Блондинка. Том II

Оставаясь дома одна, она завела привычку говорить сама с собой вслух.

На самом деле обращалась она к Ребенку. Ближайшему своему другу!

Вот чего недоставало няньке Нелл — своего собственного ребенка. «Поэтому-то и хотела вытолкнуть ту маленькую девочку из окна. Вот если б у нее был свой ребенок…» (Но что потом произошло с Нелл? Хотела перерезать себе горло и не смогла. И ее арестовали и посадили в психушку. Сдалась без борьбы.)

Конец июля, дело к вечеру. Погода умеренно теплая, сыроватая. Совершенно безветренная. Норма Джин вошла в кабинет Драматурга, испытывая легкий трепет, точно нарушитель границы. Впрочем, из-за чего это она так разволновалась? Ведь Драматург никогда не запрещал ей пользоваться его пишущей машинкой. Да и зачем ему возражать? Хотя сцена предполагалась не импровизированная, она заранее ее спланировала. Ей хотелось напечатать на машинке письмо и отправить его матери в Лейквуд, оставив себе копию. Сегодня утром она проснулась от мысли, что Глэдис, должно быть, очень по ней скучает. Ведь она так далеко от нее, на востоке, и давно не навещала мать! Она пригласит Глэдис приехать к ним, сюда, в «Капитанский дом»! Она уверена, что сейчас Глэдис достаточно оправилась, чтобы позволить себе эту поездку, если захочет, конечно. У нее сложился новый образ матери, с которым она познакомила Драматурга, и то был образ вполне разумной женщины. И некоторые рассуждения Глэдис показались Драматургу очень интересными, и он сказал, что не прочь с ней познакомиться. Норма Джин напишет не одно, а целых два письма: одно — Глэдис, другое — главному врачу лейквудской клиники. И оставит себе копии.

Ну и конечно, она напишет Глэдис, что в декабре у нее должен родиться ребенок.

— Наконец-то ты станешь бабушкой! О, ятак жду этого, просто не могу дождаться!

Норма Джин уселась за письменный стол Драматурга. Камера должна располагаться над ней и достаточно близко. Ей очень нравилась старенькая верная «Оливетги» мужа с истертой лентой. По всему столу были разбросаны бумаги, материальныесвидетельства мысли гения. Какие-то наброски, заметки? Фрагменты диалогов? Драматург редко говорил, над чем сейчас работает. Возможно, просто из суеверия. Но Норма Джин знала, что он экспериментирует одновременно с двумя проектами. И собирается написать свой первый в жизни сценарий. (Благодаря ейрешился он на это, и она испытывала радость и гордость.) И вот в поисках листка чистой бумаги она заметила текст следующего содержания:

X.: Знаешь что, Папочка? Я хочу, чтобы ребенок родился здесь. В этом доме.

У.: Но, дорогая, мы планировали…

X.: Можно позвать повитуху! Нет, я серьезно!

(X. возбуждена, зрачки ее расширены; придерживает обеими руками живот, словно он у нее уже огромный).

А вот и еще одна страничка, с многочисленными поправками:

X. (сердито): Ты никогда меня не защищал! Никогда.

У.: Просто не всегда понимал, кто не прав.

X.: Он презирал меня!

У.: Нет. Это ты сама себя презирала.

У.: Нет. Это ты сама себя презираешь.

(Для X. невыносима уже одна мысль о том, что мужчина может смотреть на нее, не испытывая при этом желания. Ей 32 г., она боится, что молодость скоро пройдет)

25

Куда уходишь ты, когда ты исчезаешь?Она постоянно слышала этот звук в подвале. Говорила ему, избегая смотреть в глаза, но он не верил ей, не желал верить. Дотрагивался до нее, чтобы успокоить, а она вся так и каменела при его прикосновении.

— В чем дело, Норма? — Она не отвечала.

Тогда, прихватив фонарик, он пошел обследовать подвал. Но не нашел там ничего. А она все равно продолжала слышать этот звук. Слабое, еле слышное мяуканье, хныканье. Иногда там кто-то тихонько скребся. Когтями, в раздражении. И ей вспоминался (был ли то сон? или сцена из фильма?) один — единственный крик ребенка. Причем это происходило и рано утром, и днем, когда она сидела одна внизу, и часто посреди тихой и спокойной ночи, когда она вдруг просыпалась вся в поту. И единственным ее желанием было бежать в ванную. Может, там поселилась приблудная кошка или енот?..

— Застрял там где-нибудь, бедняжка, и помирает от голода. — Мысль о том, что живое существо может застрять в этом страшном подвале, как в колодце, приводила ее в ужас.

Драматург видел, что жена не на шутку встревожена, и старался ее успокоить. Он не хотел, чтобы она спускалась в подвал, в эту непроницаемую пугающую тьму.

— Я запрещаю тебе спускаться туда, слышишь, дорогая? — Затем он понял, что преподнести все это в виде шутки будет куда более действенной тактикой. При этом он как бы объединялся со здравомыслящей Нормой в борьбе простив иррациональной Мэрилин. Зажимая нос (в подвале пахло уже не только гнилыми яблоками, землей и Временем, к этому запаху примешивалась тошнотворная вонь тухлятины), он снова спустился в подвал, посветил фонариком в каждый угол и вернулся к жене, сердитый и запыхавшийся (день выдался на удивление жаркий и душный для этих широт), оттирая паутину с лица. Но с Нормой он был мягок и нежен и еще раз попробовал убедить, что нет, ничего он там не обнаружил, и нет, никаких таких странных звуков не слышал. Похоже, Норму успокоил этот его доклад. Похоже, она испытала облегчение. Взяла его руку, поднесла к губам и поцеловала, чем несколько смутила мужа. Ведь руки у него были грязные!

— О, Папочка! Просто хочешь развеселить свою беременную жену, да?

Оказывается, уже на второй неделе после приезда Норма начала прикармливать на заднем дворе бездомных кошек. Хотя Драматург был против. Первым там появился костлявый черный кот с ободранными ушами. Затем к нему присоединилась «подружка» — тощая, но сильно беременная трехцветная кошка. Вскоре котов там уже шастало с полдюжины, они собирались у задней двери и терпеливо ждали угощения. Все кошки были странно молчаливы, приходили по отдельности, держали дистанцию, терпеливо ждали, пока Норма не выставит у крыльца блюдца. Затем дружно кидались к ним и молниеносно сжирали все подчистую. А съев угощение, так же бесшумно и не оглянувшись разбегались. Сначала Норма пыталась их приручить, даже приласкать, но они лишь злобно шипели и отскакивали в сторону, ощерив зубы. И поскольку в подвал можно было попасть и со двора, то в самой идее, что какая-то из кошек могла пробраться туда и застрять, не было ничего невероятного. Но даже если и так, то почему несчастное создание пряталось от Драматурга, пришедшего ему на помощь?

— Знаешь, дорогая, мне кажется, тебе следует перестать кормить этих кошек, — заметил однажды Драматург.

— О, да, конечно! Скоро перестану.

— Их собирается тут все больше и больше. Всех кошек с побережья штата Мэн все равно не накормишь.

— Знаю, Папочка. Ты прав.

Однако она все равно продолжала кормить этих тварей на протяжении всего лета, в чем он и не сомневался. И не желал знать, сколько именно тощих, оголодавших кошек собирается у крыльца каждое утро. Этой женщине было свойственно поразительное упрямство. И еще — железная воля. Каждому мужчине должно быть ясно — такая кого угодно сотрет с лица земли. Всегда победит, в самом главном. А в пустяках уступит — пусть себе торжествует.

Он сидел наверху, в кабинете, и записывал эти слова (или нечто похожее), как вдруг услышал крик. «Я так и знал! Знал, что этим кончится».

Сбежал вниз и нашел ее лежащей у входа в подвал. Она стонала и корчилась. Фонарик, вылетевший из руки, отбрасывал в глубины подвала узкий луч света, и там двигались какие-то бесформенные странные тени.

Она кричала, просила, чтобы он помог ей, спас ее ребенка. Он наклонился над ней, и она тотчас же вцепилась в его руки, притянула к себе. Словно хотела, чтобы он принял ребенка. Он вызвал «скорую». Ее увезли в Брансуик, в больницу. Выкидыш на пятнадцатой неделе беременности. Случилось это 1 августа.

Прощай

Именно тогда мы и начали умирать, верно? Ты во всем винила меня.

Ничего подобного. Кого угодно, только не тебя.