Страница 5 из 35
Закончив, дон Джорджо оставил жителей Монтепуччио в полном оцепенении и вернулся в дом, чтобы взять ребенка. В тот же день он отнес его в Сан-Джокондо, ближнюю деревню, что располагалась немного севернее, на холме. Эти две деревни испокон веку враждовали. Соперники устраивали легендарные баталии. Рыбаки постоянно сталкивались в море, рвали друг другу сети или крали дневной улов. Дон Джорджо передал ребенка одной супружеской паре рыбаков и вернулся в свой приход. Когда в воскресенье на деревенской площади одна заблудшая душа с беспокойством спросила его, как он поступил с малюткой, он ответил:
— А что тебе за дело, несчастный? Ты был готов убить его, а теперь беспокоишься? Я отнес его в Сан-Джокондо к людям, которые лучше вас.
Целый месяц дон Джорджо отказывался служить. Не было ни месс, ни исповедей, ни причастий.
— Когда в этой деревне появятся христиане, я начну исполнять свои обязанности, — говорил он.
Но прошло время, и гнев дона Джорджо притупился. Жители Монтепуччио с виноватым видом, словно нашкодившие школьники, каждый день толпились у дверей церкви. Деревня ждала. Понурив головы. Когда пришел День поминовения усопших, кюре наконец растворил широкие двери церкви, и впервые за долгое время качнулись колокола.
— Я не стану наказывать мертвых за то, что их потомки кретины, — пробурчал дон Джорджо. И отслужил мессу.
Рокко вырос и стал мужчиной. Он носил новую фамилию — сочетание фамилий своего отца и тех супругов-рыбаков, которые приняли его к себе, — новую фамилию, которую скоро узнали все в области Гаргано: Рокко Скорта Маскалдзоне. Его отец был бандитом, бродягой, который жил мелкими грабежами, он же, Рокко, стал настоящим бандитом. Он не вернулся в Монтепуччио, хотя был в том возрасте, когда уже мог терроризировать деревню. Он нападал на людей в полях. Крал скот. Убивал горожан, которые заплутали в пути. Он обкрадывал фермы, вымогал выкуп у рыбаков и торговцев. Много карабинеров гонялись за ним, но их находили на обочинах дорог с пулей в голове, со спущенными штанами или же висящими, словно куклы, на оливах. Он был неистовый и ненасытный. Когда его репутация укрепилась и он уже властвовал над всей округой, как синьор над своими людьми, он приехал в Монтепуччио как человек, которого не в чем упрекнуть — с открытым лицом и высоко поднятой головой. За двадцать лет улицы деревни не изменились. Все в Монтепуччио осталось как прежде. Те же скученные, прижавшиеся один к другому дома, все те же длинные извилистые лесенки, спускающиеся к морю. Множество всевозможных тропинок пересекали сплетение улочек. Старики сновали туда и сюда между пристанью и деревней, поднимались и спускались по крутым лесенкам медленно, как мулы, которые под солнцем берегут силы, а ребятишки стайками одолевали ступеньки, никогда не уставая. Деревня смотрела на море. Фасад церкви тоже был обращен к волнам. Ветер и солнце год за годом нежно полировали мраморные плиты улиц. Рокко обосновался на верхнем конце деревни. Он присвоил большой участок, до которого трудно было добраться, и построил там большую и красивую ферму. Рокко Скорта Маскалдзоне стал богатым. А тем, кто иногда умолял его оставить в покое жителей деревни и уйти вымогать у жителей соседних деревень, он всегда отвечал одно:
— Замолчи, негодяй. Я ваше наказание.
В один из зимних дней он предстал перед доном Джорджо. Его сопровождали двое мужчин с мрачными лицами и девушка, которая выглядела испуганной. У мужчин были пистолеты и карабины. Рокко позвал кюре и, когда тот подошел, попросил обвенчать его. Дон Джорджо покорился. Когда в середине церемонии он спросил, как зовут девушку, Рокко смущенно улыбнулся и пробормотал:
— Я не знаю, святой отец.
И так как кюре застыл, разинув рот, спрашивая себя, уж не похищенную ли невесту он венчает, Рокко добавил:
— Она глухонемая.
— Но как фамилия семьи? — настаивал дон Джорджо.
— Это не имеет значения, — ответил Рокко, — сейчас она станет Скорта Маскалдзоне.
Кюре продолжил церемонию, но его не оставляла мысль, что он совершает непростительную ошибку, за которую ему придется держать ответ перед Господом. Но он все же благословил союз и закончил, произнеся с чувством «Аминь…», как произносят «С Богом…», бросая кости на игровой стол.
Когда эти четверо уже собирались сесть в седла и уехать, дон Джорджо набрался смелости и остановил молодожена.
— Рокко, — сказал он, — подожди минутку. Я хотел бы поговорить с тобой.
Наступило долгое молчание. Потом Рокко сделал знак двум своим свидетелям, чтобы они ехали и увезли с собой его жену. Теперь дон Джорджо окончательно пришел в себя и осмелел. Что-то в этом молодом человеке интриговало его, и он чувствовал, что с ним можно говорить. Разбойник, который терроризировал всю округу, сохранил, на его взгляд, своего рода набожность, пусть диковатую, но безусловную.
— Мы оба, и ты и я, знаем, как ты живешь, — начал отец Дзампанелли. — Вся округа полнится рассказами о твоих преступлениях. При виде тебя мужчины бледнеют, а женщины осеняют себя крестом, только услышав твое имя. Везде, где бы ты ни появился, ты сеешь страх. Почему, Рокко, ты терроризируешь жителей Монтепуччио?
— Я одержимый, святой отец, — ответил молодой человек.
— Одержимый?
— Бедный одержимый байстрюк, да. И вы знаете это лучше, чем кто-либо другой. Я родился от трупа и старухи. Бог посмеялся надо мной.
— Бог не смеется над своими созданиями, сын мой.
— А надо мной посмеялся, святой отец. Вы не скажете это, потому что вы служитель Церкви, но вы, как и другие, думаете так. Я одержимый. Да. Зверь, который не должен был родиться.
— Ты умный человек. Ты смог бы найти другой способ заставить уважать себя.
— Теперь я богат, святой отец. Самый богатый из этих кретинов, что живут в Монтепуччио. И они уважают меня за это. Помимо своей воли. Я пугаю их, но не это главное. В глубине души они испытывают не страх предо мной, а зависть и уважение. Потому что я богат. Они думают только об этом. Деньги. Деньги. А у меня их больше, чем у них всех, вместе взятых.
— Ты богат потому, что все свои деньги украл у них.
— Вы хотите просить меня, чтобы я оставил в покое этих мужланов, но не знаете, как это сделать, потому что у вас нет достаточных доводов. И вы правы, святой отец. Нет доводов для того, чтобы я оставил их в покое. Они готовы были убить ребенка. Я их кара. Вот и все.
— Тогда я должен был бы предоставить им совершить то, что они задумали, — возразил кюре. — Если ты грабишь их и убиваешь теперь, то получается, что в этом моя вина. Я не для того спас тебя, чтобы ты совершал это.
— Не говорите мне, что я должен делать, святой отец.
— Я тебе говорю, что хочет от тебя Господь.
— Пусть он накажет меня, если моя жизнь оскорбляет его. Пусть освободит Монтепуччио от меня.
— Рокко…
— А бедствия, дон Джорджо. Вспомните-ка о бедствиях и спросите Господа, почему он иногда терзает землю пожарами и засухой. Я — эпидемия, святой отец. И ничто больше. Туча саранчи. Землетрясение, заразная болезнь. Все — сплошной хаос. Я одержимый. Бешеный. Я как малярия. Как голод. Просите у Господа. Вот он я, здесь. И я здесь окончу свой век.
Рокко замолчал, вскочил на своего коня и умчался. В тот же вечер в тишине своей кельи отец Дзампанелли вопрошал Господа со всей силой веры. Он хотел знать, правильно ли он поступил, спасая ребенка. В своих молитвах он умолял Господа вразумить его, но небо ответило ему только молчанием.
В Монтепуччио снова пошли разговоры о Рокко Скорта Маскалдзоне. Говорили, что он выбрал себе в жены немую, — немую, которая совсем даже не красавица, — чтобы удовлетворять свои животные желания. Чтобы она не могла кричать, когда он ее бьет или насилует. А еще говорили, что он выбрал это несчастное создание, чтобы быть уверенным, что она ничего не будет слышать о его замыслах, не сможет ничего рассказать о том, что ей известно. Немая, да, зато можно быть уверенным, что она его никогда не предаст. Нет, решительно, он дьявол.