Блондинка. Том II

X. подошел к Монро и поцеловал ей руку. Ох, уж эта парочка! Все мы просто счет потеряли всем их спорам и схваткам на съемках. И вот теперь встречаются как ни в чем не бывало и уже позабыли, кто кому сказал сегодня последнюю гадость, кто перед кем должен извиниться, а может, раз в кои — то веки они были, что называется, по нулям. X. выиграл в кости несколько сотен и стал уговаривать Монро поставить хотя бы пятьдесят баксов. Но она все отнекивалась детским своим голоском, твердила, что никогда не играет в азартные игры. Потому что всегда проигрывает, тем более что последнее время ей особенно не везет. Но тут X. перебил ее резко и властно, как и подобает режиссеру, сказал:

— Давай-ка, милая, бросай эти долбаные кости!

И Монро расхохоталась писклявым и нервным своим смешком с таким видом, будто один раз бросить кости равносильно для нее смертельному риску. И бросила, и выиграла. Следовало бы объяснить, как она выиграла, но не буду вас утомлять, крэпс — довольно сложная игра. Она улыбалась, а люди, столпившиеся вокруг, аплодировали. А потом сказала X., что больше играть не будет, предпочитает остаться с выигрышем, потому что, если бросит еще раз, наверняка проиграет; и X. так удивленно взглянул на нее и заметил:

— Знаешь, милая, Мэрилин бы так никогда не поступила. Та Мэрилин, которую я знаю. Это же своего рода спорт, будь он неладен, и мы только начали.

Монро смотрела испуганно. (К этому времени в зале собралась уже целая куча народу. И все они глазели на нее, а кое-кто щелкал фотоаппаратом, но не этих людей она испугалась, нет. Они всего лишь глазели на нее и перешептывались: Это же Мэрилин Монро!И она чувствовала себя защищенной.) Она спросила:

— Так что же, по-твоему, я должна играть, пока не проиграюсь в прах? Мне это не нравится.

На что X. заметил:

— Именно, детка. Будешь играть до тех пор, пока не проиграешь все.

Что они и сделали, эта странная парочка, в ту ночь в казино «Подкова», во время нашей последней недели пребывания в Рино, штат Невада.

Опостылевший муж.

Он бы сказал, если б мог позволить себе сказать такое в порыве печали и гнева: «Я подарил ей «Неприкаянных», а она все равно меня бросила. Я люблю и совершенно не понимаю ее».

Волшебная сказка.Некоторые фильмы ты делаешь и тут же забываешь, будто никогда ими и не занимался и тебя не интересуют ни предварительные просмотры, ни рецензии. Но есть фильмы, которые причинили тебе такие физические и душевные страдания, что их просто невозможно забыть. И ты смотришь их бесчисленное число раз, и с каждым разом они нравятся тебе больше и больше. И постепенно начинаешь приучать себя к мысли, что каждый час съемок приносил тебе самые радостные ощущения, что ты был просто счастлив, снимая это кино. А позже можешь даже убедить себя в том, что ты вообще наслаждался каждым часом своей несчастной и непонятной жизни.

Мы полюбили эту волшебную сказку, «Неприкаянных». Полюбили Монро и Гейбла, которые любили друг друга в этом фильме. Они были Прекрасной Принцессой и Темным Принцем, они гуляли рядышком по сумеречной пустыне, перешептывались и смеялись. Монро крепко держала Гейбла под руку. Она была хрупкой маленькой девушкой, опиравшейся на руку настоящего мужчины. Даже состарившийся, почти шестидесятилетний, Гейбл был крепок и тверд, как скала. У него было крупное широкое и в то же время — необычайно живое лицо; покрытое сетью мелких морщинок, словно скала в трещинах. И еще — эти тоненькие усики. И лукавая полуулыбка.

Вам, наверное, казалось, что Гейбл ненастоящий? Что он не может умереть, как любой из нас, от сердечного приступа, буквально через несколько недель?..

Теперь, когда Монро уже пошел тридцать пятый год, становилось ясно, что ей уже никогда не стать снова молоденькой девушкой. И волосы у нее теперь были постоянно белыми, тонкими и белыми, а глаза! — эти по-прежнему красивые глаза постоянно слезились и смотрели невидяще (даже перед объективом камеры, перед которой Монро всегда красовалась, как перед возлюбленным). И даже когда ты говорил с ней, вид у нее был совершенно отсутствующий, словно перед ней были не люди, а некие навеянные снами образы, они вставали перед глазами и тут же блекли и исчезали, и от них не оставалось даже воспоминаний. И однако же Монро редко когда отвечала невпопад, часто острила, была весела, «работала» Монро, чтобы заставить вас улыбнуться.

В этой сцене Прекрасная Принцесса в блузке, джинсах и высоких ботинках и Темный Принц в ковбойском костюме и широкополой шляпе гуляли по пустыне, вдыхая резкий запах полыни. Ночь была тихая, звездная. А киномузыка звучала так тихо, что ее почти не было слышно. В отдалении мерцали огоньки Рино, небо над ним было окрашено странными фосфоресцирующими отблесками, как темная вода ночного моря.

Она говорила:

— Смешно, что все должно закончиться вот так!

Он возражал:

— Не надо так говорить, дорогая. Для тебя еще ничего не кончено, тебе до этого далеко.

Она отвечала:

— Да нет, я хотела сказать здесь, в пустыне Невада, мистер Гейбл…

— Сколько надо говорить, Мэрилин, что для тебя я просто Кларк. Сто раз, тысячу?

— К-Кларк! Когда моя мама была маленькой девочкой, она намекала, что мой отец — вы. — Норма Джин выпалила эти слова на одном дыхании и туг же поспешила исправить ошибку: — Вернее, я хотела сказать, что, когда я была маленькой девочкой, моя мама говорила, что вы — мой отец.

Гейбл фыркнул, а потом так и покатился со смеху. И заметил:

— Так давно?

Она, вцепившись в его руку, пылко возразила:

— Да перестаньте! Не так уж и давно я была маленькой девочкой, К-Кларк.

Он добродушно заметил:

— Черт, я ведь уже старик, Мэрилин. И тебе это прекрасно известно.

— О, мистер Г-Гейбл, никакой вы не старик! И никогда им не будете. Все остальные просто приходят и уходят. Вот я, я просто блондинка. А блондинок на белом свете полным-полно. Но вы, мистер Гейбл, вы будете всегда. — Она произнесла эти слова таким умоляющим тоном, что Кларк Гейбл, будучи истинным джентльменом, согласился с ней, из вежливости:

— Конечно, милая. Раз ты так говоришь.

Несколько перенесенных им сердечных приступов оставили неприятное ощущение собственной уязвимости и смертности. Но, несмотря на это, он в отличие от остальных никогда не ворчал при задержках в съемках, не жаловался на непрерывный стресс, вызванный неадекватным и непредсказуемым поведением Монро. Просто она нездорова. Она бы и рада поправиться, но не может.Не жаловался он и на то, что съемки проходили в пустыне, где царит такая страшная жара. И, играя Гэя Ленгленда, работал без дублера, сам стрелял, сам проделывал разные ковбойские трюки. И даже угодил в смертельно опасную ситуацию, когда зацепился сапогом за веревку и грузовик, двигающийся со скоростью миль тридцать пять в час, тащил его следом. О, Гейбл, как никто, понимал, что смертен! Однако это не помешало ему недавно жениться на совсем молоденькой женщине. И сейчас жена его была беременна. Разве не говорило это о том, что он проживет еще долгие годы? Хотя бы для того, чтобы видеть, как растет и взрослеет его ребенок?

В прежнем, старом Голливуде так бы и произошло.

Волшебная сказка.Блондинка Актриса и сама была готова поверить в эту волшебную сказку, написанную мужчиной специально в подарок ей. Была готова поверить не только в то, что отважная Рослин могла спасти целый табун диких мустангов, но и в то, что диких мустангов вообще надо спасать. Из сотен таких лошадей, кочующих по пустыне, осталось всего шесть, причем одна из них была еще жеребенком. Жеребенок, весело потряхивая гривкой, галопировал рядом с матерью. Отчаявшиеся мужчины ловили их лассо, и это было жестоко, но только таким образом можно было спасти животных от смерти. От ножа мясника, чтобы они не превратились в собачий корм.

Здесь, на Диком Западе, уже давно не было места романтике. Мало что осталось и от идеалов и истинного мужества. Тут царил суровый «реализм» в самой неприглядной своей форме, именно такая картина должна был предстать перед зрителями. Одна лишь Рослин могла спасти мустангов, и помогала ей в этом медленно закипавшая ярость женщины. Одна Рослин могла сломя голову броситься в пустыню; осторожная по природе своей Блондинка Актриса была не способна на это. Рослин бросалась и действовала, и ее режиссер разрешал актрисе выплеснуть все накопившиеся ярость и гнев при виде жестокости мужчин. («Но я не хочу крупных планов. Не хочу, чтобы меня видели орущей во всю глотку».)