Смерть за стеклом

Они еще немного поговорили, но Дэвид почти ничего не добавил к своим прежним показаниям, которые дал в ночь преступления. Только уточнил, почему сам подозревал Газзу.

– Он возненавидел Келли за то, что она сказала про его сына. Помните? Старался скрыть. Но я актер и умею распознавать чувства. – Голос Дэвида замер, надменное выражение исчезло с красивого лица, и оно стало просто усталым. Усталым и грустным.

Хупер поднялся, но, прежде чем уйти, задал еще ОДИН ВОПРОС:

– Вы серьезно полагаете, что, если бы Келли была жива и игра продолжалась своим чередом, телепопулярность могла бы принести вам – ну, или кому-нибудь другому – настоящую работу? Актерскую работу или что-либо в этом роде?

– Конечно нет, сержант. – Дэвид махнул рукой. – Но, понимаете, я очень этого хотел. Мечтал стать знаменитым актером. И решил: если не удалось заработать актерскую славу, стану просто знаменитым.

– И добились своего, – отозвался Хупер. – Надеюсь, довольны?

На улице ему пришлось пробираться сквозь плотную кучку репортеров, которые бросали ему в лицо вопросы, когда он плечом раздвигал их ряды.

День тридцать девятый. 7.00 вечера

«Сегодня четверг, – объявил Энди. – Настала пора номинации кандидатов на выселение на этой неделе».

Как и в прошлый раз, все дружно проголосовали против Сэлли.

– Она стала какой-то странной, – объяснил Джаз, когда «Любопытный Том» спросил, почему он назвал именно ее. – Спит в саду сама по себе и ужасно скованна. Вокруг нее образуется напряжение.

Остальные четверо привели схожие причины, но яснее всех выразилась Мун:

– До смерти устала от ее заскоков…

И еще чувствовалось, что все ее боялись. Но, конечно, добавляли, как она им нравилась и какая Сэлли отличная девчонка.

Вторым номинантом оказался Гарри – игрокам осточертели его плоские шутки.

– Я его люблю, – уверяла Дервла, – но пусть только этот психпопробует еще раз завопить под дверью туалета, когда я внутри…

– Золотой парнишка, – откровенничал с камерой Джаз. – Душка! Но зачем капать кетчупом на шею Мун, когда она кемарит? Бриллиантовый мужик! Просто прелесть. Но знаете, откровенно говоря, меня от него воротит.

Когда огласили результаты голосования, Сэлли не сказала ни единого слова. Сидела и не меньше получаса бессмысленно пялилась в пространство, а потом удалилась в хижину, которая раньше считалась Камерой соития.

А Гарри весело заверил соратников, что ему по барабану, оставаться с ними или выметаться вон.

– У меня и на воле жизнь что надо! Там мой сынок. Завалюсь в паб, оттянусь по полной. И еще успею пообжиматься на диване с Хлоей, пока кто-нибудь из вас не проткнул мне голову ножом.

Вечером Сэлли вернулась в гостиную и, ни к кому не обращаясь, сказала:

– Вы все подозреваете меня. А знаете что? Может, это и правда сделала я.

В режиссерском бункере Джеральдина пустилась в пляс.

– Ай да Сэлли! Ай да лесба! Спасибо за прощальный подарочек! Боб, подмонтируй к титрам в конец, а когда титры кончатся, пропусти еще раз – «Может, это и правда сделала я»! Чертовски здорово!

День сороковой. 8.15 вечера

Гриша отправилась поговорить с матерью Сэлли и обнаружила, что несчастная, изнервничавшаяся женщина давно ее ждала.

– Так и знала, что вы придете, а когда услышала, что сказала по телевизору дочь, поняла, что сегодня.

– Расскажите мне о ней, – попросила Триша.

– Вы, скорее всего, знаете, что мы с покойным мужем не настоящие родители Сэлли.

– Знаем. Она ваша приемная дочь.

– С тех пор как произошло убийство, я совсем не могу спать. – Женщина не отрывала от чашки глаз. – Все время представляю, что она думает. Боится, что люди решат, будто убила она, потому что… Но ведь психические заболевания не передаются. Во всяком случае, не должны… Я спрашивала врачей.

– Чем болела ее мать?

– Параноидальной шизофренией. Но я не очень понимаю, что это такое. Нынче подобные словечки можно услышать на каждом углу. Сэлли узнала на Пасху два года назад. Я считаю, что приемным детям нельзя рассказывать о прошлом. Раньше так никогда не было. Удочерение – это как будто все заново. Ребенок должен считать приемную семью своей настоящей семьей. А теперь к приемным родителям относятся как к опекунам. Они, мол, не настоящие, потому что рожалине они!

– Это Сэлли вам заявила? Что вы не настоящая мать?

– Я знаю, она меня любит и не хотела обидеть. Но в последнее время постоянно твердила, что хочет найти свою кровную мать – так она выражалась. Надрывала мне сердце. Ведь это я ее настоящая мать!

– Значит, Сэлли узнала, что ее мать страдала душевным расстройством?

– Я сама ей рассказала. Решила: пусть лучше услышит от меня, чем от какого-нибудь бездушного чиновника из Государственного архива.

– Таким образом, удочерение разрешили, поскольку мать признали психически неуравновешенной?

– Господи, неужели вы в самом деле не знаете? – искренне удивилась миссис Копл.

– Мы знаем очень мало, поэтому я к вам и пришла, – объяснила Триша.

– Боже, как мне не хочется рассказывать! Расскажу, и вы ее заподозрите. Но ведь это не передается по наследству. Я спрашивала у врачей, справлялась в Интернете…

– Миссис Копл, я предпочитаю разговаривать с вами здесь, в вашем доме. – Мягкая, завуалированная угроза подействовала моментально.

– Ее мать попала в тюрьму, – ответила женщина. – Убила человека… ножом. Поэтому Сэлли разрешили удочерить.

– А что с ее отцом? Почему он не взял к себе дочь?

– Потому что мать Сэлли убила именно его.

День сорок первый. 2.15 пополудни

Триша сделала все возможное, чтобы сохранить в тайне печальное прошлое Сэлли. Она прекрасно понимала: если все всплывет, журналисты немедленно распнут беднягу. И, зная, что полицейские участки славились утечкой информации, рассказала Колриджу о своих открытиях наедине.

– Судя по всему, не было никакой ссоры или другого повода. Отец Сэлли, по отзывам, скромный человек, можно сказать, даже слабый. А мать – патологически неуравновешенна и однажды ночью совершенно свихнулась.

– Но каким образом она оказалась в тюрьме? – поинтересовался Колридж. – Ведь женщина явно больна.

– Кто знает, – пожала плечами Триша. – Судья-маразматик или некомпетентность защиты. Одним словом, обвинению удалось упечь ее как здоровую. Может, потому, что женщина была черной. Не забывайте, дело происходило двадцать лет назад. Короче, ее признали виновной в убийстве и влепили пожизненное.

– Приговор обжаловали?

– Конечно, и даже выиграли дело. Но до этого она успела ударить двух товарок заточкой из столовской ложки. После чего отправилась в сумасшедший дом для душевнобольных преступников, где и находится по сей день. Сэлли родилась незадолго до смерти отца. Видимо, состояние матери усугубила послеродовая депрессия. Вскоре женщину засадили и забыли о ней. В тюрьме она дошла до кондиции, так что когда пару лет назад дочь отправилась ее навестить, то испытала настоящий шок.

– Ясно. А у самой Сэлли есть проблемы с головой?

– Да. И немалые. Постоянная депрессия с периода полового созревания. Все время сидит на лекарствах и однажды попала в больницу. Приемная мать полагает, это связано с тем, что она розовая. По-моему, вряд ли. – Триша чуть не ляпнула, что ее саму такие проблемы никогда не колыхали. Наоборот, она испытала большое облегчение, когда в четырнадцать лет наконец сообразила, что имеет нетрадиционную ориентацию; это объясняло унизительное смущение, которое Триша испытывала, общаясь с девчонками и мальчишками. Но она вовремя спохватилась, и фраза повисла в воздухе.

– Какие бы ни были причины, Сэлли явно подвержена депрессии, а с тех пор, как она узнала про мать, у нее появился страх, как бы не пойти по ее дорожке.