу со своими ножами и своим смехом насильника. Я делал то, что хотел. Всю свою жизнь. Я — Рокко Скорта Маскалдзоне. Радуйтесь, я умираю.

2

Евангелие от Матфея, 20:16. — Здесь и далее, кроме особо оговоренных случаев, примеч. пер.