Блондинка. том I

Они грубо спросили, какого черта она тут делает, и Глэдис объяснила, что живет здесь, на Лаурел-Каньон, что именно здесь находится ее резиденция, что она имеет полное право ехать к себе домой, и тогда один из офицеров спросил, где именно она живет, а Глэдис грубо ответила:

— Мое дело! — И тогда они подошли поближе к машине и стали светить ей в лицо фонариком; они были настроены подозрительно, даже спросили, кто это с ней в машине, и Глэдис со смехом ответила: — Ну уж, во всяком случае, не Ширли Темпл, это точно!

И тогда подошел другой офицер, он служил помощником шерифа окружного отделения лос-анджелесской полиции. Подошел и долго смотрел на Глэдис, которая даже в этой жирной и грязной маске из кольдкрема выглядела женщиной красивой и достойной, женщиной в классическом стиле загадочной Гарбо, если, конечно, приглядеться повнимательнее. Глаза с расширенными зрачками казались просто огромными, длинный тонкий нос с изящно вырезанными, точно восковыми ноздрями, а губы припухшие и намазаны алой помадой. Ибо перед тем, как выбежать в ночь, эту ночь всех ночей, она нашла время подкрасить губы, потому что никогда не знаешь — а вдруг кто тебя увидит и начнет оценивать.

И помощник шерифа понял, что здесь что-то не так, что перед ним просто растерянная и довольно молодая женщина, наспех одетая, в сползающем с плеча зеленом шелковом кимоно и кружевной черной сорочке под ним, сквозь которую видны маленькие обвисшие груди. И рядом с ней — испуганная девочка со встрепанными кудрявыми волосами, в пижамке и босиком, круглое личико с тонкими чертами, на раскрасневшихся щеках грязные полоски от слез. И женщина, и девочка кашляли, а женщина еще что-то бормотала себе под нос — она была возмущена, сердита, она негодовала, она кокетничала, она твердила о том, что ее пригласили в частную резиденцию где-то на самой вершине холма, в конце Лаурел-Каньон.

— У ее владельца несгораемый особняк. Мы с дочерью будем там в безопасности. Нет, я не могу назвать вам имени этого человека, офицер, но его имя все знают. Он работает в киноиндустрии. А эта маленькая девочка — его дочь. Это город из песка, ему не устоять, а потому мы должны ехать дальше. — И в хриплом голосе Глэдис слышались воинственные нотки.

На что помощник шерифа сказал, что ему очень жаль, но она должна повернуть обратно; сегодня никому не разрешается ехать туда, в горы, там опасно, оттуда уже эвакуируют людей целыми семьями, что и ей, и ее дочери будет куда безопаснее в городе.

— Езжайте домой, мэм, и успокойтесь, и уложите свою маленькую дочурку спать. Уже поздно.

Глэдис так и вспыхнула.

— Не унижайтесь передо мной, офицер. И не указывайте мне, что делать!

Тогда офицер попросил Глэдис показать водительские права и талон на регистрацию автомобиля, на что Глэдис ответила, что этих документов при ней сейчас нет — был пожар, они собирались второпях, неужели не ясно? Однако она все же протянула ему студийное удостоверение. Он бросил на него беглый взгляд и тут же вернул, и заметил, что Хайленд-авеню — самая безопасная часть города, по крайней мере на данный момент, что ей повезло и что она должна немедленно вернуться домой.

Глэдис злобно улыбнулась и сказала в ответ:

— Вообще-то, офицер, мне хотелось посмотреть на ад с близкого расстояния. Так, в качестве предварительного ознакомления. — Говорила она теперь хрипловато-сексуальным голосом Джин Харлоу; такое внезапное превращение всегда приводило людей в замешательство. Офицер нахмурился, когда Глэдис вдруг одарила его соблазнительной улыбкой, а потом стащила шарф с головы и волосы рассыпались по плечам. Некогда очень трепетно относившаяся к своей прическе, Глэдис давно уже перестала подстригать и укладывать их. И теперь в них проблескивала снежно-белая прядь, торчавшая острой зазубриной над левым виском и напоминавшая молнию из мультфильма. Несколько смущенный всем этим, помощник шерифа сказал Глэдис, что она должна повернуть обратно, что, если надо, они могут даже дать ей эскорт. Но это приказ, и в противном случае ее просто арестуют. Глэдис расхохоталась.

— Арестуют! Только за то, что я еду в своей машине! — Затем добавила, уже нормальным голосом: — Простите, офицер. И пожалуйста, прошу, не надо меня арестовывать. — А потом шепотом, так, чтобы Норма Джин не слышала, пробормотала: — Лучше бы вы меня пристрелили.

Офицер, похоже, начал терять терпение.

— Езжайте домой, леди! Вы пьяны или обкурились, но сейчас у нас просто нет времени разбираться с вами. Вы сами не понимаете, что говорите. Сами навлекаете на себя неприятности.

Глэдис мертвой хваткой вцепилась ему в рукав. Только теперь стало видно, что это просто пожилой мужчина в униформе, с мешками под грустными глазами и усталым лицом. С блестящей бляхой на этой самой униформе, с тяжелым кожаным поясом на талии и револьвером в кобуре. Ему было жаль эту женщину и ее маленькую девочку, женщину с грязным лицом в кольдкреме, с расширенными зрачками и запахом спиртного изо рта, таким нездоровым запахом. И больше всего ему хотелось, чтобы они побыстрее уехали; другие полицейские ждали его, ночь выдалась такая трудная. Он вежливо высвободил руку из цепких пальцев Глэдис, а та игриво заметила:

— Даже если вы собираетесь пристрелить меня, офицер, если я, к примеру, попробую прорвать это заграждение, прошу, не стреляйте в мою дочь. Она останется сиротой. Она и без того уже сирота. Но мне не хотелось бы, чтобы она это знала. Даже если б я ее любила. Вернее, даже если б я не любила ее. Потому как всем известно — это вовсе не наша вина, что мы родилисьна свет.

— Вы в порядке, леди? Ну и прекрасно, поезжайте домой, о’кей?

Офицеры лос-анджелесской окружной полиции наблюдали за тем, как Глэдис пыталась развернуться в своем грязнозеленом «форде» на узкой горной дороге. Они сочувственно качали головами, смущенно прищелкивали языками, и вся эта сцена почему-то немного напоминала стриптиз. Глэдис вся так и кипела от злости под взглядами этих незнакомых мужчин:

— А в головах только грязные мужские мыслишки, все только об одном и думают!

Все же Глэдис удалось наконец развернуться, и они двинулись к югу, по Лаурел-Каньон, обратно к Сансет, к центру города. Лицо Глэдис блестело от грязи и жира, губы, намазанные алой помадой, дрожали от возмущения. Рядом с ней молча сидела сгорающая от недетского стыда и смущения Норма Джин. Она не расслышала, что говорила Глэдис помощнику шерифа. Она понимала, но не была до конца уверена в том, что Глэдис «играла» — как часто делала в воспалении чувств, когда не была собой. Но то был факт, неоспоримый факт, и все это напоминало сцену из фильма, и другие люди тоже видели все это, видели, как ее мать, Глэдис Мортенсен, гордая, независимая, ценящая свою работу на Студии, вознамерившаяся сделать себе карьеру, ни от кого не принимающая подачек, только что оказалась в таком положении. На нее пялились, ее жалели, она вела себя просто как сумасшедшая!Это было, было!

Норма Джин терла глаза, их щипало от дыма, слезы текли, но она не плакала, нет. Она была унижена сверх всякой меры, но не плакала, она пыталась сообразить: неужели ее отец действительно пригласил их к себе в дом? Неужели все эти годы он жил всего в нескольких милях от них? На вершине холма, в самом конце Лаурел-Каньон-драйв? Но почему тогда Глэдис хотела свернуть на Малхоллэнд-драйв? Неужели хотела обмануть, сбить со следа этих полицейских? (То было любимое и часто повторяемое Глэдис выражение — «сбить со следа».) Когда по воскресеньям Глэдис возила Норму Джин на прогулки и они проезжали мимо особняков звезд и других «занятых в киноиндустрии» людей, она иногда намекала, что ее отецмог бы жить здесь, поблизости, что ее отцавполне могли бы пригласить сюда на вечеринку; но этим Глэдис и ограничивалась, ничего больше не объясняла. А потому высказывания эти не следовало принимать всерьез.

Как, к примеру, не следовало принимать всерьез или вообще не обращать внимания на воркотню бабушки Деллы, все ее предсказания и предупреждения. То были лишь намеки, как бы игривое подмигивание, и тебе полагалось испытывать при этом лишь прилив легкого возбуждения, не более того. И Норме Джин оставалось лишь гадать, правда это или нет, и есть ли в том хотя бы доля той самой «правды». Ибо жизнь вовсе не походила на гигантскую мозаичную картинку-загадку, где каждый из фрагментов стоял на своем месте, аккуратно и идеально подходил к другому, образуя красивую и цельную картину; впрочем, не важно даже, что составленный из фрагментов пейзаж был прекрасен, словно некая волшебная страна, что картина эта была завершенной. Ты видел ее, ты мог любоваться ею, ты мог даже разрушить ее, но картина эта существовала.В жизни, как уже успела убедиться Норма Джин, когда ей еще не исполнилось и восьми, не было ничего подобного.