Страница 52 из 126
В подарок на Рождество один из двоюродных братьев Баки прислал ему с какого-то алеутского острова под названием Киска совершенно необычный «сувенир» — череп японского солдата. Вот это да! Сняв оберточную бумагу, Баки присвистнул — в ладонях у него покоился, как волейбольный мяч, самый настоящий череп. Баки тут же позвал Норму Джин, посмотреть. Норма Джин прибежала на кухню и посмотрела. И едва не хлопнулась в обморок. Что за гадость такая? Голова?.. Самая настоящая человеческая голова? Совершенно гладкая, лысая, без волос и кожи, человеческая голова?
— Череп япошки! Здорово, правда? — сказал Баки. Лицо его по-мальчишески раскраснелось. Он засунул пальцы в огромные пустые глазницы. И вместо носа тоже была дырка, казавшаяся непропорционально большой. В верхней челюсти осталось три или четыре бесцветных зуба, нижняя почему-то отсутствовала вовсе.
Взволнованный и бешено завидующий брату Баки воскликнул:
— Господи!Да наш Трев и вправду обошел старину Баки! — Норма Джин улыбнулась широкой глуповатой улыбкой. Улыбкой человека, который или не понял шутки, или не хочет признаваться, что понял ее. В точности так же реагировала она на дурацкие и грубые шутки в доме Пиригов и их друзей и знакомых. И еще всегда заливалась при этом краской. Правда, сейчас она не покраснела, нет. И ничего не сказала мужу. Поняла, как он рад подарку, и решила не портить ему настроения.
Старину Хирохито водрузили на самое видное место в доме — поставили на радиоприемник в гостиной. Баки так гордился этим подарком, как будто сам поймал и убил этого японца, где-то там, далеко-далеко, на Алеутских островах.
Она хотела быть самим совершенством. Меньшего он не заслуживал.
А у него были такие высокие требования и стандарты! И еще — зоркий глаз.
Каждое утро квартира в Вердуго-Гарденс убиралась самым тщательным образом. Все три не очень просторные комнаты и ванная, где помещались раковина, унитаз и собственно ванна.
И все эти вверенные ее попечению места и предметы Норма Джин скребла и драила с почти религиозной истовостью и старанием. И ей в голову не приходило иронизировать над некогда оброненной Баки фразой: Жена Баки Глейзера работать не будет, никогда.Она понимала, что работа женщины по дому — это как бы и не работа вовсе. Это привилегия, священный долг. Словно «дом» освящал любые усилия, физические и душевные. В семействе Глейзеров вообще было принято повторять, что ни одна женщина, особенно замужняя женщина, не должна работать вне «дома». Даже когда во время Великой депрессии их семья (Баки не слишком вдавался в детали, явно смущаясь и стыдясь этого факта, а Норма Джин особенно и не расспрашивала) поселилась то ли в трейлере, то ли в палатке где-то в Сан-Фернандо-Вэлли, только мужчины из этой семьи «работали», хотя в число последних входили и дети, и, без сомнения, сам Баки, которому тогда не исполнилось и десяти.
То был вопрос чести, мужской гордости, что женщины Глейзеров никогда не работали вне «дома». Норма Джин невинным голоском спрашивала:
— Но ведь сейчас война. Все по-другому, не так ли? — Этот ее вопрос так и повисал в воздухе, оставался без ответа.
Чтоб моя жена? Да никогда в жизни!
Быть объектом мужского вожделения означало: Я существую!Выражение глаз. Затвердевание члена. Пусть от тебя никакого проку, но ты нужна.
А вот твою мать не хотели, как хотят тебя.
Твой отец не хотел тебя, а этот мужчина хочет.
В основе всей моей жизни всегда лежала одна истина. Причем не важно, действительно ли то была истина или пародия на нее. Когда мужчина хочет тебя, ты в безопасности.
Впоследствии самыми живучими оказались воспоминания не о тех часах, когда молодой и горячий муж присутствовал дома, но о долгих и спокойных утренних часах, плавно перетекающих в полдень. О часах, которые Норма Джин проводила в счастливом уединении. Нет, тихими их, пожалуй, назвать было нельзя (ибо Вердуго-Гарденс вообще считалось шумным местом — на улице постоянные детские крики, плач младенцев, радиоприемники, гремящие на полную мощь, даже громче, чем у самой Нормы Джин). Она находила радость в ритмичной, монотонной, почти гипнотической работе по дому. Как быстро осваивают руки и мозг нехитрые инструменты: швабру, веник, губку. (Молодые Глейзеры пока что не могли позволить себе пылесоса. Но он появится, скоро, совсем скоро, Баки обещал!) В гостиной находился всего один прямоугольный ковер размером примерно шесть на восемь футов, темно-синий, купленный на распродаже за 8 долларов 98 центов, и по этому ковру Норма Джин могла до бесконечности водить щеткой, как будто пребывая в трансе или забвении. Здесь из него выбилась шерстинка надо же, целое событие! А вот тут пятнышко — потерли, и оно исчезло!
Норма Джин улыбнулась. Наверное, вспомнила Глэдис, когда та бывала в благостном настроении. В легкой рассеянности, преисполненная редким для нее умиротворением, занималась каким-нибудь делом (только не домашней работой!), немножко пьяная или под кайфом. Теперь Норма Джин поняла, что мозг ее матери вырабатывал в те минуты некое уникальное вещество, позволяющее полностью отдаться этому самому моменту. Стать одним целым, слиться с тем действием, которое совершаешь. И не важно, чем именно. Главное то, что видишь перед собой.К примеру, вот эту тяжелую швабру, возишь ей по полу взад-вперед, взад-вперед…
В спальне ее ждал другой ковер, поменьше, овальной формы. Она включала радио и вместе с ним напевала мелодию. Голосок у нее был тихий, слабенький, почти бездыханный, но такой довольный. Вспомнились уроки Джесс Флинн, и она улыбнулась. Какие грандиозные планы строила на ее счет Глэдис! Чтобы Норма Джин пела?.. Просто смешно, как и уроки игры на фортепиано, которые она брала у Клайва Пирса. Бедняга, тот только морщился и пытался выдавить улыбку, когда она, Норма Джин, играла, вернее, пыталась играть.
Она испытала прилив стыда, вспомнив относительно недавнюю попытку пройти прослушивание на роль в студенческой пьесе. Как там она называлась? Ах, ну да, «Наш городок». И нечему тут особенно улыбаться. Недоумевающие взгляды, уверенный и властный голос преподавателя: Сомневаюсь, чтобы мистер Торнтон Уайлдер видел это вот так.И, черт побери, он был прав!
Теперь она полюбила совсем другое — щетку для ковра, свадебный подарок от одной из тетушек Баки. И еще ей подарили замечательную швабру на деревянной ручке и зеленое пластмассовое ведерко, тоже очень полезный подарок от каких-то родственников Глейзеров. Эти инструменты помогут ей стать самим совершенством. И она мыла и терла сильно исцарапанный линолеумный пол в кухне, мыла и терла выщербленный кафельный пол в ванной. А потом с помощью жестких губок «Датч бой» усердно и фанатично отмывала раковины, столики, ванну и унитаз. Нет, им никогда не стать совершенно чистыми, даже относительно чистыми никогда не стать. Все безнадежно испорчено и загажено предшествующими жильцами. Затем она ловко и быстро меняла постельное белье, «проветривала» матрас и подушки. И каждую неделю носила белье в ближайшую прачечную-автомат. Возвращалась с целой кучей тяжелого сырого белья и развешивала на веревках у дома. Она любила гладить и штопать. По выражению Бесс Глейзер, одежда на Баки «так и горела», о чем она не преминула мрачно предупредить свою невестку. Но Норма Джин храбро приняла и этот вызов и с неиссякаемым усердием и оптимизмом штопала носки, зашивала рубашки, брюки, нижнее белье. В школе она немножко научилась вязать и теперь, когда выкраивалась свободная минутка, садилась вязать для мужа «сюрприз» — ядовито-зеленый пуловер по рисунку, которым снабдила ее миссис Глейзер. (Этот пуловер Норма Джин так и не закончила, потому что без конца распускала связанное, будучи недовольна тем, как получается.)
Как только Баки выходил из дома, Норма Джин накидывала на череп японца один из своих шарфиков. А незадолго до возвращения мужа с работы снимала шарфик.